“Соединенные Штаты должны сделать все, что в их силах, для помощи в восстановлении здоровья мировой экономики, без которого невозможна ни политическая стабильность, ни прочный мир. Наша политика направлена не против какой-либо страны, а против голода, нищеты, отчаяния и хаоса. Наша цель – оживление мировой экономики, которое создало бы политические и экономические условия для существования свободных институтов”.

Эти слова произнес ровно 70 лет назад, в начале июня 1947 года, госсекретарь США Джордж Маршалл. Его речь перед выпускниками Гарвардского университета дала старт “Программе восстановления Европы” (European Recovery Program), вошедшей в историю как “план Маршалла”. С тех пор это название стало в каком-то смысле именем нарицательным, обозначающим такую форму помощи успешной экономической трансформации других стран, которая приносит успех как получателям этой помощи, так и донорам.

Официально участие в “плане Маршалла” было предложено также Советскому Союзу и странам Восточной Европы, которые в конце 1940-х годов попали под все более сильное политическое влияние Москвы. Сталин, однако, от американского проекта отказался – более того, он запретил участвовать в нем и восточноевропейским союзникам. Чехословацкому министру иностранных дел Яну Масарику, который вместе с другими руководителями страны был с этой целью вызван “на ковер” в Кремль, приписывают горькую фразу: “Я ехал в Москву свободным человеком, а вернулся сталинским лакеем”. Как бы то ни было, и Чехословакия, и Польша, изначально соглашавшиеся присоединиться к “плану Маршалла”, под давлением СССР отказались от этого намерения.

Более 40 лет спустя, по окончании холодной войны, много разговоров было о возможности нового “плана Маршалла”, который помог бы попавшей в тяжелую ситуацию России и другим бывшим советским республикам трансформировать их экономику и политическую систему. Однако этого не произошло.

О состоявшемся “плане Маршалла” для Европы и несостоявшемся – для России в интервью Радио Свобода рассказывает историк-американист Иван Курилла.

– По вашему мнению, каковы были основные мотивы тогдашнего руководства США, заставившие Вашингтон выступить с планом Маршалла? Чего там было больше – альтруизма или здравого расчета? Понятно, что оживление экономики послевоенной Европы в конечном счете благоприятно сказалось и на американской экономике.

– Был, конечно, и расчет, и учет опыта Первой мировой войны. Все помнили, что Европа, которая оказалась ослабленной после Первой мировой, потом стала питательной средой для появления авторитарных режимов. 1920-е годы так и не привели Европу к процветанию. Экономический кризис тогда создал питательную почву для диктатур. Одной из главных задач тех, кто планировал “план Маршалла”, было не допустить того, чтобы в Европе снова вызрел авторитаризм какого-то рода. Причем в это время уже говорили не столько об опасности возрождения нацизма, сколько об опасности распространения коммунизма, учитывая возросшее влияние компартий во многих странах Европы, в том числе и Западной. Благодаря большой роли, которую коммунисты сыграли в годы войны в антифашистском сопротивлении в Италии, например, или во Франции, все это было достаточно реальным.

Здесь, конечно, со стороны США был политический расчет, я думаю, гораздо в большей мере, чем экономический. Экономические расчеты, наверное, добавились уже в процессе проработки деталей. Конечно, американские компании захотели пролоббировать свое участие в восстановлении Европы. Так или иначе эта программа помогла странам Европы восстановиться, наверное, быстрее, чем это было бы без нее. Во всяком случае характерно, что с тех пор в мире очень часто слышатся требования создать новый “план Маршалла” для кого-то еще. Говорили о том, что России нужен был такой план в 90-е годы, говорят об отдельном “плане Маршалла” для Украины, его проработка в последние годы идет, в других регионах мира на “план Маршалла” тоже постоянно ссылаются. То есть так или иначе общий результат этого плана оценивается обычно положительно.

– Участие в “плане Маршалла” было предложено и Советскому Союзу. Что заставило Сталина отказаться и запретить участвовать в нем своим восточноевропейским сателлитам? Он почувствовал то, о чем вы сказали, эту антикоммунистическую направленность плана, или там какие-то другие соображения тоже были?

– Можно было и не чувствовать, это и так было ясно. Ведь реципиентам в рамках “плана Маршалла” предъявлялись и политические требования, в том числе проведение свободных выборов. Понятно, что такие требования были не готовы выполнять советские власти и просоветские правительства в Восточной Европе. Были, конечно, исключения, подтверждавшие правило. Отказалась от “плана Маршалла” Финляндия, которая зависела в этот момент от Советского Союза. Напротив, на более позднем этапе получала помощь через программы, связанные с “планом Маршалла”, Югославия – это случилось после того, как произошел разрыв между Тито и Сталиным. В итоге, если смотреть на географию получателей “плана Маршалла”, то получилось если не полное их совпадение с западной сферой влияния, то очень значительное – на 95% где-то. И в тех странах, которые стали получать помощь по “плану Маршалла”, влияние коммунистов было ослаблено. Это и являлось одной из целей плана. Нельзя говорить о нем только как об экономической помощи, у него были и политические задачи. Ведь в том же 1947 году появилась доктрина сдерживания коммунизма, так называемая доктрина Трумэна. Все это лежало в рамках представления о мире, в котором наступает коммунизм, а демократические страны обороняются. Не то что Сталин был прав или не прав, но в его логике было понятно, почему Восточная Европа не вошла в этот план.

​– То есть можно сказать, что отчасти та критика “плана Маршалла”, с которой тогда от лица СССР выступал Молотов, называя этот план инструментом американского господства в Европе, хотя бы отчасти была оправданна?

– Критика Молотова выглядела чисто идеологической. Формально получилось, что Молотов отверг предложение американцев. Сейчас многие историки утверждают, что американцы и не надеялись, что Советский Союз включится в “план Маршалла”. Мне трудно дать однозначные оценки. Тогда возникла ситуация, когда обе стороны начали подозревать в действиях оппонента худшее.

– Былое союзничество переросло во взаимное недоверие.

– Можно сказать так. Госдепартамент США понимал, что Сталин откажется, и понимал, что если вдруг чисто теоретически Сталин бы не отказался, то очень трудно было бы провести через Конгресс решение направить большие средства в Советский Союз. Поставки большого количества товаров, а тем более обширное кредитование Советского Союза в 1947 году уже представлялись невероятными. А именно их надо было проводить по “плану Маршалла”. Но в итоге до Конгресса дело не дошло, потому что Сталин отказался от участия уже на первом этапе. Обе стороны облегченно вздохнули тогда: мол, не будет внутренних проблем из-за этого.

​– А можно ли сказать в этой связи, что реализация “плана Маршалла” в Западной Европе заставила Кремль ускорить советизацию и коммунизацию Восточной Европы? Потому что 1947 год – это еще все-таки не совсем жесткие режимы в Восточной Европе, еще многопартийность сохраняется и так далее. Можно сказать, что Сталин решил затянуть гайки в связи с таким американским наступлением в Европе, которым он считал “план Маршалла”?

– Есть историки, которые говорят о том, что Чехословакия готова была поучаствовать в “плане Маршалла”, может быть, и Польша. Действительно, информация об этом, которая пришла в Москву, заставила Советский Союз более жестко устанавливать свой контроль над этими странами. Скорее всего это действительно было одним из факторов, но не единственным, ускорения формирования просоветских режимов в странах Восточной Европы.

– Вы уже упомянули в начале нашей беседы, что в 90-е годы часто говорили о “плане Маршалла” для России, иногда и для других постсоветских стран. По вашему мнению, почему, хотя Запад оказывал тогда определенную, порой значительную финансовую и гуманитарную помощь, ничего подобного “плану Маршалла” для России так и не появилось? Может быть, если бы такой проект был реализован, то и ход постсоветской истории России был бы несколько другим?

– Это очень привлекательное рассуждение. Я бы его сам в какой-то форме c удовольствием повторял. Но, наверное, это было малореалистичным в том состоянии, с учетом того, как видело ситуацию американское руководство. Если чисто теоретически представить себе подобный вариант помощи, то он мог бы, наверное, изменить ситуацию в постсоветской России. Потому что тогдашняя Россия, по моему убеждению, в 90-е годы была более пластична. Мы переживали такой кризис идентичности, при котором бóльшая интеграция в мировые структуры, большее сотрудничество, наверное, могло бы повлиять на ход событий внутри страны. Я не вижу неотвратимости того, что в России получилось сегодня. 90-е годы были временем, когда можно было повлиять. Я помню эти рассуждения в самой России в начале 90-х, о том, что мы переживаем очень тяжелые времена и, наверное, бóльшая помощь Запада могла бы сыграть свою роль. Хотя есть и точка зрения оппонентов, которые говорят, что при той структуре власти деньги все равно ушли бы не туда. Я хотел бы быть ретрооптимистом и думать, что это могло бы повлиять на Россию. Но, возвращаясь на позицию реализма, посмотрев на мир начала 90-х глазами американского политика, мы увидим, что никакой необходимости в таком плане не было. В отличие от ситуации после Второй мировой войны, когда были опасения по поводу прихода коммунистической диктатуры, в 90-е ситуация представлялась иначе. Главный оплот авторитаризма разгромлен, никакой опасности, которая могла бы в перспективе угрожать Соединенным Штатам, вроде бы нет, и никто даже не заикался в США о том, что нужна какая-то объемная помощь. Может быть, это была близорукость американских политиков, но, рассуждая чисто реалистически, понятно, почему “план Маршалла для России” так и не появился.