У Андрея Звягинцева нет аккаунтов в социальных сетях, и он не следит за ураганом, порожденным его фильмом "Нелюбовь". Кинокритики, киноманы, обычные зрители и люди, которые ни разу не были в кинотеатре с 1979 года, начали обсуждать картину, как только она получила приз жюри Каннского кинофестиваля. 1 июня "Нелюбовь" появилась в российском прокате, за первый уикенд ее посмотрели более 100 тысяч человек, и споры вышли на новый уровень. "После просмотра фильма "Нелюбовь" люди плачут и теряют связь с реальностью… Судя по всему, Андрей Звягинцев работает с очень сильными энергетиками, и работает на тонком плане", – размышляет кинопродюсер Анна Кагарлицкая в споре с кинокритиком Андреем Плаховым, сравнивающим таланты Звягинцева и Гоголя. А публицист Мария Кувшинова приходит к выводу о том, что массовая истерика вокруг фильмов Звягинцева "делает абсолютно невозможными никакие киноведческие дискуссии".

Критиков фильма больше всего раздражает мировое признание Звягинцева, тот факт, что он говорит с международной аудиторией на понятном ей языке и в каком-то смысле занял место Тарковского – причем сделал это без всякой помощи со стороны российских экспертов, которые заметили режиссера только после того, как его первый фильм получил "Золотого льва" в Венеции. Эта история похожа на то, что происходило с Ингмаром Бергманом: "К тому моменту, когда шведы признали в Бергмане первого человека национального театра и кино, в Европе – по-французски и по-английски – уже были изданы его сценарии и монографии о его творчестве".

Первый вопрос Андрею Звягинцеву – о Бергмане.

– Хочу похвастаться: я сразу, на десятой минуте, угадал связь между вашим фильмом и "Сценами из супружеской жизни", и только потом прочитал, что вы действительно ориентировались на фильм Бергмана и он в какой-то степени вдохновил весь замысел.

​– Здесь только самая летучая связь. Закончив картину "Елена", в 2011 году весной, я задумался над тем, что делать дальше. У меня появилась идея сделать ремейк "Сцен из супружеской жизни" Бергмана, наверняка он был бы в нашей стране своевременным, важным, очень серьезным диалогом с аудиторией. Разумеется, мы хотели перенести в наши реалии, на наш язык, во всех смыслах этого слова "язык", опрокинуть в сегодняшнюю будничную среду. Я был где-то на фестивале и каждый вечер в гостинице открывал одну главу сериала Бергмана "Сцены из супружеской жизни", снятого для шведского телевидения. Это шесть вечеров, шесть глав. И я представлял, что, если бы я был зрителем и смотрел этими фрагментами, какие у меня были бы чувства. Это была неделя самых сильных ощущений. Прекрасные вечера знакомства с этим замечательным автором, с этим текстом и с этими персонажами – Йоханом и его женой.

Пять лет назад я поделился этой мыслью с продюсером Александром Роднянским, мы взялись искать права. Все эти пять лет мы согласовывали этот вопрос. С правообладателями нам удалось договориться только с тремя, с четвертым правообладателем никак не получалось согласовать. В конце концов эти мысли о том, чтобы создать кинематографическую картину взгляда на катастрофу внутри семьи, – 13 лет позади, и вдруг люди оказываются у разбитого корыта, бросают друг в друга, как тряпку, ребенка, непонятно, куда его девать теперь, потому что у обоих новая жизнь, – уже были слишком далеки от бергмановских идей, но вот так в конце концов летом 2015 года родилась эта история, счастливым образом, как огниво, высекая искры, между историей развода молодой еще пары и историей с волонтерами, которые ищут пропавших людей, в том числе детей. И вот эти две темы сошлись в одном клубке и, мне кажется, обогатили друг друга.

В 2015 году летом мы запустили этот проект. Роднянский нашел финансирование, мы начали работу. Еще даже не успев дописать до конца, уже выбирали натуру, занимались визуальными решениями с оператором, с художником-постановщиком, поиском эскизных решений пространств, квартир наших героев и так далее. Вдруг мы получаем известие о том, что четвертый правообладатель на сценарий Бергмана согласился, то есть у нас ворота были открыты. Была почти комическая ситуация: мы пять лет добивались этого решения, а когда в конце концов добились, вышло так, что было поздно, и мы уже были влюблены в этот замысел и делали уже нашу картину "Нелюбовь". Я даже думаю о том, что можно вернуться к этой теме, но, конечно, не следующей картиной, потому что они слишком будут близки, две подряд картины – странно.

Я готов был пойти на этот шаг назад в фильмографии. Поскольку все-таки, согласитесь, римейк настолько великого фильма о разводе, как "Сцены из супружеской жизни", это шаг назад. Правильнее, точнее было бы заниматься своими идеями, своими замыслами. Но я готов был пойти на этот шаг, поскольку полагал, что в России мало кто видел эту картину, если говорить о телевизионном решении этого замысла, – показать картину так же точно, как и Бергман задумывал это в телевизионном формате, то есть шесть серий каждый вечер с понедельника по субботу.

Вот такие связи здесь, повторю, самые летучие в том смысле, что наши персонажи совершенно другого рода люди, социальная среда другая, эти люди не разговаривают, как герои Бермана. Вы помните, там два персонажа, Лив Ульман и Эрланд Йозефсон, пять часов, если не больше, вдвоем просто разговаривают. Практически постоянно в кадре эти два человека, они говорят и говорят. Это 1972 год. 2017-й – другая страна, другие нравы, совершенно другой подход к персонажам. Те интеллигентные, образованные, аристократического почти сословия люди, а в нашей ситуации самые что ни на есть обычные, средний класс, обыватели городские.

– Даже верхний слой среднего класса, столичная буржуазия – новый класс, который сформировался в последние 10 лет. Но почему вы выбрали эту среду? Мне кажется, в вашем окружении таких людей, как супруги Слепцовы, быть не может. Почему их мир вас привлекает?

​– Вы совершенно правы, это народившееся совсем недавно сословие, но это слой, который истончается. Средний класс должен быть уверен в своем будущем, чувствовать перспективу, это предприимчивые люди, которые живут своим трудом. Сейчас, мне кажется, средний класс испытывает трудности. К тому же я бы не сказал, что это высшее сословие этого класса. Слепцовы живут комфортно: интерьер, декорации, которые мы построили в павильоне, выглядят довольно убедительно. Но на самом деле героиня, Женя, – менеджер в салоне красоты, а Борис, ее муж, – агент по продажам. В общем довольно простые люди, городские обыватели. Выбор пал в эту сторону по той же причине, что это не маргинальные элементы, которые могут совершенно безобразным образом обходиться с детьми. Вы, наверное, знаете, что в России более 85% детей, которые содержатся в детских домах, – это дети живых родителей, которых лишили родительских прав или за пьянство, или за какие-то провинности перед детьми. Об этой ситуации говорить было бы, наверное, не так интересно, это было бы жестко и грубо, как-то в лоб. В том-то и дело: вполне состоятельные люди, люди, которые обладают сознанием, умом. Наш герой слушает радио "Коммерсант FM", причем в ту эпоху, в 2012 году, когда надежды среднего класса, который вышел на Болотную площадь, были полны ощущений перспективы. И вдруг в такой среде, среди людей, которые более-менее осознают свою жизнь, возникает такая коллизия, когда этим людям ребенок оказывается обузой. Вот это, мне кажется, острее звучит. Наверное, по этой причине мы остановились на этом срезе социального класса.

– "Нелюбовь" очень интересно контрастирует с фильмом Сергея Лозницы, который тоже был в конкурсе Каннского фестиваля. "Кроткая" – это фильм о другой России, где время остановилось в 1937 году в таком вечном ГУЛАГе. У вас мир, где советского прошлого нет, ваши герои могли бы жить в Швеции или в Аргентине. И при этом вы в финале говорите о том, что время остановилось, что Россия стоит на месте. Вот об этом ощущении сегодняшнего дня, о времени в фильме и за пределами кинозала я хотел у вас спросить. Что это за эпоха, как ее назвать?

– Вы говорите, что Россия остановилась. Да нет, конечно, нет. На самом деле она куда-то бежит. Для меня образ героини на беговой дорожке в олимпийке, на которой написано "Россия", имеет два ключа, а третий мне подсказывают зрители, почти цитируя вас. Очень многие говорят, что это значит, что Россия бежит на месте и не любит своих детей. Такое сильное обобщение, гиперметафора. Для меня там два мотива есть, один предельно бытовой. Зимой 2014 года прошла Олимпиада в Сочи, после Олимпиады все лето, осень 2014-го, а дальше и в 2015-й год залетело, у нас было очень модно, особенно среди состоятельных людей, ходить в этой олимпийке российской сборной. Иной раз в бизнес-классе самолета, который летит из России куда-нибудь в Америку или Европу, ты просто попадал как будто бы в олимпийскую сборную, настолько это пестрило в глазах. Это было очень модно, состоятельные люди любили это надевать. Вчера я летел из Екатеринбурга и опять в бизнес-лаунже увидел мужчину в этой же олимпийке. Так что это была прямая цитата из нашей жизни, из российского контекста, если говорить о бытовом плане. В поэтическом плане, метафорическом, мне казалось, что это перекличка с "Мертвыми душами" и ее финалом, когда Гоголь взывает: "О, Русь-тройка, куда же ты мчишься?". Не дает ответа. Куда-то она мчится, но куда – совершенно непонятно. Мне этот образ ближе, чем если сказать, что вот она, Россия, теряет своих детей и топчется на месте, потому что это и так, и не совсем так. Жизнь продолжается, что-то с Россией, с людьми в стране происходит. Конечно, заморозки, политическая зима, этическая зима дует своим холодком, тут это нельзя не почувствовать. Мы начинаем картину с октября 2012 года и заканчиваем февралем 2015-го – это ровно тот самый отрезок времен, когда еще Болотная площадь, оппозиционные митинги, когда люди, которые жили белоленточным движением, еще были полны надежд на какие-то перемены, изменения в климате, в устройстве нашем, верили в то, что государство как-то откликнется и услышит их. Но 2015 год – это уж совсем венец разочарования и ощущения утраты всяких надежд на перемены, разгон агрессии, милитаризация сознания и враги, кругом враги. Повеяло такими мрачными временами.

Это все, мне кажется, чувствуется в финальном эпизоде, где мы наблюдаем жесткий пропагандистский сюжет в телевизионной передаче, где рассказывается о дебальцевском котле, о конфликте на Украине.

То есть, конечно, этот контекст здесь есть, но он является грунтом или фоном для истории внутри человеческой души, того, что происходит с нашей героиней, ее мужем и персонажами, которые их окружают. Да, утрата и та зима, в которой они очутились. Они не могут быть другими, они так много натворили в своей жизни, что такое ощущение, что они вернулись к самим себе. Человеческая природа так инертна, поэтому менять их удел, дать какую-то фальшивую надежду на изменение было бы потрафить толпе, ее вкусам, ее жажде еще до финальных титров убедиться в том, что все будет хорошо.

– Поскольку вы расшифровали этот эпизод со спортивным костюмом, спрошу вас еще об одной детали, которая мне кажется очень важной, она возникает и в начале, и в конце фильма, – эта лента, которой огораживают место преступления и которую находит Алеша, и потом она возникает в небесах, привязанная к ветке дерева.

– Я не очень люблю трактовать такие образы, визуальные, драматические коллизии, которые являются зашифрованными, такой вещью в себе. Это, конечно, работа зрителей. Относительно спортивного костюма я рассказал только по той причине, что слишком многие его трактуют таким образом, как вы мне предложили, мне хотелось просто поделиться еще двумя интерпретациями этого решения. А с лентой – у меня действительно есть какая-то такая привязанность (я уже не знаю, как мне с ней бороться и надо ли бороться) создавать закругленную фигуру или, музыкальным языком выражаясь, рондо, заканчивать тем, чем картина началась. Здесь это служит такой фигурой, если говорить об архитектуре или конструкции этого повествования. Я слышал уже интерпретации зрителей, и одна мне очень нравится. Она относилась к первому появлению ленты, это как будто бы гуща корня, генеалогического древа этого дерева, которое растет на наших глазах. Мальчик подходит, берет ленту и вытягивает ее из кадра, а мы сосредоточены на корнях, уходящих в почву. Одна девушка сказала: как будто он снимает запрет, как будто бы открывает этой лентой путь в эту семью, в историю Бориса, Жени и Леши.

Мы намеренно создавали такое повествование, в котором после того, как мы увидели мальчика завтракающим, выбегающим в подъезд из квартиры и сбегающим по лестнице вниз, мы больше не увидим его. Многие зрители спрашивают меня: почему вы не показали, так жаль, его еще бы раз показать, куда он, где он, параллельным монтажом. Я говорю: как раз намеренно мы создали такое напряжение, мы ждем, мы ищем его, мы жаждем, чтобы его нашли, но мы так и не увидим его. По-моему, это очень важно. И какой-то тенью его присутствия является не фотография на ориентировке, наклеенная на столб, обветшалая уже, истрепанная временем, дождями и снегом, не его портрет, а именно вот эта живая, пульсирующая на ветру лента, которую мы видели в начале, то, что он держал в своих руках. Это то, что самое первое, что просится для прочтения. Вот то, чему свидетелем был наш Леша за день до того, как он принял решение убежать из этого дома.

– Меня поразил размах дискуссии, которая ведется вокруг вашего фильма в соцсетях. У вас нет, наверное, "Фейсбука", вы не читаете это, но десятки людей яростно спорят, и у всех есть свои трактовки.

– У меня нет "Фейсбука", нет "ВКонтакте", ни "Инстаграма", ничего этого нет. Я вне этого пространства живу – наверное, напрасно, потому что это уникальное средство коммуникации. Но я принял решение, что не буду этим заниматься – просто потону там в этих пространствах, в этих дискуссиях. Мне это совершенно ни к чему. Напряжение дискуссии для меня совершилось уже. Два года назад запустились мы с этой картиной, много чего продумано, передумано, перерешено. Я понимаю, что зритель видит, естественно, абсолютно по-своему картину; сколько зрителей, столько и взглядов на фильм. Я люблю повторять эту фразу, которая звучит примерно так, что не только мы смотрим фильмы, но и фильмы смотрят нас. Наша интерпретация увиденного свидетельствует о нашей нищете или, наоборот, о нашем великолепии – это же совершенно очевидно. На один и тот же предмет смотрят два человека, и на выходе совершенно разная степень отклика и понимания, осознания, сердечного восприятия или ненависти, отвращения к увиденному. Со всем этим спорить абсолютно бессмысленно, читать не имеет никакого смысла. Некоторые друзья мне присылают какие-то выдающиеся тексты, которые висят где-нибудь в сети, я иногда их читаю. Бывают пронзительные слова и очень точные метафоры. Но я этот путь прошел, и уже абсолютно автономно, самостоятельно фильм живет своей жизнью без меня.