Этап страшнее приговора

Марьяна Торочешникова: Правозащитники предлагают пересмотреть подход к организации доставки осужденных к местам отбывания наказания. Этап называют одним из самых тяжелых для осужденных периодов, во время которого особенно часто нарушаются их права.

О законодательных инициативах правозащитников и том, почему важно менять устоявшуюся практику этапирования осужденных в России, говорим с участниками сегодняшней передачи. В студии Радио Свобода - заместитель председателя Общественной наблюдательной комиссии Москвы, журналист Ева Меркачева и адвокат Светлана Сидоркина. На видеосвязи - член Президентского совета по правам человека Андрей Бабушкин и адвокат Александр Попков из Краснодара. Чуть позже к нам присоединится адвокат Виталий Черкасов из Санкт-Петербурга.

Полная видеоверсия программы

Совет по правам человека работает над поправками в Уголовный кодекс России, которые в случае их принятия могут заметно гуманизировать систему исполнения наказаний. В частности, правозащитники предлагают не отправлять в колонии осужденных, чей срок по приговору подходит к концу, предусмотрев для них возможность остаться в следственном изоляторе и (или) получить условно-досрочное освобождение.

Эти поправки в законодательство подготовил член Президентского совета по правам человека Андрей Бабушкин, который обратил внимание на законодательную коллизию, из-за которой заключенных обязаны отправлять из следственного изолятора в колонию сразу после вступления приговора в силу, не обращая внимания на срок наказания, назначенный судом. В результате осужденных часто освобождают по дороге к месту отбывания наказания или всего через несколько дней после прибытия в колонию, она может находиться в сотнях, а иногда и в тысячах километров от места их жительства.

Прежде всего, поясните, пожалуйста, что такое этап для осужденных, и насколько часты случаи, когда человека по приговору куда-то отправляют. Я сама знаю только один такой случай, связанный с "болотником" Ярославом Белоусовым.

Ева Меркачева: Назвать какую-то четкую цифру нам не удастся, потому что никто не ведет такой статистики. Но мы можем предполагать, что количество таких осужденных достаточно велико.

Я бы сразу обозначила еще одну проблему. Часто этапируют очень больных осужденных. В рамках Москвы человеку могут оказать квалифицированную помощь, сделать операцию, а там, куда его этапируют, ему наверняка не дадут даже тех препаратов, которые назначили в Москве, и вот тогда мы просим, чтобы его оставили. Но в законе не прописано ничего подобного, нигде нет никаких поблажек для больных осужденных, поэтому, как только наступает срок этапа, их этапируют.

Марьяна Торочешникова: Но иногда для них это вообще, смертельный приговор.

Ева Меркачева: Да. Мы часто договариваемся, чтобы их сопровождал медик. Нам обещают это делать. Но вы представьте, что такое этап. Очень часто он занимает несколько даже не дней, а месяцев! Мне кажется, это какое-то сумасшествие в современных условиях жизни, когда все летают на самолетах, и из одного конца планеты в другой можно добраться за несколько часов. Я знаю случаи, когда человека везли четыре недели, шесть недель, причем это не были какие-то грандиозные расстояния, просто очень долго шел этап, было очень много перевалочных пунктов. В это время человек находился либо в местном СИЗО, либо, может быть, даже в какой-то колонии, а потом его снова везли. Представляете, как это мучительно - вот это бесконечное передвижение в рамках России?

И это же огромные деньги! Если представить всю эту перевозку, то по итогам должна выходить колоссальная сумма. Проще и гуманнее было бы, наверное, купить осужденному билет, взять двух конвоиров, купить им билеты, договориться с государственными авиакомпаниями, и они отвезли бы его, куда нужно, за один день и вернулись, чем везти эти месяцы. Это действительно дико. И когда рассказываешь эти истории тем же иностранцам, они не верят, что такое бывает.

Марьяна Торочешникова: А я вообще не понимаю, зачем отправлять человека отбывать наказание так далеко от дома. Ну, понятно, если он осужден к пожизненному заключению: такие колонии действительно находятся очень далеко. Но зачем человека, которого осудили за кражу или за мошенничество, или даже по наркостатье, отправлять из Ярославля в Хабаровск или из Москвы в Читу? Есть ли в этом какая-то логика? А, главное, позволяет ли это делать закон? Ведь, по-моему, в УПК четко прописано, что осужденных должны оставлять как можно ближе к месту жительства.

Светлана Сидоркина: В статье 73-ей Уголовно-исполнительного кодекса прописано, что местом отбывания наказания должно быть либо прежнее место проживания, либо место, где в отношении человека рассматривалось уголовное дело. Но Европейский суд уже давал оценку качества закона в этой части и указал, что он не соответствует тем критериям, которые приняты ЕСПЧ, поскольку это позволяет уголовно-исполнительной системе злоупотреблять и не соблюдать требования закона, которые регламентируют порядок отправления для отбывания наказания. Я полагаю, что нечеткость формулировки, которая есть на законодательном уровне, и позволяет УФСИН отправлять людей для отбывания наказания в достаточно отдаленные регионы.

Я могу перечислить, куда были отправлены только мои подзащитные. Допустим, Александр Кольченко, будучи жителем города Симферополь, отбывает наказание в Челябинской области. Олег Сенцов, тоже житель города Симферополя, отбывает наказание в Ямало-Ненецком АО, в Якутске. Это семь тысяч километров.

Марьяна Торочешникова: Это к вопросу о том, как родственникам приехать на свидание.

Светлана Сидоркина: А приговор в отношении них выносился в Ростове-на-Дону. Борис Стомахин отбывает наказание в Пермском крае. Сергей Мохнаткин отбывает наказание в Архангельской области, сейчас его перевели в новую колонию. Алексей Сутуга, тоже житель Москвы, отбывал наказание в Иркутской области. Рафис Кашапов отбывает наказание в Ухте (это Коми), будучи жителем республики Татарстан. И направление их в отдаленные регионы обусловлено не законом, а волеизъявлением руководства и чьим-то указанием, поскольку эти лица числятся неблагонадежными и преследуются по политическим статьям.

Марьяна Торочешникова: Тем не менее, иногда удается как-то всковырнуть эту систему, хотя бы попытаться это сделать. С нами на связи - адвокат Александр Попков. Он, в частности, защищал Геннадия Афанасьева, который проходил по делу так называемых крымских террористов. Я знаю, что вам удалось добиться отмены решения об этапировании его в отдаленные регионы, но оно, правда, не устояло. С каким противодействием со стороны представителей ФСИН вы сталкивались в ходе этой борьбы?

Александр Попков: Я хотел бы продолжить мысль Светланы о том, что направление в отдаленные регионы - это не столько мера официального государственного исправления, сколько мера воздействия на человека. И это очень четко проявилось в случае с Геннадием Афанасьевым.

При обжаловании действий ФСИН мы получили доступ к определенным документам. Как мы помним, к Геннадию буквально перед его показаниями в суде по Олегу Сенцову приходили оперативники и говорили: "Ты сейчас должен дать показания, сдать Сенцова, и у тебя будет все замечательно. Не сдашь - поедешь к белым медведям". И после того как Геннадий Афанасьев отказался от своих показаний, не стал сдавать Олега Сенцова и Александра Кольченко, буквально в течение недели был выпущен новый приказ, по которому вместо Курганской области он поехал в республику Коми. Это был приказ замначальника всей Федеральной системы исполнения наказаний. Мы видим связку - чекисты обещают человеку, что он даст плохие показания и поедет к белым медведям, и в течение недели реализуют эту мысль замначальника ФСИН.

В итоге мы это обжаловали, и нам не удалось получить решение, потому что оно не вступило в законную силу. Но очень хорошо себя проявил Сыктывкарский городской суд. Я был удивлен тем уровнем правосудия, который имелся там, по сравнению с нашим, кубанским, или с "басманным" правосудием. Суд принял все меры для установления объективных обстоятельств. Они затребовали кучу документов, выясняя причину, по которой Афанасьев должен был так далеко уехать. И ФСИН представила доказательства того, что свободные места в колониях Ростовской области, Краснодарского края и, по-моему, Воронежской области были, и не смогло обосновать, почему Афанасьева отправили так далеко, в Коми.

Сыктывкарский городской суд вынес замечательное решение, в том числе, ссылаясь на восьмую статью Европейской конвенции о том, что необходимо отменить это решение и найти колонию, которая соответствует проживанию Геннадия Афанасьева. Но, как мы понимаем, зная политические реалии нашего правосудия, вышестоящая апелляционная инстанция это не утвердила, а отменила полностью все решение и оставила Геннадия Афанасьева в Республике Коми.

Марьяна Торочешникова: До тех пор, пока его не обменяли. Тем не менее, вам почти удалось это сделать.

Андрей Бабушкин, что за поправки в Уголовный кодекс готовит Президентский совет по правам человека?

Андрей Бабушкин: Мы предлагаем три вещи, которые позволят сделать правосудие равным для всех людей, осужденных к лишению свободы. Первое предложение. Если человеку на момент вступления приговора в законную силу остается менее трех месяцев лишения свободы до конца срока, то по его заявлению он может не этапироваться к месту отбывания наказания, а остаться отбывать наказание в том следственном изоляторе, где находился до этого.

Второе предложение. Если человеку остается до конца срока менее одного месяца, то по постановлению начальника следственного изолятора он может быть освобожден от наказания и отправиться домой.

И третье. Если человек находится под стражей более половины срока, который назначен ему судом, то суд, вынесший приговор, при постановлении приговора вправе признать не отбытую часть наказания назначенной условно, и освободить этого человека.

Данные нормы направлены на то, чтобы не допускать дискриминации осужденных, которые длительное время содержались под стражей. Они и так пребывали в более тяжелых условиях, чем в колонии: не имели длительных свиданий, не могли находиться более одного часа на свежем воздухе. Да и тот «свежий воздух», куда их выводили на прогулку, это на самом деле было нахождение в бетонном мешке, где нет ни травы, ни земли, ни кустов, ни возможности заниматься спортом. И отправлять такого человека за несколько тысяч километров от дома с тем, чтобы его везли, допустим, два месяца, и срок у него закончился между точкой А и точкой Б где-то в незнакомом городке, где он ни разу в жизни не был...

Скажем, пока он движется по этапу, в пересыльно-транзитном пункте заканчиваются два месяца. Он освобождается. У него нет денег на проезд, на питание. Ему, конечно, дали билет к месту жительства, но добираться через неизвестную ему территорию достаточно проблематично. Наверное, нет никакой необходимости ставить человека в такое положение, провоцируя его на совершение нового преступления.

Поправки, которые мы предлагаем, позволяют исправить и устранить вот такого рода нарушения, объективно заложенные в законодательстве.

Марьяна Торочешникова: А насколько перспективна идея вносить такие поправки в Уголовный кодекс? Я помню, что идея о том, чтобы засчитывать один день в следственном изоляторе за два дня в колонии, провалилась чуть ли не с треском. Это долго обсуждали. По-моему, есть даже законопроект, но депутаты так и не стали его принимать.

Андрей Бабушкин: Эта идея не проваливалась. Данная законодательная инициатива принята в первом чтении несколько лет тому назад. То, что депутаты не стали рассматривать ее во втором и третьем чтениях, связано с определенным давлением, оказываемым на них со стороны сил, не заинтересованных в смягчении уголовных репрессий. Наверное, это во многом завязано на заказные экономические дела. Если человек понимает, что он, например, получил три года, провел под стражей в СИЗО полтора и может освободиться, то у него есть возможность вернуть свою собственность и оспорить вынесенное в отношении него решение. Те, кто совершает действия, направленные на искусственную фабрикацию дел по мошенничеству, наверное, и есть бенефициары, получившие выгоду от того, что эта норма не принимается.

Но перспектива зависит от того, чего мы хотим добиться. Если мы хотим, чтобы сроки нахождения человека под стражей были минимальными, суд был справедливым и скорым, а человек на момент освобождения оказывался в том месте, которое не является для него опасным и порождающим некие новые коллизии и проблемы, я думаю, что предлагаемые нами поправки вполне имеют право на существование. И они никому не принесут ничего кроме пользы. Они не нарушают права потерпевших. Они позволяют экономить сотни миллионов рублей государственных средств. Они не ставят самого осужденного в сложное положение, когда он оказался в незнакомой местности, и мы не знаем, то ли с ним там что-нибудь случится, то ли он что-нибудь сотворит.

Мы не ставим в сложное положение семью осужденного, не заставляем восьмидесятилетнюю мамашу с дрожащими руками звонить по телефону и выяснять, куда делся ее сын, почему он него месяц-другой нет ни слуху, ни духу. А причина очень проста - он отправляет письма, а цензура-то работает не за час, не за два. Пока он идет по этапу, эти письма накапливаются и не успевают дойти до матери. А что с ней будет на почве подобных переживаний, и застанет ли он ее в живых после этого длительного многокилометрового этапа, - мы этого не знаем, точнее, знаем, что очень часто осужденные не застают своих родных в живых.

Человек приходил на свидание в СИЗО два раза в месяц, справедливый следователь, благосклонно относящийся к этому человеку, давал ему такую возможность. Он уже привык. Проходит неделя. Человек приходит на свидание, а ему говорят: "А он убыл". "А куда убыл?" "Не имеем права сообщить". "А скоро напишет?" "Как только прибудет". Проходит десять дней, проходит месяц. Человек извелся, звонит, обращается к журналистам, но так и не знает, где ему искать родного человека. Это огромный стресс, тяжелое психологическое испытание уже не для самого осужденного, а для его родственников.

Марьяна Торочешникова: Кстати, если говорить о семьях, то ведь, по большому счету, наказывают ни в чем неповинных людей. Родственников осужденных обирают. Если детей, мужей или сыновей отправляют в далекие регионы отбывать наказание, то их буквально вынуждают влезать в кредиты, что-то продавать.

Ева Меркачева: Даже менять свою жизнь. Ко мне обращалась женщина, у которой был крошечный ребенок. Ее мужа из Москвы этапировали в Красноярский край, не в городской центр. И она рассчитала, что не сможет приезжать к нему даже два раза в год. Ребенок очень хотел видеть папу. Поэтому она не придумала ничего лучшего, как уволиться с работы и приехать туда на постоянное место жительства. Здесь она была специалист с высшим образованием, менеджер, а там устроилась на какую-то подсобную работу, что-то продавала, убирала, мыла, чистила грязь и зарабатывала копейки. Но ей этого хватало, чтобы снимать избушку и жить вместе с ребеночком, только ради того, чтобы видеть своего близкого человека.

Марьяна Торочешникова: Это скорее исключение - жена-«декабристка».

Ева Меркачева: Я знаю другие случаи, когда человек, может быть, так бы и поступил, но у него нет для этого сил и возможностей. Например, старенькая мама, которой было 80 с чем-то лет, очень тяжело болела и не смогла накопить денег и приехать к сыну в колонию. В итоге она скончалась до того, как он вернулся, и так его и не увидела.

Такие вещи - позор для общества: мы лишили людей права видеться с близкими. Изначально, когда принимался тот закон, где было сказано, чтобы человек отбывал наказание по месту жительства или по месту совершения преступления, ставились во главу угла именно социальные связи - чтобы человек не порвал их. Ведь рано или поздно любой срок заканчивается, люди выходят. Они приходят в свои семьи или на улицу и начинают по-прежнему воровать, грабить, убивать.

Но надо сделать так, чтобы этот закон не предполагал двузначной трактовки, чтобы там было четко написано, что обязаны отправлять исключительно в эти два места. И случаи, когда отправляют в другие места, должны быть не просто в виде исключения, а нужно прописать, когда это возможно: например, в какой-то чрезвычайной ситуации.

Марьяна Торочешникова: Светлана, насколько сложно перевести из одной колонии в другую человека, которого уже отправили отбывать наказание очень далеко?

Светлана Сидоркина: В законе есть два критерия, которые предполагают направление человека в другую колонию. Если у него есть какое-то заболевание, препятствующее ему находиться именно в той колонии, где он находится, и есть возможность оказать какую-то медицинскую помощью в другой колонии, то переводят. Или если есть угроза личной безопасности. Но поскольку нет четкой формулировки оснований регламентации, в каком порядке и как осуществляется перевод, то зачастую УФСИН опять злоупотребляет.

В понедельник я была у Сергея Мохнаткина в колонии в Архангельской области. Его из одной колонии в другую перевели по вольному трактованию местного УФСИН Архангельской области, поскольку он был осужден по приговору суда по месту отбывания в прежней колонии фактически за то, что его избили сотрудники колонии, а его обвинили в том, что он якобы затеял это и применил насилие в отношении сотрудников. Все было перевернуто с ног на голову. Угрозы личной безопасности как таковой здесь не было, тем не менее, я предполагаю, что именно при помощи такой формулировки его перевели из одной колонии в другую, которая находится еще дальше от Москвы - это на 400 километров ближе к северу. Это усугубление ситуации, в которой он находится.

Марьяна Торочешникова: Известна ли вам практика так называемых пыточных колоний в России, когда человека отправляют далеко от места, где он совершил преступление, или где его судили, или где он жил, потому что там есть некая специальная колония, в которой хорошо "обрабатывают" каких-то людей? Такими, в частности, называют карельские колонии, некоторые иркутские колонии тоже считаются такими.

Александр Попков: В моей практике таких не было, люди попадали в более-менее нормальные колонии. Но того же Геннадия Афанасьева сотрудник ФСБ, не смущаясь видеокамер, достаточно сильно ударил по ноге. У него была огромная гематома. И плевать потом было на все расследования, в том числе, по изъятию видеокамер. Мы своевременно обратились, а там даже в суде выждали определенное время и ответили, что эти видеозаписи не сохранились.

А о том, что такая практика существует, мне известно из СМИ. Была ситуация с тем же Иваном Непомнящих и громкая ситуация с Ильдаром Дадиным. Это известно.

Светлана Сидоркина: Я думаю, это связано не с тем, что та или иная колония - пыточная, а с тем, с какой установкой то или иное лицо идет к отбыванию наказания. Ведь зачастую те же самые политические, тот же Стомахин, Мохнаткин, Кашапов или Сутуга... Их сразу помещают в такие условия, что они практически даже не попадают на зону. Когда Алексей Сутуга прибыл в колонию, ему сразу подбросили заточку, и на зону он вообще не попал. Весь оставшийся срок он отбывал в колонии, которая не считается пыточной, но не выходил из ПКТ (помещений камерного типа), находился в СУСе (строгих условиях содержания), и периодически его помещали в ШИЗО (штрафной изолятор). Эта категория осужденных сразу же попадает в немилость у администрации колонии, и оставшийся срок они проводят в этих местах.

Марьяна Торочешникова: На связь вышел адвокат Виталий Черкасов, который сейчас занимается делами осужденных, отбывающих наказание в карельских колониях. По следам пребывания там Ильдара Дадина туда поехали правозащитники и адвокаты, чтобы исследовать, что там происходит.

Виталий, как я понимаю, у вас есть достаточно историй о том, что заключенных специально доставили именно в эти колонии, несмотря на то, что они живут в совершенно других местах.

Виталий Черкасов: Да. До тех известных прошлогодних событий в Карелии мне приходилось часто общаться с обвиняемыми или осужденными, которые часто говорили мне, что в первую очередь они не хотели бы этапирования в колонии, находящиеся на территории этой республики, потому что там особые условия отбывания наказания - репрессивные, там ломается воля, человек физически страдает.

В декабре прошлого года, когда произошли известные события в колонии № 7 Республики Карелия, мне пришлось туда выехать в составе сводных групп юристов. И уже на протяжении длительного времени я, насколько это возможно, контролирую ситуацию в колонии № 7. Я могу подтвердить, что большое количество осужденных, отбывающих там наказание, до осуждения проживали в других регионах. И многие люди отбывали срок в регионах, находящихся на большом расстоянии от Республики Карелия. Я получал информацию о том, что у них разорваны социальные связи с родственниками: те чисто по материальным соображениям не могут приехать в колонию и повидать сына, брата или мужа.

Марьяна Торочешникова: Можно ли решить этот вопрос не переводом человека из одной колонии в другую, а обратиться к руководству ФСИН с иском о компенсации морального вреда за разрыв социальных связей? И вообще, хоть когда-нибудь заключенные в России пользовались этим своим правом обжаловать в рамках Гражданского кодекса какие-то незаконные действия или бездействие чиновников, добиться компенсаций?

Виталий Черкасов: На национальном уровне я о таком не слышал. Нам известен случай, когда близкие родственники обращались в ЕСПЧ, но, видимо, после того как прошли все суды на национальном уровне. И Европейский суд признал их право на моральную компенсацию.

Я плотно сотрудничаю с правозащитной организацией "Зона права". Мы собираем как раз такие кейсы по различным регионам, находим конкретных осужденных, которые готовы с нами сотрудничать, получаему них информацию о том, в каких условиях они отбывают наказание, кто из близких родственников хочет поддерживать с ними контакты, где проживают эти родственники. И потом наши аналитики будут готовить обобщенную коллективную жалобу для возможного решения этого вопроса с помощью Конституционного суда РФ.

Марьяна Торочешникова: Андрей Владимирович, вы много лет сотрудничаете с руководством ФСИН, вам даже удается их в чем-то убеждать. А они знают о проблеме, связанной с этапированием в отдаленные регионы?

Андрей Бабушкин: Наше сотрудничество с ФСИН пережило несколько этапов. Был период очень сложных отношений, а в конце 90-х - начале 2000-х годов был период доброжелательных отношений. В это время министром юстиции был Чайка. И он создал Совет по вопросам уголовно-исполнительной системы при Минюсте. Потом ситуация складывалась по-разному.

О том, что имеет место массовое отбывание наказаний вдали от дома, и что это может рассматриваться как фактор жестокого и бесчеловечного обращения с заключенными, мы впервые заговорили в начале 2000-х годов. Так что, конечно, в системе ФСИН про это хорошо известно.

Но ситуация ухудшилась. Если раньше нам каким-то образом удавалось добиться перевода людей из одного места в другое, то в последние годы сделать это практически невозможно, потому что за всем тщательно следит прокуратура. И ФСИН объясняет, что как только они идут кому-то навстречу, прокуратура немедленно пытается найти в этом коррупционный подтекст и если не привлечь сотрудников ФСИН к ответственности, то, по крайней мере, попортить им репутацию.

Мы говорили с ФСИН о том, что необходимо хотя бы в отношении людей, у которых исключительная ситуация... Представим себе: единственный внук бабушки-инвалида, у которой больше никого нет. Или тяжело большой редким заболеванием человек, которому необходима постоянная медицинская помощь, а врачей, которые могут ему помочь, всего пять по всей стране, и понятно, что где-нибудь в дальнем поселке Красноярского края такого врача нет. Хотя бы в отношении этих людей нужно ввести определенный алгоритм для направления их недалеко от места жительства или перевода с приближением к месту жительства.

К сожалению, все это осталось разговорами, и объективно это приводит к разрушению многих сотен и тысяч семей. Эта проблема известна, хорошо исследована. Но ФСИН, как мне кажется, не очень хорошо понимает те цели, ради которых она существует. По-видимому, они считают, что у них две главные цели - чтобы не было чрезвычайных происшествий, и чтобы их сильно не ругали в СМИ. Такие цели, как исправление, снижение постпенитенциарного рецидива, недопущение совершения человеком новых преступлений, - к сожалению, для ФСИН находятся на заднем плане.

Пока подобного рода позиция ФСИН будет сохраняться и целью будет не стремление исправить как можно больше людей и облегчить как можно больше судеб, а главным принципом останется старый известный принцип XIX века "как бы чего не вышло", к сожалению, десятки тысяч людей будут отбывать наказание вдали от дома. А освободившись, они будут совершать преступления - не потому, что с ними работали плохие сотрудники, или они по своей природе изначально являются злодеями, а только потому, что разорванные социально-полезные связи будут провоцировать их на совершение новых преступлений.

Ева Меркачева: За последнее время лично я писала несколько обращений во ФСИН по конкретным осужденным. Например, за одного режиссера просила целая организация "Русь сидящая". По-моему, это была рязанская колония, он организовал театр в этом регионе, и там у него семья. И мы просили: "Направьте человека туда. Во-первых, там семья, во-вторых, дело его жизни". Понятно, что из колонии он не будет ходить в театр, но это место для него знаковое, и социальные связи будут его поддерживать и вдохновлять, он будет знать, что надо исправляться. Нам отказали.

Мы просили, чтобы Варю Караулову оставили на территории Московского региона. Нам отказали, хотя мы объясняли, что Варя - студентка МГУ, что она могла бы продолжать здесь обучаться. Тем более, девушка поломана психологически, а тут мама, сестричка, которые могли бы регулярно к ней ходить. Ничего! Бесполезно.

Я просила за очень известного и очень толкового специалиста в области компьютерных технологий, которому важно было остаться на территории Московского региона. У него, по-моему, была тяжело больная жена. Нет. Все равно его отправили очень далеко. И таких случаев масса. Как мне потом объясняли, действительно, подозревают, что то ли правозащитники могут взять за это деньги, то ли в принципе тема этапов вся коррупционная.

Мне рассказывали историю о том, что люди, пытавшиеся официальным путем добиться того, чтобы их отправили в какую-то колонию, в итоге ничего не добивались. Но потом они через кого-то передавали кучу денег, и в итоге человек все-таки оказывался в том самом регионе, в котором хотел. Это очень темная тема. Нам во многом идут навстречу в медицине и еще в каких-то вещах, но тут… Эту тему нужно сделать максимально прозрачной.

Но, я думаю, в первую очередь, такая прозрачность не нужна следственным органам, потому что, как правильно заметил Александр Попков, следователи действительно угрожают людям, что отправят их туда, куда "Макар телят не гонял". И по факту так и оказывается. Если дело громкое, знаковое, если у них на этом деле много чего завязано и ничего не складывается, то они начинают угрожать первому фигуранту этого дела, который уже получил срок: если он не идет на сотрудничество, то уезжает очень-очень далеко. Мне кажется, самая главная болевая точка - это сращивание наших следственных органов с системой ФСИН.

Марьяна Торочешникова: Которые вообще не должны иметь к этому никакого отношения...

Ева Меркачева: Да! По сути, они должны выполнять роль камеры хранения, то есть сдали им человека - и все.

Марьяна Торочешникова: А еще лучше - преображение и исправление.

Ева Меркачева: Мы мечтаем об этом. Кстати, совсем недавно я была потрясена тем, как работают у нас исправительные центры. Я побывала в одном из них на Дальнем Востоке. Я видела, какие люди там находятся, что с ними происходит, какие там условия. Это можно делать. Можно относиться к заключенным по-человечески.

Марьяна Торочешникова: А как себя ведет прокуратура в такого рода делах?

Светлана Сидоркина: Когда мы пытаемся решать вопросы по болезни или о переводе в колонию, получается с точностью наоборот. Не удается добиться того, чтобы, допустим, по состоянию здоровья или в связи с какой-то другой необходимостью, или когда реально есть угроза личной безопасности, отправить человека в другую колонию. Прокуратура не встает на нашу сторону.

Марьяна Торочешникова: Почему ФСИН и прокуратура так жестоко себя ведут по отношению к осужденным и их родственникам?

Светлана Сидоркина: "Как бы чего не вышло, на всякий случай, пусть будет так"... Меня поразила практика с Алексеем Сутугой, который был в Иркутской области. Алексей мне объясняет так: когда он прибыл в колонию, администрация колонии не знала, что с ним делать, потому что для них он - неизвестная личность. Им непонятно, кто такой скинхед, кто такой антифашист, кто такой анархист. Когда приходит криминальный авторитет, им понятно, что с ним делать. А когда приходит такое непонятное лицо, и они не знают, что с ним делать, они на всякий случай побрасывают заточку, помещают его в ШИЗО, в ПКТ, и больше человек оттуда не выходит, отбывает там срок до конца. Там он не будет доступен для общения с другими осужденными, так проще его контролировать и, таким образом, подавлять чисто психологически.

Марьяна Торочешникова: Ева, а члены общественных наблюдательных комиссий каким-то образом могут повлиять на процесс избрания места отбывания наказания?

Ева Меркачева: Этап - это для нас самая болезненная тема. Тут мы поднимаем руки и говорим, что не можем ничего сделать. Я лично вижу единственный выход в том, чтобы закон обязывал оставлять осужденных либо по месту жительства, либо по месту, где был суд, и никаких других вариантов. И если человека отправляют за тысячу верст, то ФСИН должна не просто объяснить это и прокуратуре, и родственникам, и самому заключенному, но для этого должен быть и веский, просто железобетонный аргумент. Я уверена, что таких аргументов не будет найдено. Мы же все прекрасно понимаем: если только человек не осужден к пожизненному сроку, то во всех остальных случаях можно найти колонию очень близко к месту его жительства.

Кстати, мы пропустили самую важную тему. Когда человека отправляют далеко, его лишают права продолжать отстаивать свою невиновность. Ведь адвокаты обычно местные, и ездить из Москвы, допустим, в ту же Карелию - это бешеные деньги, на это мало кто согласится.

Марьяна Торочешникова: Фактически человека серьезно ограничивают в праве на защиту.

Ева Меркачева: И передачи... Ведь та же бабушка может собрать что-то дома и принести в колонию, которая рядышком - это одна история, а другое дело, когда она едет за тысячу верст. Это абсурдно, и это нарушает права человека. Пришла пора расставить все по своим местам. И для этого много не нужно. Помимо тех предложений, которые делает Андрей Бабушкин, нужно все-таки четко закрепить в законе, что это обязанность, и никаких других вариантов!

Марьяна Торочешникова: А почему эта тема должна интересовать обычных граждан, которые никогда не нарушали никакого закона? Почему они должны переживать из-за того, что какого-то уголовника по приговору отправили куда-нибудь на север?

Ева Меркачева: Марьяна, вы посмотрите, в какое время мы сейчас живем. Это как раз тот самый случай, когда половина страны сидит, а половина охраняет. Я недавно была на свадьбе у правозащитника. Выяснилось, что отец когда-то сидел. Гости были - прокуроры, кто-то был следователем, а также бывшие сидельцы. Все перемешалось. В каждой семье не просто есть один человек, который был когда-то связан с этой темой или находился в неволе, но целый ряд знакомых и близких. Получается, что вся страна у нас, увы, совершенно в этой теме. Это может каснуться каждого. Кроме того, наши законы меняются с такой скоростью, что мы иногда даже не успеваем понять, какие наши действия становятся неправомерными. Посмотрите, каково количество людей, осужденных за посты в Фейсбуке, за какие-то высказывания, за лайки, которые были сделаны несколько лет назад!

Марьяна Торочешникова: А СМС-ки - госизмена…

Ева Меркачева: Вы помните, какой пост вы писали три года назад? А закон изменился, и вдруг следователь будет трактовать это как то, что вы навредили своей стране? Поэтому я считаю, что эта тема касается нас всех. И, вообще, во всех новостях в топах - аресты, задержания, кого-то куда-то отправили, тюрьма… Я не знаю, зачем это сделано, но у нас как будто бы криминализировано все общество. Мне кажется, это какой-то заговор. И он неправильный! Люди должны думать о мирных вещах. Для этого нужно меньше сажать, раньше отпускать. Опять же, вот этот закон - день за два - мы без конца о нем говорим. Это главная тема, которую поднимают в каждой камере.

Заметьте, сколько у нас даже за первую сессию в Госдуме было принято каких-то совершенно ерундовых законов, ни о чем. А то, что действительно волнует половину населения, никак не принимается.

Светлана Сидоркина: При осуждении человека страдают еще и все его родственники, которые не имеют к преступлению никакого отношения. Они страдают материально, психологически, морально. Этот закон касается и близких родственников, и круга знакомых лица, которое подвергается этапированию в отдаленную колонию.

Марьяна Торочешникова: От себя еще добавлю как налогоплательщик: наверное, страдаем и все мы, хотя бы потому, что огромные деньги тратятся на то, чтобы преступников за наш с вами счет возили через всю страну и охраняли. А эти суммы можно было бы пустить на поликлиники, детские сады и школы – на то, что всем нужно.

Ева Меркачева: В одном из московских изоляторов был такой случай. Известный фигурант дела - очень больной человек. Его должны были этапировать на Сахалин, по месту судебного заседания, где начинался суд. Его предупредили, что этап займет минимум три недели. Сказали, что ему, скорее всего, дадут медиков для сопровождения. Но три недели в дороге, на колесах - это ад, тем более что необходимое количество лекарств, возможно, не дали бы сразу с собой. Он сказал - давайте я оплачу билет на самолет себе и двум-пяти конвоирам, их рабочее время, командировочные, сам дам денег, чтобы за один день меня отвезли туда, где будут судить, чтобы никто не мучился, чтобы я не умер. Не разрешили. Формулировка была такая, что "не должно быть никаких приоритетов, все равны перед законом". И он поехал долгим-долгим путем.

Марьяна Торочешникова: Мы будем наблюдать за деятельностью Госдумы РФ. Надеюсь, что те поправки, о которых говорил Андрей Бабушкин, Президентский совет по правам человека внесет в Думу, если не сам, то Администрация президента согласится и направит соответствующий законопроект. Возможно, уже в осеннюю сессию этот законопроект будет рассмотрен, если, конечно, депутатам интересно заниматься судьбой каких-то там заключенных.