Тема разговора: звери и творчество. В передаче звучат голоса артиста цирка, этнографа, поэта, филолога, балерины и мультипликатора. С него и начнём.

Юрия Норштейна, создателя «Сказки сказок», «Ежика в тумане», «Шинели», я спросил, почему мультипликация шагу не может ступить без зверей?

– Для нас зоологический персонаж — это как бы суть одушевления. Как правило, мультипликация пользуется гротеском. Делая «Шинель», я достаточно долго и подробно смотрел на поведение различных животных. По существу, Акакий Акакиевич, конечно, не в унижение его и не в унижение русской литературы, несёт в себе черты какого-то зверька. Об этом в свое время говорил Эйзенштейн: что каждый человек несет на себе черты зоологические, каждый человек похож на некую пару, которая существует в зоологическом мире. Предположим, персонаж, похожий на фазана, как он смотрит каким-то угловым, боковым, испуганным зрением. Или персонаж, герой, который похож на козу до такой степени, что у него и зрачок почти становится похожим на зрачок козы. Или персонаж, который похож на верблюда. Мы и в быту часто говорим так: это не человек — это верблюд. Или: этот похож на жирафа. То есть мы уже заранее наделяем определенным гротеском.

– Юрий, вам не тесно в вашем мультипликационном зоопарке?

– Нет. Мультипликация в силу своей графической свободы, то есть в силу того, что она может пользоваться не просто зоологическим персонажем или человеческим, но и линией как таковой, изначально абстрактна.

Майя Плисецкая не раз на сцене перевоплощалась в пернатых.

– Лебеди и птицы — это главная тема балета. Я тоже танцевала многих птиц. Когда я начала репетировать «Лебединое озеро», я стала всматриваться подробнее в лебедей, ходила в зоопарк, смотрела на их повадки. Однажды даже мне показалось, что лебедь стоит на арабеск, потому что он протянул свои крылья назад и вытянул ногу, как на арабеск, долго-долго так стоял. Cмотрела, как они чистят перышки, я потом это перенесла все на сцену. Я скажу, что за чайками я тоже смотрела, когда я репетировала «Чайку», за их полетом, за изломом крыла. Это совершенно другое поведение, другие крылья. Я вообще люблю птиц, всегда смотрю на них. Как-то даже был один смелый воробышек, я вообще очень люблю воробьев, он близко-близко подскакал ко мне и стал прыгать, а я начала ему подпевать. Очень это было мило. Но, видно, может быть, ему было неудобно, потому что он так посмотрел на меня и улетел. Может, темп не подошел. Наоборот могу сказать, что голубей, например, я не люблю, они загадили весь мир и, главное, что неприятно, надсадно воркуют, голос нехороший у них. У меня была еще в жизни одна птица. У Леонида Якобсона в «Шурале» я танцевала Сююмбике, там тоже было очень интересно. Потому что то ты женщина, то птица, мгновенные были переключения. Там была совершенно другая птица, нервная, трепещущая, совсем с иным поведением. В общем я много в своей жизни была птицей, даже в детстве однажды была в попугаях, а еще раньше, в первом классе я изображала кошку, тоже с какими-то кошачьими повадками, облизывала руку, чесала за ухом, как-то тянулась, по-кошачьи выгибая спину. В общем, интересно.

–Майя Михайловна, кем вам легче быть на сцене — животным или человеком?

– Смотря какое животное, смотря какой человек. Я без музыки вообще не мыслю. Мне нравится больше всего, конечно, изображать птиц.

Cтихи Теда Хьюза, перевод с английского Алексея Парщикова:

Ворон и птицы

Пока орел просветляется, грани шлифуя

небесного изумруда,

а кроншнеп курсирует в сумерках моря

среди перезвонов винных бокалов,

а ласточка пикирует прямо в пещерный вокал

женских арий,

а стриж крылом перехватывает единственный

вдох фиалки,

покуда сова выплывает, светлея к завтрашнему

сознанию,

а цапля точна и чиста в зареве печей Бессемера,

а полет синички — это оборки дамского белья,

а дятла удары сравнимы — но лучше! — работы машин

на плантациях роз,

а чибис чист, как выпавший из прачечного автомата,

когда снегирь плещется в цветах яблонь,

пока щегол пузырем надувает сияние солнца,

а вертишейка рисует крючочки на лунном диске,

пока орлянка вперилась в нас из капли росы,

Ворон, раскорячившись и опустив голову, роется

в приморском мусоре

в поисках недоеденного мороженого.

У моего очередного собеседника, профессора Лондонского университета Доналда Рейфилда, в графстве Хемпшир есть свой домашний зоопарк:

– Меня всю жизнь преследуют две страсти — страсть к общению с дикими зверями и страсть к чужим языкам и культурам. Когда мы переселились в Австралию в захолустный городишко, где кенгуру и одичавших лошадей было гораздо больше, чем людей, я очутился в мире, где звери еще не научились бояться человека. Студентом в Кембридже я обнаружил, что крысы, в отличие от мышей, не пахнут, они умнее, их легко возить в кармане по Европе. С тех пор наш зверинец разрастается. Каждой весной мы воспитываем осиротевших лисят, которые в конце года уходят в лес, не оглядываясь, не сказав даже спасибо. Раньше были малайские выдры, которые размножались у нас в доме и в саду. Уже 26 лет у нас живёт кенгуру из Тасмании. И последние пять лет пятнистые олени делают все от них зависящее, чтобы превратить наш сад в пустыню. Конечно, очень много забот, но я как будто испытываю элементарную душевную нужду в общении с бессловесным неприрученным миром, где нет философии, нет морали и нет страха перед смертью. Тут сентиментальности мало, ведь из моего домашнего заповедника олени-самцы попадают к нам в морозильник. Сочетание фауны и филологии редко удавалось, разве только, когда лондонский зоопарк пригласил меня работать переводчиком, посредником между московской гигантской пандой самцом Ань-Анем, и лондонской пандой-самкой Чи-Чи. Переговоры сорвались, панды не желали спариваться. Так что филолог оказался бездарным сводником.

Почему все-таки художники так любят перевоплощаться в животных? Этот вопрос я задал этнографу из Франкфурта Виктору Бейлису:

– У Рабле Панург начинает одну из своих баек такими словами: «Однажды в те времена, когда животные еще умели говорить, то есть дня три тому назад», – оговаривается Панург. То есть совсем недавно люди и животные не отличались друг от друга. Мой сын, когда ему было три года, высказал твердое убеждение, что люди теряют разум и терпят страшную катастрофу, разучившись понимать язык животных. «А ты понимаешь?», – спросил я. «Да, я понимаю, что говорит наша собака», – ответил он. Я смотрел на сына с трепетом, потому что нимало не усомнился в его словах, а к его гипотезе отнесся с полным уважением. Нынче сопоставление человека с животным, например, когда говорят «медведь Собакевич» или «хитрая лиса», «хитрая бестия», «скользкая змея» или когда говорят, что человек может обезьянничать, собачиться, ссучиться, котовать — все это метафоры. Но прежде то, что сейчас мы называем метафорой — это были метаморфозы или оборотничество: оборотился волком, соколом, лебедью и так далее. А еще желание превращаться в животное связано у человека с жаждой власти. Делать это в своем человеческом облике человек был не в состоянии, океан преодолевал рыбой, в небо взвивался орлом, в лес врывался волком.

– Доктор Бейлис, маски каких животных чаще всего надевают художники?

– Художники так или иначе соотносятся с культурной традицией. В Библии орел — воздух, волк — земля, лев — огонь, человек — вода.

– Почему влюбленные так часто придумывают друг другу клички вроде «киска», «котик», «заяц», «рыбка»?

– Вы знаете, влюбленные не придумывают, они пользуются тем, что уже есть — пава, лебедушка, голубушка, сокол ясный, котеночек, щеночек. Здесь восхищение, ласка, умиление, все указывает на наличие некоей связи, чаще всего интимной, с тем, что выше, чему с готовностью подчиняешься или напротив, чем беспрекословно обладаешь. Как говорил Зигмунд Фрейд, прикосновение — начало всякого обладания. Именование животным тоже своего рода попытка установить иерархические отношения взаимозависимости. Животные либо зависят от нас, они мягкие, нежные, пушистые, ласковые, беззащитные, умилительные, либо они пугающе свободны, то есть они независимые, угрожающие, страшно звериные. Опять повторю, что когдатошние метаморфозы, происходившие с человеком, нынче лишь метафоры, но звериные метафоры распространены чрезвычайно, даже некоторые части тела могут обозначаться именами животных. Не знающие английского, пусть догадаются, что у мужчины называется «петухом», а у женщины «киской».

В этот разговор о зверях и творчестве я включил одну старую запись. Моего собеседника, работника цирка, клоуна, актера Юрия Никулина уже нет в живых, но его голос я храню в радиоархиве:

– Наступили тяжелые времена три года тому назад, когда началась инфляция, трудно было доставать, например, сено для лошадей. В начале, когда еще был президентом Горбачев, нас поставили перед фактом осложнения с кормежкой животных. И вот тут я воспользовался тем, что было совещание, президент собрал всю нашу творческую интеллигенцию, я попросил слово, прямо выступил перед президентом, там тоже сидел министр культуры, сказал, что животные не должны голодать. В воскресенье мы объявляем забастовку, цирк не работает. Мы соберем всех животных в клетки, погрузим на машины, привезем к мэрии. Если это не подействует, мы откроем клетки. Вечером мясо уже было.

– Юрий Владимирович, с кем вам легче ладить в цирке — с артистами или с животными?

– С животными проще. Животное, если к нему относиться ласково, кормить вовремя, с ним всегда можно поладить. Должен сказать еще другое, что животные, как и люди, не каждое животное может выступать в цирке, не каждая собака может сделать сальто-мортале. Был замечательный знаменитый цирк Филатова, к нему привозили медвежат, и он отбирал, он наблюдал за ними часами. Поэтому цирк потрясал всех, там были прямо как артисты, выходили медведи, у которых, как говорят, на лице было написан характер, какие-то медведи были с юмором, были медведи смешные, комики. Если же спросить меня честно, мне жалко зверей в зоопарках, мне жалко зверей в цирке. Все-таки это несвобода, хотя как-будто бы живется им хорошо, если хороший хозяин, хороший дрессировщик, а все-таки, когда я ходил недавно с моим маленьким внуком в зоопарк, я у многих зверей увидел тоску в глазах.

– Юрий Владимирович, вы снимались в кино с животными. как работается с актерами-животными?

– Я играл роль проводника служебной собаки, милиционера, фильм назывался «Ко мне, Мухтар!». Самое трудное в кино снимать детей и животных. По сценарию собака должна была делать по 80 трюков, идти по краю крыши дома, собака должна была пить из крана, собака должна была бросаться на человека. Мне режиссер позвонил перед съемками, первый вопрос он задал: «Скажите, вы любите животных?». Я сказал: «Да». «А у вас были когда-нибудь собаки?». Я говорю: «Да, были собаки, сейчас есть». «Ну тогда я вас жду на студии, приходите, мы будем разговаривать о вашей новой роли». Собак искали очень долго, как актеров, не каждая собака может сниматься. Пускай это будет красавица, но если она, извините, дура, тупая собака, то она не будет сниматься, не будет слушаться, она такая закомплексованная. Мы получили телеграмму из Киева, телеграмма была очень лаконичная: «Моя собака хочет сниматься в вашем фильме». И подпись: инженер такой-то. Собаку звали Дэйк — это был артист, она уже привыкла ко всей этой обстановке на съемочной площадке, ее уже ничего не смущало, и она сразу начала сниматься. Там есть момент в фильме, когда собаку ранит преступник, и я собаку срочно на руках приношу к врачу, чтобы извлечь пулю. Собаку кладут на операционный стол. Вдруг, как только собаку положили на этот столик операционный, вдруг собака сделала страдальческие глаза и стала тяжело дышать. Режиссер зашептал оператору: «Снимайте немедленно, это же раненая собака». Она играла раненую каким-то чутьем, ей нужно было показать, что ей трудно дышать. И так сняли этот кадр. Я до сих пор, когда смотрю, фильм до сих пор идет иногда на экранах, я смотрю — вот сыграла роль удивительная собака. Он снимался, ему уже было 6 лет, а умер он 9 лет от рака мозга. Она была умная собака.

Далее в программе "Поверх барьеров":

Ровно полвека назад журнал «Грани», основанный в Западной Германии представителями второй волны русской эмиграции, опубликовал поэму «Труба» московского поэта Германа Плисецкого. Об истории этой публикации и истории написания поэмы рассказывает сын Германа Плисецкого – поэт умер в 1992 году– литератор и шахматист Дмитрий Плисецкий.

"Красное сухое".

Алкогольная лексика. Разговор с поэтом Львом Рубинштейном.

«Мои любимые пластинки» с московским журналистом Сергеем Пархоменко