Иван Толстой: Судьбы и параллели. В пражской студии – искусствовед и коллекционер Евгений Деменок, наш частный гость, рассказывающий об архивных находках. Сегодня две пары судеб. Начнем со священника Михаила Васнецова и поэта Николая Бурлюка. Но сперва – стихи Николая Давидовича.

Осталось мне отнять у Бога,

Забытый ветром, пыльный глаз:

Сверкает ль млечная дорога

Иль небо облачный топаз, –

Равно скользит по бледным тучам

Увядший, тусклый, скучный ум.

И ранит лезвием колючим

Сухой бесстрашный ветра шум.

О ветер! похититель воли,

Дыханье тяжкое земли,

Глагол и вечности и боли

"Ничто" и "я", – ты мне внемли.

1910

МАТЕРИ

Улыбка юноше знакома

От первых ненадежных дней,

Воды звенящей не пролей,

Когда он спросит: "мама дома?"

Луч солнца зыбкий и упругий

Теплит запыленный порог

Твой профиль, мальчик, слишком строг

Для будущей твоей подруги.

1912

А теперь – к нашей беседе с Евгением Деменком.

Евгений Деменок: Работая над своими очерками и статьями о биографиях известных людей, которые заинтересовали меня по тем или иным причинам (в первую очередь, безусловно, в связи с Одессой и Прагой), я начал сталкиваться с совершенно мистическими совпадениями судеб. Такое впечатление, что судьба в один прекрасный момент перед людьми, которые могли друг друга не знать, не видеть, ставила одни и те же вызовы, драматические, трагические вызовы, и от их решений зависела их дальнейшая судьба и судьба их родных и близких. И вот одним из таких удивительных совпадений являются судьбы Михаила Васнецова и Николая Бурлюка. Недавно я закончил для пражского журнала "Русское слово" большую статью о Михаиле Васнецове. Михаил Васнецов заинтересовал меня сравнительно неожиданно. Пять-шесть лет назад я установил в Одессе мемориальную доску Михаилу Врубелю. Это тоже интересная история, потому что в Одессе до того, как появилась эта доска, почти никто не помнил, что Врубель связан с нашим городом, что он окончил Ришельевскую гимназию с отличием, что именно в Одессе он начинал первые наброски к своему "Демону", что он хотел в Одессе с Серовым сделать частную художественную школу по французскому образцу, которая дала бы некую альтернативу академической выучке. И в процессе написания этой статьи, которую я назвал "Забытые годы Врубеля", я разговаривал с разными людьми, в том числе с одним знакомым тележурналистом, и она сказала мне: "У меня есть знакомый, позвоните в Одесскую обсерваторию, спросите Михаила Ивановича, он собирает материалы по Врубелю, он вам поможет". Когда я позвонил Михаилу Ивановичу Рябову (удивительным образом Васнецов-старший, художник, родился в селе Рябово), он с удивлением выслушал меня и сказал: "Простите, какой Врубель? Может быть, Васнецов? Может быть, вы имели в виду Васнецова?". Так я узнал о том, что Михаил Васнецов и сам Виктор Михайлович связаны с Одессой. И постепенно, как любой исследователь, я начал накапливать материалы о Михаиле Васнецове, единственном члене большой семьи Васнецовых, который не похоронен в Москве на Введенском кладбище вместе с отцом, а похоронен здесь, в Праге, на Ольшанском кладбище, буквально в нескольких сотнях метров от того места, где мы записываем эту передачу. Эта судьба удивительна! Как выросший в художественной среде, в Абрамцево, юноша становится ученым-астрономом, попадает в Одессу, потом эмигрирует, в Праге становится священником и заканчивает свою жизнь как протоиерей, настоятель церкви на Рузвельтовой улице. Исследуя эту судьбу, я увидел, что если о пражских годах его жизни, о пражском периоде уже написано, то о периоде до эмиграции и об одесском периоде сведений крайне мало и они ошибочны. Это самое интересное, такой полудетектив – поиски документов.

Я сначала нашел выписку из метрической книги, потому что у четы Васнецовых родился в Одессе сын 1 октября 1918 года, это как раз конец Первой мировой, начало Гражданской войны. Крестить его приезжал сам дедушка. Это был его последний визит в Одессу и последняя встреча с сыном. Это был ноябрь 1918 года, когда Виктор Михайлович приезжал. Я нашел эту выписку, а потом я нашел его личное дело. Это заняло несколько месяцев, потому что оно было не в своем фонде, в Одесском областном архиве, а лежало совершенно отдельно. Но я нашел его личное дело, и там-то и нашлись масса интересных документов, которые рассказывают о его судьбе до момента эмиграции. Потому что там есть его автобиография, есть его научные труды и различные справки. Исследуя эту судьбу, я увидел, что она удивительным образом пересекается с судьбой Николая Бурлюка. Более того, они были похожи и характерами. Они были оба достаточно незлобивы, достаточно кроткие, мягкие люди. Достаточно привести несколько цитат. Художник Нестеров писал о том, что Миша, любимец отца, встречается на картинах Виктора Михайловича во всех серафимах и херувимах. Именно с Михаила Васнецова он писал знаменитого Христа младенца во Владимирский собор в Киеве. С Николаем Бурлюком та же самая ситуация. Бенедикт Лифшиц писал о том, что его братья называли в шутку Христом, и он дает в "Полутораглазом стрельце" исчерпывающую характеристику его характера, тоже мирного и незлобивого.

Иван Толстой: Из воспоминаний Бенедикта Лившица "Полутораглазый стрелец":

"Третий сын, Николай, рослый великовозрастный юноша, был поэт. Застенчивый, красневший при каждом обращении к нему, еще больше, когда ему самому приходилось высказываться, он отличался крайней незлобивостью, сносил молча обиды, и за это братья насмешливо называли его Христом. Он только недавно начал писать, но был подлинный поэт, то есть имел свой собственный, неповторимый мир, не укладывавшийся в его рахитичные стихи, но несомненно существовавший. При всей своей мягкости и ласковости, от головы до ног обволакивавших собеседника, Николай был человек убежденный, верный своему внутреннему опыту, и в этом смысле более стойкий, чем Давид и Владимир. Недаром именно он, несмотря на свою молодость, нес обязанности доморощенного Петра, хранителя ключей еще неясно вырисовывавшегося бурлюковского града".

Евгений Деменок: Второе, что меня поразило, – они оба не хотели служить, не хотели брать в руки оружие. И вот тут роковое стечение обстоятельств. Начало Первой мировой войны. Расскажу немного о Михаиле Васнецове сначала. Он окончил Московский университет, физико-математический факультет, и на физико-математическом факультете, только в Петрограде, учился Николай Бурлюк. Михаил Васнецов стал астрономом. Он преподавал математику, физику, астрономию в нескольких частных гимназиях в Москве, а после этого его пригласили в Одессу, в астрономическую обсерваторию, внештатным научным сотрудником, на совсем маленькую должность. Это был самый конец 1913 года. Он к тому времени был уже женат на Ольге Васильевне Полетаевой. Она тоже была замечательным педагогом и выпустила до свадьбы две книги, описывающие ее педагогический опыт. И вот они переезжают в конце декабря в Одессу. 1913 год, все хорошо, они попадают в город у моря, у них начинается нормальная южная жизнь с прогулками у моря, с поездками летними на дачу и так далее. Но, к сожалению, эта жизнь быстро заканчивается. Июль 1914-го – Первая мировая война. Он к тому времени уже отслужил в Киеве два года после окончания университета, а здесь его снова мобилизуют. К счастью, он пока остается в Одессе, в запасном пехотном полку, он готовит новобранцев к службе в армии, и немалую роль в том, что он не попал в действующую армию, сыграл Дмитрий Павлович Кешенский, который был ректором университета тогда и который потом оказался в Праге. И Васнецов, уже будучи священником, в 1933 году читает надгробное слово (насколько переплетаются судьбы!), где вспоминает о том, как хорошо относился к нему, тогда совершенно неизвестному ученому, ректор университета, приходил домой, подбадривал. Два года Васнецов проводит в Одессе, а в 1916 году его призывают в школу летчиков-разведчиков в Киев (Школа воздушной разведки). Тогда авиация была в самом начале своего пути, и школа военных летчиков-разведчиков была крайне необходимой. Ее создали в Киеве, потом перевели в Евпаторию. Все это 1917–18 год. С одной стороны, заканчивается Первая мировая война, с другой стороны, уже совершилась революция и начинается Гражданская война. В конце концов, в самом начале 1918 года он отправляется в Киев к руководству с вопросом: будем мы работать или нет? Потому что к этому времени в Крыму началась уже Гражданская война, власть уже несколько раз переходила из рук в руки, начались красные погромы, расстрелы офицеров, а в мае месяце туда вошли немецкие войска. И при первой же возможности Васнецов уезжает домой. Та же самая ситуация произошла с Николаем Бурлюком – при первой же возможности он буквально дезертировал. Я об этом расскажу немного позже. В начале 1918 года Михаил Васнецов приезжает домой, в Одессу, и у него рождается там сын в октябре месяце. Естественно, он не хочет больше служить, он хочет работать, он преподаватель, он сотрудник обсерватории, его повышают до младшего ассистента. И хотя в Одессе в том году тоже менялись неоднократно власти, три месяца была Одесская Советская Республика, которая даже печатала свои деньги, потом австрийско-германские войска, которые поддерживали гетмана Скоропадского. В конце ноября они уходят, заходит Петлюра на несколько дней, петлюровские войска, а потом их выбивают войска Антанты – французы и греки. И все это время Васнецов старается удержаться от того, чтобы его призвали. Но гетман Скоропадский хотел сформировать украинскую армию и объявил всеобщую мобилизацию. И в ноябре ему пришло уведомление о том, что он, как офицер, должен быть мобилизован. Естественно, когда у тебя на руках двухмесячный ребенок, а в стране творится хаос, воевать совершенно не хочется. Он и перед этим-то старался не воевать, работал все время преподавателем, и в школе летчиков-разведчиков он тоже преподавал геодезию, аэронавигацию. То есть Михаил Васнецов не брал в руки оружие, он в Одессе и в Киеве преподавал, и естественно, он и не хотел брать в руки оружие и отправляться на фронт, когда ситуация меняется чуть ли не каждый день, когда постоянно меняются власти, а у тебя на руках двухмесячный ребенок долгожданный (потому что они были в браке к тому времени уже семь лет). И он пишет письмо ректору Новороссийского университета с просьбой освободить его, походатайствовать, чтобы его не призывали в армию по разнарядке от гетмана Скоропадского. Это удивительный документ, он написан 10 декабря 1918 года, а 14 декабря, через четыре дня, гетман Скоропадский вместе с немецкими войсками бежал.

У Николая Бурлюка все произошло с точностью до наоборот. Его тоже призвали по мобилизации Скоропадского в ноябре месяце, он пошел служить и попал в Одессу – они в одно и то же время ходили по одним тем же улицам. Продолжу о Михаиле Васнецове. К сожалению, в конце 1919 года ему приходится идти снова в армию, потому что Одессу опять, после периода большевицкого, сопровождаемого красным террором, 23 августа занимают деникинцы, его призывают как офицера (он уже был поручиком к тому времени), отправляют опять в Крым, потому что туда эвакуировали из Одессы авиасоединения со всех близлежащих территорий. Он служит в авиаполку в Симферополе, там проводит конец 1919-го года и весь 1920 год. К тому времени полуостров оказывается отрезанным от большой земли, вместо Деникина главнокомандующим становится Врангель, и Михаил Васнецов оказывается к ноябрю месяцу перед страшным выбором. Дело в том, что первые успехи Врангеля быстро сменились поражениями, и к ноябрю месяцу он стал перед выбором: оставаться или уезжать. Есть потрясающие записи его дневниковые о том, как он делал этот выбор.

Иван Толстой: "Когда катастрофа стала неотвратимой, командир авиаполка (где я служил) стал вызывать по одному офицеров и говорил им, что средств для вывоза не хватает. Поэтому пусть уезжают только те, кому неминуемо грозит смерть. Я сказал, что останусь, т.к. думал как-нибудь пробраться в Одессу, чтобы встретиться с женой…

Вот наступила последняя ночь, все сжигали компрометирующие документы. Я лежал и думал, что мне делать. Один из служащих полка был из немцев-колонистов. Он предложил мне уйти к его родителям и делать вид, что я у них работник… Вдруг утром раздалась команда: "Кто уезжает, пусть получает винтовки". Тут я, ничего не думая, а какой-то силой встал, отдал ключи от своей мастерской своему помощнику из солдат, взял винтовку и стал в строй. Ещё до этого я передал одному солдату письмо с адресом жены в Одессу (на обсерваторию) такого содержания: "Муж Ваш жив, но вы его не скоро увидите"…

Прибыли ночью в Севастополь… Нас грузили на французский угольщик. <…> Пароход был до крайности переполнен. Мы в изнеможении легли на грязный пол трюма… Не помню, когда наконец пароход отошел. Вот берег Крыма исчез за волнами. Мы плывем, куда не знаем, что нас ждет – не знаем… Настроение у меня было отчаянное. Я ни на что не надеялся…

Так мы прибыли в Босфор и стали там. <…> На берегу были видны старинные храмы. Как-то священник служил всенощную. Солнце заходило за величественные храмы. Тут впервые у меня блеснула надежда, что Господь нас не оставит. <…> Впоследствии я узнал, что оставшиеся в Симферополе офицеры и чиновники нашего полка были убиты (кроме большевиков). Так что сила, заставившая меня покинуть Родину, была Божья сила, которая спасла меня".

Евгений Деменок: Таким образом, Михаил Васнецов оказывается оторванным от семьи, год живет в Галиполи, и только в 1922 году он смог отправить первое письмо родным, уже из Болгарии, куда он, демобилизованный, переехал преподавать. При этом он даже подписывался сначала не "Миша", а "Маша" – так он боялся всего. Жена и сын жили в это время у его отца Виктора Михайловича в Москве – к счастью, им было куда уехать. Наладилась переписка. Ольга Васильевна, его жена, была женщиной энергичной, начался НЭП, ей удалось в 1924 году получить согласие на то, чтобы поехать в Прагу и Вену с тем, чтобы изучить передовой опыт педагогики. Она так и работала преподавателем. Ее отправили за свой счет. У меня есть этот уникальный документ, который разрешает ей уехать в Прагу и Вену. 1924 год, тогда это было еще можно. Асам Михаил Васнецов в 1924 году из Болгарии едет на съезд молодых ученых в Прагу. Они знали, что будут примерно в одно и то же время в Праге, но, безусловно, они не знали, где территориально. Они совершенно чудесным образом встречаются в холле отеля Beranek, где проходил этот съезд молодых ученых. После этого они остаются в Праге, и тут начинается уже пражская жизнь его. В 1932 году он становится священником, в 1933 году – иереем, а закончил он свою жизнь протоиереем. Он был священником, но в 1945 году, как это ни удивительно, его не тронули, хотя он был белым офицером, а сына его, к сожалению, отправили в лагерь.

Иван Толстой: Погодите, вы про сына не сказали! Сын приехал с Ольгой Васильевной в эту педагогическую поездку?

Евгений Деменок: Да, их отпустили с сыном. Конечно, она хотела приехать в мужу с сыном. К счастью, это произошло. Сын был инженером-железнодорожником, в 1942 году, по окончании университета, его отправляют в Минск инспектировать состояние железнодорожных путей. Естественно, в 1945 году, когда пришли красные войска, его немедленно отправляют в Норильск, но благодаря тому, что он был хорошим специалистом, он служил в порту Дудинка, где уже познакомился со своей женой, тоже Ольгой, и потом им разрешили жить в Киеве. Это тоже чудо, но тут сыграла свою роль фамилия Васнецов, потому что, как правило, не разрешали прописываться в таких столичных городах. Но им разрешили, потому что жена сама была из Киева. И сегодня поколение Васнецовых так и живет в Киеве. Внук отца Михаила, член-корреспондент Академии наук, тоже физико-математических, мы переписываемся с ним, то есть линия продолжается.

Иван Толстой: А когда скончался Михаил Васнецов-священник?

Евгений Деменок: Михаил Васнецов скончался в 1972 году, супруга скончалась в 1961-м. После того как арестовали сына, они долго не знали, что с ним, и она заболела склерозом мозга. У нее было страшное душевное потрясение, она болела все эти годы. Они увиделись с сыном только в 1957 году, когда Михаилу разрешили поехать в Советский Союз. Он был в Киеве, он был в Москве, в доме родном, потом несколько раз приезжал к нему сын. То есть его судьба сложилась вполне благополучно, несмотря на то что этот драматичный выбор – оставаться или уехать – стоял перед ним именно в ноябре 1920 года. И он писал о том, что все, кто остался, практически все его сослуживцы были расстреляны довольно быстро. И это поразило меня, потому что Николай Бурлюк как раз и был расстрелян в декабре 1920 года. Возвращаясь к биографии Николая Бурлюка, он тоже учился на физико-математическом факультете, только в Петрограде. В нем боролось два начала. Он же тоже рос в творческой среде, писал стихи, публиковался в футуристических сборниках. По характеру был робким, Гумилев писал: "Издает Бурлюк неуверенный звук". Он писал Брюсову письмо: "Скажите, то, что я пишу, это поэзия или нет? И согласны ли вы, если это поэзия, быть моим учителем?". Неизвестно, что ему ответил Брюсов, но его учеником он не стал. И он колебался между тем, чтобы оставаться творческим человеком или иметь на руках твердую профессию. И он единственный из всей семьи, кто избрал профессию агронома, идя по стопам отца Давида Федоровича Бурлюка, который был агрономом. Он в 1914 году оканчивает университет, тут начинается война, и он попадает примерно в те же жернова. Он тоже не хотел брать в руки оружие, он служил в радиодивизионе. Он попал в электротехнический батальон, выучился там, закончил школу прапорщиков и стал телеграфистом, учил телеграфистов в военно-полевой школе. Он попал на румынский фронт. И в конце концов попал в ту же страшную мясорубку со сменой властей и с вынужденным выбором – что делать? Его судьба была неизвестна. Давид Бурлюк знал, что Николая расстреляли, он не упоминал об этом почти никогда, он боялся, что это может повредить и родственникам, и ему, и его карьере, но в письмах близким, в разговорах он говорил о том, что его пустили в расход. Но он не знал точно, когда и где это произошло. И только в 2004 году Андрей Крусанов, автор четырехтомника "Русский авангард", опубликовал ответ из СБУ, Службы Безопасности Украины по Сумской области, где ему прислали протокол, заключение обвинительное по Николаю Бурлюку. Это потрясающий документ того времени! Насколько он безграмотно и бесчеловечно составлен! Я думаю, он заслуживает того, чтобы его прочесть.

Иван Толстой:

"Заключение

По делу № 607/196, по обвинению БУРЛЮК Николая Давидовича в службе у белых.
Я, Следователь Особотдарма 6 Рогов, рассмотрев настоящее дело, нашел:
БУРЛЮК Николай Давидович, 31 года, происходит из мещан, Харьковской губернии, Лебединского уезда, села Рябушки, женат, большую часть жизни проживал в г. Херсоне. Русский, православный, сын бывшего управляющего одного из имений графа Мордвинова в Таврической губер<нии> (Черная долина), беспартийный, сам имущества никакого не имеет, семья состоящая из жены, ребенка и матери жены проживает в селе Веревчина – Балка Херсонской губернии. До 1909 учился в гимназии гор. Херсона с 1909 до 1914 г. в Петроградском университете, где и был студентом Сельско-Хозяйственного Университета г. Москвы до 1916 года после чего был мобилизован на правах вольноопределяющегося и служил в Электро-Техническом Баталионе и в 1917 году 15 Июля кончает школу Инженерных прапорщиков, после чего отправлен на Русский <Румынский?> – фронт и в 9 Радио-дивизионе сначала исполняет обязанности Пом<ощника> Нач<альни>ка Учебной команды, затем сам Нач<альни>к Полевой Радио-Телеграфной учебной школы.
В начале Ноября 1917 года едит <sic!> в Россию и привозит свою мать в Румынию гор. Вотушаны <Ботошани?>, и в Январе <19>18 года ввиду разоружения дивизиона белыми добровольцами на ст. Сокола Бурлюк уезжает в г. Кишинев в Радио-Румфронта и в том же Январе <19>18 года поступил в Кишиневскую Земуправу, затем уезжает в г. Измаил Уездным представителем Министерства Земледелия Молдавской Республики, в Марте месяце <19>18 года уходит в запас армии и продолжает служить в Управлении Земледелия до Июня <19>18 года. После чего через Одессу едет на жительство в г. Херсон, где и пристраивается черно<->рабочим завода Вадон, затем помощнико<м> табельщика, и в начале Августа <19>18 года уезжает в имение Скадовского (Белозерка Херсонской губ.) где служит Приказчиком и неофициально исполняет <обязанности> Помощника Управляющего и в Ноябре месяце <19>18 года по объявленной мобилизации Гетманом является как офицер <и> направляется в г. Одессу в Радио-Дивизион, где от Гетмана переходит к Петлюре затем к белым в начале Декабря <19>18 года затем в Апреле <19>19 года остается <и> служит при Красной Армии до Мая <19>19 года после чего переходит на службу в морскую пограничную стражу и в Июне <19>19 года освобождается как агроном и уезжает в гор. Херсон затем в с<ело> Веревчино к родным и с Июня до Августа <19>19 года живет в деревне, но затем уезжает в Алешки для подыскания службы учителя дабы не попасть в ряды белых и по объявленной мобилизации белыми является как офицер находясь на службе рядовым преследуется до Сентября за службу в Красной армии после чего отправляется на фронт против Махно в районе Знаменка затем Гуляй-Поле, показывает, что следует рядовым телефонистом.
В Декабре месяце под натиском Красной армии белые отступают Бурлюк от белых удирает через Мелитополь и Алешки и Херсон, затем на Голую-Пристань и там скрывается в больнице боясь военной службы противоречущей своему убеждению и так скрывался до Декабря <19>20 г. после чего считая с тем, что гражданская война закончена сам является в комиссариат для учета как бывший офицер.
Белым явился по первому приказу как офицер потому, что документы были в их руках, а законом Р.С.Ф.С.Р. и приказам не подчиняется и не являлся потому, что не желал служить как у тех так и у других и продолжал скрываться целый год.
Принимая во внимание показание самого Бурлюка, из коего видно: БУРЛЮК Николай Давидович сын управляющего крупных имений Мордвинова, гимназист студент в 1917 г. офицер, служит начальником учебной команды на Румынском фронте и в то время когда ген<ерал> Щербачев предполагал совершить переворот базируется в Яс<с>ах, Бурлюк привозит свою мать в Румынию, после чего так же пристраивается в Молдавской Республике, по неизвестным причинам едет обратно в Россию, где при первой мобилизации Гетмана является как офицер и от Гетмана переходит к Петлюре затем к белым и при приходе Красной армии остается на службе при Радио-Телеграфном дивизионе, затем переходит в пограничную стражу, откуда под видом агранома <sic!> удается освободится <sic!> и при первом приказе белых является как офицер где продолжает служить, и лиш <sic!> при oтступлении белых опять удирает в Херсон затем в деревню, где течение года не исполняет ни одного приказа Рабоче-Крестьянской власти и скрываясь ровно год в тылу Красной армии, не известно чем занимается что дает повод <отнести> Бурлюка к числу шпионов армии Врангеля и ему подобных и лишь в <19>20 году Декабре месяце когда ликвидирован Крымский фронт Бурлюк считая гражданскую войну законченной, и надеясь на милость Рабоче-Крестьянской власти после года скитаний является для yчета, кроме того в день ареста при нем оказываются документы подтверждающие, что Бурлюк лишь в Декабре <19>20 года начал выявлять свое присутствие на территории Совет<ской> власти и тут же он уже оказывается огрономом <sic!> и пристраивается в Советских учреждениях см. удостов<ерения> при деле № 13063, 4282 и 106218 принимая в основание показание самого уже Бурлюка где много сказано за то, что в течение года когда Бурлюк скрывался было много приказов Р.С.Ф.С.Р. и Крас-армии что лицам не зарегистрировавшимся и скрывающимся будет применена высшая мера наказания расстрел, имея в виду, что виновность Бурлюка им уже подтверждена, желая скорее очистить Р.С.Ф.С.Р. от лиц подозрительных кои в любой момент свое оружие MOГУТ поднять для подавления власти рабочих и крестьян как сделал и Бурлюк при первой мобилизации белых явился как офицер, а по сему
Полагал бы: БУРЛЮКА Николая Давидовича, 31 года, Расстрелять.

Следователь: Рогов
Завследчастью: Согласен. Голуб. 25 декабря 1920
Резолюция Начособотдела 6 армии:
Утверждается Чрезвычайной тройкой особотдела 6 армии.
Председатель: <Быстров?>
Члены: <Брянцев?> <нрзб.>
25 декабря 1920"

Евгений Деменок: Что меня поразило? Николай Бурлюк служил в радиодивизионе в Одессе, потом он дезертировал при первой же возможности, он не хотел служить белым, он год прятался, и в декабре 1920-го, когда он посчитал, что Гражданская война наконец-то окончилась (в Херсоне развесили объявления, что все белые офицеры должны явиться и встать на учет), он тоже подкрепился справками.

Так же как и Михаил Васнецов всегда брал справки, в его личном деле множество копий справок. Он, видимо, показывал им, что я – преподаватель, не забирайте меня в армию. Он тоже брал справки о том, что он агроном, что он служит. Более того, он в Одессе служил и у красных, и у белых. Так получилось, потому что всем нужны были специалисты. Но это ему не помогло. Если белые, после того как он служил у красных, его просто понизили до рядового, то красные его расстреляли как потенциального шпиона Врангеля и человека, который при первой возможности опять возьмет в руки оружие против советской власти. Это было в конце декабря 1920 года, ему было тридцать лет, у него был годовалый сын. Если у Михаила Васнецова был двухлетний сын на момент этого страшного выбора, то у Николая Бурлюка был годовалый сын и жена Саша Сербинова. Я об их судьбе сейчас ничего не знаю. Но не только я, почти никто не знает, я сейчас с краеведами херсонскими работаю, мы ищем следы, что произошло с ними. Вот такой драматический выбор – уехать или остаться? Михаил Васнецов уехал, и выжил, и сохранял семью. А Николай остался. Хотя у него, наверное, и не было возможности эмигрировать, потому что он не был в Крыму. Он прятался, но молох советской власти просто раздавил его в тридцатилетнем возрасте, абсолютно мирного, достаточно беззлобного человека, который не хотел брать в руки оружие.

Иван Толстой: Евгений, а можно попросить вас немножко напомнить нашим слушателям, тем, кто это забыл, что за фигура Николай Бурлюк, что он оставил, какое наследие его?

Евгений Деменок: Николай Бурлюк оставил поэтическое наследие, он оставил стихи. Его нельзя назвать поэтом первого ряда, может, даже нельзя назвать поэтом второго ряда, но он был одним из членов клана Бурлюков, вот этого "кулака бурлючего", который ворвался в русское искусство того времени. Бурлюки фактически стали именем нарицательным. Он был поэтом. Бурлюк писал о том, что он радовал отца, потому что его одежда никогда не была запачкана краской. Почти во всех футуристических сборниках есть его стихотворения либо какие-то критические статьи, где он давал отповедь то Бенуа, то Луначарскому, защищая своих братьев, защищая футуристов и авангард. И благодаря этому он остался. Потому что безвестный агроном, конечно, не был бы никому интересен. Так же как и безвестный астроном, которым мог бы стать Михаил Васнецов, если бы не стал священником.

Иван Толстой:

Ко мне вот-вот вдруг прикоснутся,

Уж ветер волос шевелит,

И заклинанья раздаются

Под сводом безразличных плит.

Но я молю с кривой улыбкой

Твою изменчивую лень,

Что если бы, хотя ошибкой,

Ты на меня роняла тень

И если б твой любовник вялый,

Покорный медленным устам,

Прикрыл хотя частицей малой

Моих телес заметный гам.

Сереет сумрак подземелья,

Врагов звончее голоса,

И кроет от ночного зелья

Мой лоб кровавая роса.

Николай Бурлюк, 1914 год.

Иван Толстой: Евгений, какие еще параллели вы приготовили для сегодняшнего разговора?

Евгений Деменок: Следующая параллель – это две женские судьбы, две художницы. Всемирно известная Зинаида Серебрякова и Людмила Кузнецова-Бурлюк, о который мы только сейчас начинаем узнавать благодаря тому, что я нашел в Праге архив ее родных и стал этот архив описывать. Меня поразили здесь совершенно уникальные совпадения жизненных обстоятельств, в которых они оказались, и тот же выбор, который они делали. Они жили почти в одно и то же время. Серебрякова родилась в 1884-м, Людмила Бурлюк родилась в 1887-м, обе родились в семьях, где было шестеро детей, обе росли в творческой среде (безусловно, клан Бенуа нельзя стравить с кланом Бурлюков, но это оба – кланы), и обе рано сделали выбор свой, стали художницами. При этом интересно, что Людмила Бурлюк (она еще не вышла замуж) поступила в Академию художеств в Санкт-Петербурге без всякой подготовки, она не заканчивала никакой художественной школы. Давид Бурлюк в том же году не поступил, потому что он провалился на рисунке натурщика – ему дали дальнее место, а у него был один глаз стеклянный.

Он же был одноглазым художником 85 лет, оставил после себя 20 тысяч произведений! А Людмила поступила и училась там до 1907 года. Зинаида Серебрякова была самоучкой, она 25 дней, как она писала, училась в художественной школе. Она надеялась, что преподавать у нее будет Репин. У Марии Тенишевой была частная художественная школа, Илья Ефимович Репин должен был там преподавать, но он в это время уходил как раз из этой школы и она его так ни разу и не увидела. А потом два года она училась в мастерской одессита Осипа Браза, который был одним из лучших портретистов того времени. Вот и все ее художественное образование. Дальнейшие параллели меня просто поразили. В 1905-м Зинаида Серебрякова выходит замуж за своего кузена Бориса Серебрякова. Она была Зинаидой Лансере, а становится Зинаидой Серебряковой. Она рожает четверых детей, а в 1919 году ее муж умирает от сыпного тифа. Людмила Бурлюк выходит замуж в 1907 году, рожает четверых детей, и ее муж умирает в 1923 году от сыпного тифа. Две художницы остались с четырьмя детьми на руках. При этом удивительно, что Евгений Евгеньевич Лансере, родной старший брат Зинаиды Серебряковой, тоже художник, работал тесно с мужем Людмилы Бурлюк. Василий Васильевич Кузнецов был скульптором, и Евгений Лансере приглашает его возглавить скульптурное отделение Императорского фарфорового завода (сам он заведовал художественным отделением), и до самой своей смерти в 1923 году, больше десяти лет, Василий Кузнецов работает там. Они вместе отдыхали, у меня в архиве есть фотографии, где они семьями – Евгений Лансере, Василий Кузнецов и Евгений Бурлюк ездили в Финляндию, катались на яхте, отдыхали на даче. Вот такое переплетение этих двух семей. И в результате тех трагических событий оказывается, что они обе – с четырьмя детьми на руках и практически без средств к существованию, потому что они умели только рисовать. Но каждая сделала свой выбор после замужества. Если Зинаида Серебрякова ни на день не прекращала рисовать и умудрялась как-то воспитывать детей (правда, ей помогала мама, которая до самой смерти своей с ней жила и помогала), то Людмила Бурлюк забросила это. И Лифшиц в своем "Полутораглазом стрельце" тоже пишет об этом, что она была одаренной художницей (мы можем судить об этом по тому, что Валентин Серов приглашал ее вместе рисовать натурщицу, он ценил ее), ее награждали грамотами, когда она училась в Художественной академии. Но она забросила все и посвятила себе целиком воспитанию детей. Серебрякова продолжала ежедневно этим заниматься, и в результате получилось так, что Серебрякову знает весь мир, а Людмилу мы узнаем только сейчас. Людмила Кузнецова сокрушалась, она в письмах своих писала много раз, что она очень сожалеет о том, что она забросила живопись. Она вернулась к ней уже в Праге. Но я расскажу вкратце о ее биографии и о биографии Зинаиды Серебряковой. Итак, Серебрякова. Начинается Гражданская война, они находятся в своем имении Нескучное под Харьковом (его, естественно, национализируют), муж ее в постоянных разъездах и командировках, она одна с мамой и с детьми. Потом имение разграбили и сожгли. Они уехали в Харьков, и она перебивалась там, работая в Археологическом музее – она зарисовывала экспонаты Археологического музея. И потом всесильный дядюшка Александр Николаевич Бенуа приглашает ее в Петроград, ей предлагают стать академиком в Академии художеств.

Но она всю жизнь сомневалась в своих способностях, она всегда стеснялась отдавать свои работы на выставки, она всегда считала, что ее работы неудачны, что ее портреты неудачны, она была жутко неприспособленным к жизни человеком, жутко робким и стеснительным. Она не принимает этого предложения и живет тем, что рисует портреты. А в 1924 году она уезжает в Париж по приглашению Александра Бенуа, чтобы заработать там какие-то копейки.

Иван Толстой: Погодите! Дядюшка сам уехал в 1928-м, как он ее в 1924-м мог пригласить в Париж?

Евгений Деменок: Он ее настойчиво подталкивал к этому, потому что, по его мнению, там можно было заработать. Она там жутко бедствовала. И вот в этом ее судьба тоже схожа с судьбой Людмилы Кузнецовой, потому что они обе бедствовали. Но парижская и советская нищета – они очень разнились, потому что в парижской нищете можно было ездить к родственникам в Лондон, к друзьям в Швейцарию или в Марокко, и у нее всегда были кисти, краски и холсты, а в советской нищете у Людмилы не было ни кистей, ни красок, поэтому она оттачивала свое совершенство как график. Но они обе были прекрасными портретистами. В конце концов в 1925 году и в 1928-м приезжают к ней жить двое детей Зинаиды, Саша и Катя. Они оба стали художниками. Но двое детей остаются в России, и это была для нее драма на всю жизнь, потому что она со своей дочерью Татьяной увиделась спустя только 36 лет. Серебрякова, уезжая в Париж, думала, что это ненадолго, что она подзаработает и вернется. Но она уже после войны писала, когда ее стали приглашать в Советский Союз с выставками, что у нее даже нет денег, чтобы сделать паспорт. Татьяне было 12 лет, она осталась с бабушкой, и она увидела маму спустя только 36 лет, а сын Женя увидел ее еще позже, в 1960 году. Это была такая страшная драма, она чувствовала свою ненужность. В 1930-е годы ее даже уговаривали вернуться в Советский Союз, и она хотела, потому что в середине 30-х казалось, что вот индустриализация, такая мощная поступь прогресса, при этом ее братья хорошо устроились. Евгений Лансере, несмотря на то что он был белым офицером, был лауреатом Сталинской премии. А Николай, ее старший брат, был достаточно успешным архитектором, но его два раза арестовывают, и он в 1942 году умирает в тюрьме в Саратове. Она об этом не знала, все казалось внешне благопристойным. К счастью, она не вернулась в Советский Союз, потому что совершенно непонятно, как сложилась бы ее дальнейшая судьба. Уже в 60-е годы слава пришла к ней – выставки в Советском Союзе, 21 работу купил Русский музей после выставки, и все открыли для себя Серебрякову-художника. Несмотря на такие трагические жизненные обстоятельства, эмиграция помогла ей сохраниться как художнику, так же как она помогла Давиду Бурлюку сохраниться как художнику, не менять свой стиль, экспериментировать и работать.

Иван Толстой: Из книги Аллы Русаковой "Зинаида Серебрякова", издательство "Молодая гвардия", серия "Жизнь замечательных людей".

"Именно в середине тридцатых годов у Серебряковой усиливается никогда не покидавшее ее чувство, что она совершила роковую ошибку, уехав во Францию, и желание вернуться на родину: "Ничего из моей жизни здесь не вышло, и я часто думаю, что сделала непоправимую вещь, оторвавшись от почвы". Несомненно, на нее действовало и общее настроение, охватившее левые слои французской общественности, да и часть русской эмиграции в предвоенные годы под впечатлением свершений, которые, как им виделось издалека, происходили в Советском Союзе. Мечта о возвращении подогревалась письмами дочери, сына, старшего брата о развитии искусства в Советском Союзе, якобы сохраняющего основы истинного реализма. Эти письма, естественно, были существенно "отредактированы" ее корреспондентами в свете цензурных запретов и звучали поэтому весьма оптимистично, отнюдь не отражая реальности жизни советских людей и, в частности, положения в искусстве. Важное значение для Зинаиды Евгеньевны имели известия о возвращении в СССР коллег-художников И. Я. Билибина, А. В. Щекотихиной-Потоцкой и В. И. Шухаева. О трагической судьбе последнего, арестованного вместе с женой после приезда на родину по фантастическому обвинению в шпионаже и пробывшего в заключении до 1954 года, Серебряковы в Париже, очевидно, ничего не знали. И хотя им было известно, что любимый брат Зинаиды Евгеньевны, архитектор Николай Евгеньевич Лансере, человек исключительной скромности, таланта и культуры, был арестован в первый раз в 1931-м, а затем в 1938 году (он скончался в 1942 году в саратовской тюрьме), никаких подробностей о его судьбе они знать не могли.

В письмах Серебряковой, посланных в эти годы родственникам вместе с мечтой о возвращении на родину, звучит отчаяние из-за невозможности ее осуществить — и из-за недостатка материальных средств и нежелания стать обузой Татьяне Борисовне, и из-за обязательств, связанных с затянувшейся работой над росписями для виллы барона Броуэра: "Я тоже последнее время расхандрилась и, если задумывалась, горько плакала по невозвратному счастью прошлой жизни. <…> Вернуться же немыслимо — у меня нет денег и на дорогу, и на паспорт, и здесь с кем же оставить беспомощного Кота и отчаивающегося Шурика? И сердце разрывается между вами, моими чудными детками". В ответе на письмо брата, Е. Е. Лансере, пытавшегося подвигнуть Зинаиду Евгеньевну на возвращение, утверждая, что в СССР она легко найдет работу, чувствуются мучительные колебания: "Все, что ты пишешь о художественной жизни у вас (о м[ожет] б[ыть] вероятных заказах), меня, конечно, очень соблазняет! Но вот беда! Уже я не чувствую в себе сил (а веры в себя у меня всегда было не ахти как много) предпринять такое решение. Да и Таточке, я чувствую, буду в тягость". Главной же причиной того, что она не предпринимала реальных шагов к возвращению, было наступившее в 1938 году резкое ухудшение ее здоровья — обострение ряда хронических заболеваний: базедовой болезни, невроза сердца. Особенно угнетающе на нее подействовало ослабление зрения, по этому поводу ей пришлось перенести в конце 1938 года довольно тяжелую операцию. Плохое самочувствие, которое она мужественно преодолевала, продолжая работать, несомненно, влияло и на ее душевное состояние, и без того наполненное все возраставшей тревогой".

Евгений Деменок: С Людмилой Кузнецовой-Бурлюк все произошло гораздо трагичнее. Они бежали из Петрограда, от Гражданской войны, в Аркадак Саратовской губернии, туда же переезжает ее муж. Все, казалось бы, налаживается, муж продолжает брать заказы фарфорового завода, который уже переименовали в государственный, но он заболевает тифом. Им дали дом, где можно было поселиться, оттуда выезжали прежние жильцы, и он помогал грузить их вещи.

Оказалось, что они недавно переболели тифом. Он заболевает тифом, лежит в больнице, в больнице продолжает работать и умирает. И она оказывается одна, без родственников, вдали от столиц. Можете себе представить, как женщина с четырьмя детьми может выжить, имея профессию художника. Она рисует портреты умерших по фотографиям, работает преподавателем в школе. Но – полнейшая нищета, война, детей призывают в армию, двое сыновей погибают, один сходит с ума в немецком плену, и только Кирилл остается в живых, ее единственный сын. Он потом живет в Ленинграде, она живет с ним некоторое время, потом возвращается в Саратов, живет у подруги. У нее даже нет документов, чтобы уехать. Ее находит Владимир Фиала, сын ее сестры Марианны из Праги, и, к счастью, ее забирает сюда. Она живет последние двенадцать лет в Праге, живет уже спокойно, ей не нужно думать о куске хлеба, потому что семья Фиаловых достаточно обеспеченная, они жили в своем доме в Праге 6. Она продолжает рисовать, и за год до ее смерти, в 1967 году у нее прошла здесь в культурном доме "Заводилка" выставка. У меня есть в архиве фотографии с этой выставки. С момента последней выставки ее в 1912 году прошло почти шестьдесят лет, поэтому мы для себя художника Кузнецову открываем только сейчас. И вот умерли Серебрякова и Людмила Кузнецова почти одновременно, с разрывом в год, но насколько разные судьбы! Насколько схожие жизненные обстоятельства, в которые они попали, и насколько разные судьбы! Что послужило причиной тому? То ли выбор постоянного служения искусству, который сделала Серебрякова, то ли все-таки то, что она оказалась во Франции? Пусть это было трудно, бедно, но она могла работать, а Людмила не могла работать, ей надо было выживать. Вот эта борьба за выживание…

У меня есть ее письма Давиду Бурлюку, когда Давид Бурлюк в 1962 году приехал в первый раз в Советский Союз, она писала ему: почему ты не приехал со мной повидаться, почему ты не приехал в Саратов, ведь ты мог бы, ты же был в Крыму, ты мог заехать ко мне, у меня же нет денег… Она приехала потом к нему в Ленинград, она просила у него денег, он отдал ей часть того гонорара, три тысячи рублей, который заплатил ему Союз писателей. Она бесконечно писала Бурлюку письма: пришлите денег, пришлите денег… И Бурлюк присылал ей деньги начиная с 1922 года, когда он оказался в Америке. Он всех поддерживал финансово, он перечислял сюда доллары, но, безусловно, у него не было возможности содержать всех на каком-то пристойном уровне. И только оказавшись в эмиграции в Чехословакии, пусть советской, Людмила как-то вздохнула спокойно. Вот такие удивительные переплетения судеб толкнули меня на то, чтобы прийти сюда и рассказать все эти истории. Потому что какие-то точки, когда одновременно судьба наносит удары или ставит перед выбором, и вот в зависимости от этого выбора складывается вся дальнейшая судьба.