Около 300 тысяч человек подверглись облучению в результате масштабной аварии на ПО "Маяк", произошедшей ровно 60 лет назад, 29 сентября 1957 года. Взрыв емкости с радиоактивными отходами привел к выбросу в атмосферу 20 миллионов кюри, из которых за пределы промышленной площадки попало два миллиона. Общая территория загрязнения составила от 15 до 20 тысяч квадратных километров в Челябинской, Свердловской и Тюменской областях. Согласно данным МАГАТЭ, авария на "Маяке" – это шестой уровень Международной шкалы ядерных событий. Самый высокий, седьмой, присвоен Чернобыльской катастрофе.

Руководитель экологической организации "Планета надежд" Надежда Кутепова родилась в Озерске – в том самом закрытом городке под Челябинском, в котором и находится ПО "Маяк". Уехать оттуда ей пришлось два года назад, когда НКО был присвоен статус иностранного агента, а саму Надежду в эфире федерального телеканала объявили шпионкой, фактически обвинив в госизмене. Сегодня вместе с тремя детьми она живет во Франции.

– В этом году впервые в Озерске проводятся мероприятия, которые посвящены годовщине аварии, – рассказывает Надежда Кутепова. – Впервые за все время. Я коренная жительница, и ни разу на моей памяти не было никаких подобных акций. То есть всегда была даже несколько странная тишина, а в этом году прямо целый список событий, посвященных 60-летию аварии. Это связано, в первую очередь, с чествованием ликвидаторов и с тем, что Росатом выпустил памятный знак для них. Конечно, все это выглядит немного бутафорией, но, с другой стороны, неплохо, что они это начали. Но никакой речи о мероприятиях для людей, которые пострадали, были эвакуированы, или что-то с ними произошло – этого ничего нет.

–​ Как вы думаете, общество усвоило урок "Маяка"?

– Я думаю, что нет, не усвоило, потому что люди по-прежнему не очень готовы защищать свои права. Мы видим на примере "маяковского" закона, что льготы постоянно урезаются, новые категории, которые появляются с течением времени, туда не включаются…

–​ О каких категориях идет речь?

– В России действует федеральный закон о социальной защите граждан, пострадавших от аварии на ПО "Маяк". Он был принят в 1993 году, действующая редакция – это 1998 год. Вот с этого момента в закон вносились только какие-то косметические изменения. А с течением времени появились новые категории пострадавших: группа внутриутробных ликвидаторов, дети-инвалиды, имеющие воздействие радиации, потомки, которые в 18 лет перестают получать льготы. Это умершие потомки второго и последующих поколений. Все эти категории в законе отсутствуют, потому что в 1998 году их просто не было. И защитой прав этих групп никто не занимается. Я не знаю ни одного депутата, который был бы этим заинтересован.

–​ Депутаты не заинтересованы, возможно, потому что сами люди не протестуют?

– Ни о каких массовых протестах говорить не приходится. Во-первых, безусловно, сказывается то, что авария оставалась секретной в течение 30 лет. То есть в тот период, когда было наибольшее количество пострадавших, люди были обязаны все это хранить в секрете, либо ничего про это не знали. Второе – большинство тех, кто пострадал, я еще сюда прибавляю Течу (река Теча на протяжении многих лет заражалась как аварийными, так и санкционированными сбросами ПО "Маяк"), они уже в достаточно пожилом возрасте, у них нет ни сил, ни здоровья на протесты. Если мы говорим о потомках второго-третьего поколений, то они не в состоянии протестовать по состоянию здоровья, иногда они интеллектуально к этому не способны, потому что у них какие-то органические поражения мозга. Ну, и сказывается усталость людей в борьбе с государством. У нас ликвидаторы из Татарской Караболки, которые были школьниками, много лет боролись, и когда им суд в очередной раз в 2013 году отказал, они все очень разочаровались и фактически от борьбы отказались.

–​ А какие выводы из той аварии сделало государство, как вы думаете?

– Я бы сказала, что государство усвоило этот урок исключительно в свою пользу. Оно усвоило, что когда происходит масштабная экологическая авария, проще принять специальный закон и платить людям пожизненно какие-то небольшие суммы, фактически делая их рабами этого закона. Хотя логичнее было бы одноразово выплатить один раз большую компенсацию и сделать их независимыми. Во-вторых, государство усвоило, как можно сэкономить на последствиях аварии и минимизировать финансовые затраты на этот ущерб.

Что касается экологической составляющей с точки зрения радиационного или другого загрязнения, у меня большие сомнения в отношении усвоенного урока, потому что в 2010 году мы вместе с "Гринписом" участвовали в кампании направления писем в МЧС. Задали вопрос: вот мы живем вблизи такого-то объекта, не могли бы вы нам сообщить, где находятся схемы, как нам в случае аварии действовать, как эвакуироваться? И ответ нам пришел такой, что это составляет государственную тайну. Я считаю, что уроки не усвоены. Если вы сейчас в Озерске или в любой деревне спросите, какие меры надо принять, как йод принимать, люди ничего не знают. Таким образом, государство сделало то, что выгодно для него.

–​ По вашим данным, какова доля пострадавших, которые получили после аварии государственную помощь или компенсацию?

– По последним данным МЧС, которые я видела, в результате аварии, вот эти 20 миллионов кюри, из которых 80 процентов легло на "Маяк", а 20 вылетело за его пределы, загрязнили 217 населенных пунктов с населением 272 000 человек. В списке, который прилагается к закону, – 23 деревни, которые были эвакуированы и затем разрушены. Речь идет о десятках тысяч человек. Я думаю, что какие-то меры социальной поддержки получили примерно 10 процентов от облученного населения.

–​ Среди сел, пострадавших от аварии на "Маяке" и от его деятельности в целом, есть два села, судьбы которых власти долгое время не решали – Муслюмово и Татарская Караболка. Муслюмово несколько лет назад отселили чуть подальше от зараженной реки Течи. Вы следите за тем, что там происходит?

– Да, я слежу за ситуацией в регионе по сообщениям региональной прессы, я слежу за тем, что происходит в Озерске. Кроме того, я нахожусь в контакте с людьми из Муслюмово, Кунашака, Озерска. В Муслюмово остался примерно десяток домов, большая часть из которых расположена на самой отдаленной от реки улице, и один дом расположен на берегу. Самая тяжелая ситуация – с человеком, который в нем живет. Это наш активист Гилани Дамбаев. До реки 50 метров, тысяча микрорентген на берегу. В 2014 году Гилани сделал генетический анализ, его индивидуальная доза от 35 до 65 сантизиверт, это огромная доза. Его уровень хромосомных аберраций превышен в 8 раз. Он продолжает там жить, государство не может найти правового механизма его выселить. Люди, которые на другом конце, там десять домов, отказались выезжать, у них новые дома, они стоят больше миллиона.

В Новомуслюмово проблемы все те же самые, дома не в очень хорошем состоянии, обстановка по радону, который из подвалов выходит, очень неблагоприятная, дома холодные, люди недовольны. Домашние животные из Новомуслюмово по-прежнему ходят жевать траву на берега вдоль Течи и пьют из нее воду. По-прежнему доступ к реке Теча в районе Муслюмово не прекращен. Что касается Караболки: к сожалению, у меня прервалась связь с теми семьями, которые там жили. Насколько я знаю от журналистов и людей, которые бывают в Караболке, все там по-прежнему.

В том, что касается юридического статуса села – две стороны проблемы. Первая: Караболка по неизвестным причинам не была включена в перечень загрязненных пунктов. Уральский центр радиационной медицины еще пять лет назад ходатайствовал перед Законодательным собранием о включении Караболки и еще четырех деревень в перечень пострадавших населенных пунктов. Люди из этих сел имеют право на льготы, но никогда ничего не получали и вряд ли получат. И второе – правовой статус тех, кто был малолетними ликвидаторами, школьниками. Многие из них уехали. Насколько мне известно, судебных процессов больше нет, люди отчаялись.

Я им дала совет: если вы хотите защитить свои права, никогда не делайте это в Челябинской области. Потому что в Челябинской области суд по делам пострадавших от "Маяка" подчиняется если не непосредственно "Маяку" и Росатому, то косвенно. С моим отъездом попытки чего-то добиться хотя бы на уровне местной власти прекратились. Люди в регионе напуганы историей со мной, боятся вступать в открытые контакты и отношения со мной. Многие журналисты пишут мне: вы, пожалуйста, не говорите, что мы с вами разговаривали.

–​ Можно ли сравнить сегодняшние подходы к охране окружающей среды в России и Европе? Степень важности экологических проблем в актуальной российской и европейской повестке?

– С одной стороны, руководству нашей страны хочется быть прогрессивным, и поэтому часть каких-то международных документов мы подписываем, берем на вооружение. Но, с моей точки зрения, экология так и не стала, да и, наверное, станет еще не скоро, частью нашего повседневного бытия. Есть такой постулат: мыслить глобально, действовать локально. Мыслить глобально наше руководство пытается, но действовать локально сейчас получается лишь силами небольших разрозненных организаций, которые реализуют какие-то проекты, неопасные и не вступающие в конфликт с интересами действующей власти. Например, сбор мусора, посадка деревьев.

Но как только вопрос переходит в конфликт интересов между властью, бизнес-группами и населением, как мы видим на примере движения "Стоп ГОК", это сразу превращается в фактическую войну и попытку уничтожить оппонента административным ресурсом. И безусловно, это посылает обществу противоречивый сигнал. Рядовые граждане видят задымленность воздуха, замусоренность газонов, растаявший черный снег. И видят попустительское к этому отношение, соответственно, частью их экологического сознания это не становится.

В западном обществе все значительно ближе друг к другу. Малые расстояния, люди могут очень легко собраться и поехать в столицу протестовать против действий правительства. Такой перевод экологических конфликтов из плоскости протеста в плоскость переговоров и поиска наилучших путей, конечно, на Западе очевиден, а в России до сих пор путь подавления инакомыслия, оппонентов. Почему наши элиты не понимают, что Земля – наш общий дом? Я это объясняю огромным количеством ресурсов, когда кажется, что в одном месте можно загрязнить, на другое перейти, в другом загрязнить, на третье перейти. В Европе такого нет, здесь большинство пространства занято, поэтому они вынуждены свою среду обитания восстанавливать, уйти им некуда, а нам пока есть куда идти.

–​ Почему в Год экологии в России так много экологических протестов? Помимо скандала вокруг Томинского ГОКа, голодовка в Ульяновской области, где собираются строить цементный завод, митинги в Новосибирске против мусороперерабатывающего комплекса, протесты против добычи нефти в Черном море в районе Новороссийска – Геленджика, и это еще далеко не все…

– В Год семьи президент наш развелся, и я сразу подумала, что в Год экологии ничего положительного нам ждать не приходится. Я даже не уверена, что люди на местах, которые организуют подавление всех протестных настроений, в курсе про Год экологии. Когда мы говорим о движении "Стоп ГОК", я, честно говоря, восхищаюсь настойчивостью ребят, но есть одна вещь, которая меня беспокоит. Когда они апеллируют к Москве, государству, они говорят: посмотрите, наши земли все распроданы в офшоры и все такое прочее, в угоду зарубежным хозяевам. И тем самым они снимают ответственность с нашего государства за происходящее. То есть фактически они не выражают свои политические протесты. Это именно государство позволяет РМК (Русская медная компания. – РС), тем, кто строит ГОК, вести себя подобным образом. Выходит, что финансовые интересы бизнес-групп гораздо сильнее, чем возможности государства. Экологические конфликты – это один из катализаторов общественных процессов и развития общества. Есть даже мнение, что именно авария на Чернобыльской АЭС и последовавшие за этим события, общественные процессы, привели к коллапсу и развалу СССР. Я сторонник этой версии.

–​ Надежда, как вы думаете, почему целый ряд российских экологических НКО, включая челябинские, попали в реестр иностранных агентов? Чем они не угодили властям?

– Я считаю, что государство издало закон об иностранных агентах для того, чтобы подавить наиболее активно и нейтрально настроенную часть общества, действующую, в первую очередь, в интересах прав человека. И конечно, чтобы подавить какую-то деятельность, нужно прекратить ее финансирование. Целью всей этой кампании было устранение независимых источников финансирования для экологических НКО. Вот почему "Стоп ГОК" давно успешно действует? Потому что они не институализировались. У них нет организационно-правовой формы, они вместе, но в то же время юридически их нет. Соответственно, бороться с ними труднее, поэтому выбран путь индивидуального преследования. Жизнь показала, что все равно мы, преследуемые, выжили, мы продолжили и продолжим работать, но местные сообщества от этого очень сильно пострадали, и это отбросило общественное развитие очень далеко назад.

​–​ "Маяк" по-прежнему занимается переработкой ядерных отходов. На ваш взгляд, его деятельность сегодня можно считать экологически безопасной? Могут ли контролировать ее независимые эксперты?

– Наверное, следует говорить о двух видах безопасности, радиационной и ядерной. По поводу ядерной я могу только предполагать и надеяться, что с ней у них все в порядке. Но что касается радиационной безопасности, я считаю, что мы не можем доверять "Маяку", и для этого у нас имеются абсолютно объективные данные. Например, если мы откроем сайт "Маяка" и посмотрим отчет об экологической безопасности за 2016 год. В этом отчете написано, что с окружающей средой "Маяка" все в порядке, и, например, "Маяк" прекратил сбросы радиоактивных отходов в Течу в 60-е годы.

Но, извините, господа, это такая наглая ложь! У нас имеется судебное решение Челябинского областного суда 2005 года, в котором черным по белому написано, что прокуратура установила сброс "Маяком" 60 тысяч тонн радиоактивных отходов в реку Теча в 2004 году. Если они позволяют себе на таком уровне публиковать столь очевидную ложь, мы можем сделать вывод, что на том уровне, где общество не может их контролировать, ложь эта еще более масштабна. Потому что, к сожалению, "Маяк" контролирует себя сам. За это время они освоили разные манипулятивные техники.

Например, в 2014 году мы вместе с несколькими людьми из Муслюмово предприняли попытку признать Течу хранилищем жидких радиоактивных отходов. Позиция министерства радиационной безопасности состояла в том, что вода в реке не является жидкими радиоактивными отходами, согласно их классификации. В реке Тече отходами является ил, но он не является жидким радиоактивным отходом, значит, в реке Тече нет жидких радиоактивных отходов, и признать ее хранилищем таковых нельзя.

На международном уровне "Маяк" делает доклады, что все сбросы прекращены в 60-е годы, и все хорошо. Однажды на какой-то конференции Евроатома я спросила: а что у нас с "Маяком"? Они говорят, у нас вот написано, что все хорошо, все проблемы решены. Буквально на этих выходных я была на конференции, там человек делал обзор международного законодательства, и там написано: "Отчет МАГАТЭ говорит, что после взрыва 1957 года на ПО "Маяк" не было ни одного заболевшего лучевой болезнью ни среди профессионала, ни среди населения". Честно говоря, я онемела. Мой отец умер от рака, он был ликвидатором, у меня есть справка, что его болезнь вызвана участием в ликвидации последствий аварии. Честно говоря, я поражена масштабом вранья на международном уровне, – сказала Надежда Кутепова.

Во Франции Надежда Кутепова занимается исследовательской деятельностью, работает в качестве волонтера для ею же созданной организации "Планета надежд", учится в Сорбонне и мечтает вернуться в Озерск, чтобы снова защищать тех, кто в этом нуждается и не может защитить себя сам. Прежде всего – пострадавших от "Маяка".