Леонид Велехов: Здравствуйте, в эфире Свобода - радио, которое не только слышно, но и видно. В студии Леонид Велехов, это новый выпуск программы "Культ личности", который вы также смотрите на телеканале "Настоящее время". Наша программа не про тиранов, она про настоящие личности, их судьбы, поступки, их взгляды на жизнь.
Актер, режиссер, постановщик представлений Cirque du Soleil – лучшего цирка, а, на мой взгляд, и лучшего театра мира, – Павел Брюн у меня сегодня в гостях.
(Видеосюжет о Павле Брюне. Закадровый текст:
Артиста Павла Брюна я помню еще со второй половины 70-х годов прошлого века, когда театр, в котором он играл главные роли, блистал – даже на фоне яркой художественной, театральной жизни Москвы тех лет. Театр пластической драмы, придуманный и руководимый Гедрюсом Мацкявичюсом, – по своему статусу это был самодеятельный коллектив, без своего помещения, игравший на окраине тогдашней Москвы, в знаменитом впрочем ДК Курчатовского института. А по своему качеству это было настоящее художественное откровение, интереснейший, новаторский эксперимент, в котором артисты выражали свои чувства и мысли, доносили до зрителя перипетии сложных сюжетов единого слова, только через пластику тела. Напомню, в Москве тех лет выпускали свои лучшие премьеры Любимов и Плучек, Равенских и Эфрос, Васильев и Ефремов, одним словом, театральная жизнь была перенасыщена, а на спектакли Гедрюса Мацкявичюса, в которых главные роли играли Павел Брюн и Валентин Гнеушев, публика ломилась как на главные премьеры сезона.
Потом вся наша жизнь переменилась, театр ушел куда-то совсем на ее обочину, и я потерял из виду замечательного артиста-мима Павла Брюна. Но это была аберация моего собственного зрения, не более того. Потому что Брюн – один из немногих в нашем театральном поколении – умудрился не только не потеряться, но найти себя в новом качестве и дать фантастически мощный творческий рост. Увы, правда, не на российской театральной земле. Брюн стал одним из соавторов настоящего театрального чуда XXI века – Цирка дю Солей. Цирка, по своему происхождению канадского, но отчасти и русского, благодаря Павлу Брюну и многим работающим в нем русским талантам и виртуозам – циркачам и спортсменам).
Читайте далее:
*Вспоминая Гедрюса Мацкявичуса
*История о том, как Буратино нашел свой дом
*Приключения нашего героя в лучшем цирке мира
*Насколько он русский, Cirque du Soleil?
*С Селин Дион
*Возвращение на неласковую родину
*Зачем Павел Брюн едет в Киев
Студия
Леонид Велехов: Паша, Cirque du Soleil, конечно, оставим на десерт, на самое сладкое, а начнем с того, как, собственно, начиналась ваша карьера. Начиналась она тоже очень и очень неординарно, не с цирка, но, в общем, с родственного цирку жанра – пантомимы. Так что во всем была своя логика. И Гедрюс Мацкявичюс, и его Театр пластической драмы, спектакль про Микеланджело, "Звезда и смерть Хоакина Мурьеты" – это все гремело в Москве конца 70-х – начала 80-х годов. Я отлично помню вас и Валентина Гнеушева в этих спектаклях. Вы были звездами этого театра. Как вы сами тот период вспоминаете?
Павел Брюн: Вы знаете, мне просто до безумия радостно, что вы начали наш сегодняшний разговор именно с упоминания о Гедрюсе, светлая ему память, и с упоминания о тех, очень необычных спектаклях, которые можно было сравнивать с рок-н-роллом по степени востребованности, по степени энергетики, которая источалась, по художественным методам, и так далее. Потому что – сейчас я перепрыгну через несколько десятков лет – то, что у меня после 1988-1989 года очень удачно получилось с Cirque du Soleil, это на 99,9 процента, если не на все 100, благодаря тому, что и как мы делали с Гедрюсом в те ранние, нищие, непонятные, подвальные 70-е годы.
Леонид Велехов: В Доме культуры, напомним, Курчатовского института.
Павел Брюн: Да, да. А дело в том, что это удивительное совершенно совпадение. Не верю я ни в какие совпадения, но! Гедрюс, молодой, ретивый, прошедший опыт поэтического театра, драматического театра, театра пластического, народного танца и так далее, разработал креативную методу очень провокативного свойства, построенную на импровизации, которая превращала актера, с которым он работал, в соавтора создаваемого произведения. А это уже не исполнитель, это уже не "чего изволите"! Это уже совершенно другая история. И когда по прошествии многих лет я оказался в Cirque du Soleil впервые, я сравнил свои ощущения с ощущением Буратино, описанном в сказке Алексея Николаевича Толстого, когда куклы вдруг узнали его, и он узнал их. И я понял, что я пришел домой! (Смех в студии) Оказывается, та жизнь, которую мы зачали с Гедрюсом в начале 70-х годов, существовала во многих местах, я уверен! И она нашла свое продолжение в нарождающейся тогда, маленькой, самодеятельной почти, кампании Cirque du Soleil в Квебек-сити в 1989 году. Я пришел домой! Я понял, что я дома! И меня приняли.
Леонид Велехов: А вообще цирк как появился в вашей жизни? Это же все-таки, особенно в нашем представлении тех времен, во-первых, очень династийная профессия. Все мы в детстве цирк обожали, через него прошли. Для наших поколений – это какая-то была обязательная ступень эстетического образования. Дальше – у всех по-разному складывались отношения с цирком. Я его обожал, но меня от нашего советского цирка немного в более сознательном возрасте оттолкнула дрессура. Но Cirque du Soleil вернул мне любовь к цирку в полном объеме. Но опять же не будем забегать вперед...
Павел Брюн: Я могу с полной ответственностью сказать, что я детально помню свое самое первое посещение цирка, когда мне было четыре года. На дворе стоял 1961 год. И на Цветном бульваре, 13 выступал армянский коллектив, где работал знаменитый укротитель экзотических животных, Степан Исаакян, и какой-то замухрышка, никому непонятный задрыга-клоун в полосатой майке, с зонтиками по арене ходил, такой трогательный…
Леонид Велехов: Енгибаров, конечно!
Павел Брюн: И я вам скажу такую штуку, что это впечатление живет во мне по сей день. Не то что я влюбился в клоунаду, нет. Когда мы выходили из цирка, папа меня спросил: "Ну, что тебе больше всего понравилось?" Я сказал: "Как что?! Мешочек". Он: "Какой мешочек?" – "Как, папа! Мешочек вот тот красный бархатный, который наверху!" А это что такое? Это был мешок с песком, которым отвешивается лонжа.
Леонид Велехов: "Крыса" это называется в театре – груз.
Павел Брюн: Да, да, да. Потому что мне, четырехлетнему, показалось, что именно в этом красном, бархатном, так высоко запрятанном мешочке должно содержаться какое-то волшебное вещество, благодаря которому, помимо всего прочего, случаются какие-то волшебные вещи прямо у меня на глазах: крокодил никого не съел, мужик, который не должен был быть смешной, оказался очень смешной, и вообще все какое-то доброе… И вот эта комбинация – Исаакян верхом на бегемоте, Енгибаров с зонтиками, этот мешочек, фасад с лошадьми, которые смотрят вниз, как будто на нас: это было для меня первое впечатление, которое я помню до сих пор.
Леонид Велехов: Оркестр цирковой!
Павел Брюн: Да! Ведь если разобраться, с точки зрения того, как они играли…Но так могли играть только в цирке!
Леонид Велехов: Конечно!
Павел Брюн: И Завен Григорьевич Мартиросян во фраке с этим баритоном выходит и объявляет: "А сейчас!.."
Леонид Велехов: Шпрехшталмейстер!
Павел Брюн: Да, да, да, шпрех! Слово-то какое!
Леонид Велехов: Одни слова чего стоят!
Павел Брюн: Да, не конферансье, при всем уважении – шпрех!
Леонид Велехов: Шпрехшталмейстер!
Павел Брюн: Так это случилось. Но это не было любовью. Прошло много лет, прошел Театра Гедрюса Мацкявичюса, прошел ансамбль "Арсенал"… И в конце 80-х годов Валя Гнеушев получил, я бы сказал, благословение от руководства Росгосцирка организовать экспериментальную мастерскую по созданию новых номеров…
Леонид Велехов: Союзгосцирка.
Павел Брюн: Да, да, Союзгосцирка, до Росгосцирка оставалось еще три года. И я ему сказал: "Валь, а не создать ли нам с тобой тандем? Потому что ты умеешь то, чего не умею я, я знаю то, чего не знаешь ты. И я думаю, что как раз-таки мы друг друга и компенснем". И мы ударили по рукам. И с 1988 по 1991 год мы сделали, как сейчас помню цифру, семнадцать номеров, которые до сих пор диктуют тренд современного цирка в разных странах, в разных жанрах, в разных форматах! Мы наполучали огромное количество каких-то премий – "Золотой клоун" в Монте-Карло, золотые медали в Париже, золотые медали в Вероне, и так далее и так далее. Нами заинтересовались. Но одна беда – мы были невыездные. Так что медали за нас получать ездили Иван Ильич и Мария Сергеевна и прочие деятели, которые были брошены на культуру, видимо, за какие-то провинности. И вдруг однажды происходит такая вещь. У нас была привычка – мы начинали каждый день нашей работы (а работали мы по семь дней в неделю) с класса движения, который вел я. И начинали мы очень рано – в семь часов утра, независимо от времени года. Почему? Практически в это время дня мышцы человека, его биомеханический аппарат более восприимчив, более тренируем, менее перегружен посторонними вещами. А с другой стороны, если к нам приходил человек и говорил, что хочет с нами работать, мы отвечали: "Прекрасно! Приходи завтра в семь утра!" Если он действительно хотел, то он приходил, а если пришел просто так…
Леонид Велехов: Проверка стопроцентная!
Павел Брюн: Вот! И вот однажды я веду класс, что-то делаю. Открывается дверь и засовывается какая-то остроносая голова, очень странная, с длинным-длинным крысиным почти хвостиком-косичкой, в очень красиво расшитой куртке. И переводчица, которая начинает что-то молоть, что вот гость из Канады хочет посмотреть. Я говорю: "Пускай сядет, смотрит, потом поговорим". Это был Ги Лалиберте, который видел все то, что мы наваяли с Валей, на конкурсах…
Леонид Велехов: Поясним – основатель Cirque du Soleil.
Павел Брюн: Да, основатель Cirque du Soleil! А Cirque du Soleil тогда был совсем еще не так знаменит, но Ги уже был авторитетом, он был в жюри всех больших конкурсов. И он дал Вале премию за один номер, "Красный Арлекин", как за прорыв в режиссуре жонгляжа. Это замечательный номер был! И когда он понял, что нас к нему не пускают, он взял, да и сам к нам приехал.
Леонид Велехов: Грандиозно!
Павел Брюн: Магомед – гора, гора – Магомед. И мы начали общаться. Он приехал дня на два-на три, рассказал нам о том, что они делают. А мы толком-то и не знали, что за Cirque du Soleil: знали, что есть какой-то шалман под тентом где-то в Канаде, какие-то веселые ребята, рок-н-ролл. И он говорит: "Вы должны приехать ко мне, посмотреть, что мы делаем". И дальше случается парадокс. Годом позже, 1988 год или начало 1989, когда еще никого и никуда не пускали, усилиями неизвестно каких сил, фей или живых людей, нам дают разрешение на выезд и визу в Канаду! По-моему, на две недели мы уехали знакомиться.
Леонид Велехов: Но все-таки и времена уже менялись. Так что все-таки скажите "спасибо" Михаилу Сергеевичу Горбачеву.
Павел Брюн: Я ему лично говорил за это "спасибо". Он приходил смотреть одно из наших шоу с Селин Дион. Он ее очень любит. И я, когда с ним общался, просто пожал ему руку и сказал: "Кабы не вы, ничего бы этого не было".
Леонид Велехов: Конечно! Это точно!
Павел Брюн: Он смутился. В общем, тогда случилось то, о чем я чуть ранее говорил: мы оказали в Квебек-сити, Буратино приехал домой. Разница была только в том, что не было Карабаса-Барабаса и не было плетки-семихвостки. Никто никого не обманывал. Все было по правде, все было по-настоящему. На второй день пребывания там меня попросили провести не мастер-класс, а урок по пластике, то есть то, что я делал каждый день дома. И я это сделал. У меня было ощущение, что я работаю со своими артистами, а они отвечали тем же. А когда человек отвечает телом, когда человек отвечает нервом, это куда правдивее, чем когда он много слов исторгает. Такая история.
Леонид Велехов: Замечательно. Позволю себе лирическое отступление от театрально-цирковой темы. Я упомянул слово "династия" и не могу не спросить вас о вашей династии в буквальном смысле слова. Потому что у вас какая-то совершенно фантастическая родословная: Брюны пришли в Россию во времена Павла Первого, а до этого еще пятисотлетняя история, связанная с Провансом французским. А уже в ближние к революции годы – тайные советники, сенаторы, то есть сливки российского общества.
Павел Брюн: Сливки, которые рисковали лишиться головы еще во время Первой французской революции. Собственно, почему они и оказались сначала в Турции, а потом в Петербурге. Это Брюн де Сент-Ипполит и Брюн де Сент-Катерин – родные братья. И оба они занимались военным судостроительством. Очень успешно помогли турецкому султану в строительстве флота, а потом были приглашены в Россию, где умудрились построить какие-то невероятные по тем временам многопушечные, многоствольные, многопалубные скоростные суда, изображения которых до сих пор висят в Музее флота. Самый большой комплимент, который они получили, – это то, что англичане, владыки морей, пытались спереть у них чертежи этих самых кораблей, для того чтобы использовать их для войны с США. Не удалось.
Леонид Велехов: Однако!
Павел Брюн: Они и в России оставались лютеранами, жили в Санкт-Петербурге, жили в Москве.
Леонид Велехов: Они еще и лютеране были?!
Павел Брюн: Да, да! Была одна загадочная женщина, которая была православной, Варвара Брюн де Сент-Ипполит, она была едва ли не первой женщиной, которая совершила паломничество в Святую Землю и написала об этом книгу в 1857 году, если не ошибаюсь. Но я так и не могу разобраться в степени моего родства с ней. А знаменитый человек был Валентин Анатольевич Брюн де Сент-Ипполит, последний, кто носил приставку "де Сент-Ипполит". Он был сенатором, он был начальником Тайной полиции. По словам некоего Ульянова Владимира Ильича, он был "самым честным врагом Октябрьской революции".
Леонид Велехов: Такое высказывание сохранилось – грандиозно!
Павел Брюн: В письме брату Дмитрию гаденыш этот написал. С чем это связано? Дело в том, что он покончил жизнь самоубийством в тот момент, когда его пришли арестовывать чекисты. Это было в 1918 году. Он просто из окна выпрыгнул. Неподалеку отсюда, кстати, дело было. А знаменит он еще и тем, что в свое время, во время Первой мировой войны, вместе с генерал-губернатором Москвы Джунковским они собрали, так сказать, "файл Распутина". Они собрали компрометирующий материал, доказывающий документально вредоносную деятельность "святого старца" в такой тревожный для страны период. И в 1916 году подали эти материалы императору нашему последнему. Тот посмотрел, полистал, отправил Брюн де Сент-Ипполита в отставку, а Джунковского на фронт.
Леонид Велехов: Распутина с императором могла разлучить и разлучила только смерть.
Павел Брюн: Да!
Леонид Велехов: Что бы сказали эти Брюны, узнав, что их потомок стал гистрионом и циркачом?
Павел Брюн: (Смех в студии). Бог их знает. Скажу так: думаю, они бы вежливо смолчали.
Леонид Велехов: Ну, наверняка, воспитанные люди были.
Павел Брюн: А если по качеству того, что мне удавалось сделать, благодаря очень хорошим людям, которые всегда были рядом, я думаю, мне было бы перед ними не стыдно.
Леонид Велехов: Я уверен!
Павел Брюн: Мои спектакли в каком-то роде не хуже их линкоров плавают.
Леонид Велехов: Я тоже так думаю. А теперь все-таки Cirque du Soleil. Для меня это совершенно грандиозные по силе, по насыщенности, эмоциональные переживания каждый раз, когда я туда попадаю. И всегда этого оказывается мало. Представление кажется слишком коротким, хочется еще и еще. Это в эмоционально-зрительском смысле. А в театрально-профессиональном это для меня возрождение великой режиссуры и воплощение идеи даже не только и не столько цирковой, сколько общеэстетической – идеи синтетического театра, идеи, которой бредили Мейерхольд, Вахтангов, многие великие режиссеры советского и западного театра. Для меня это вершина театрального искусства в современную эпоху. А что такое для вас Cirque du Soleil? В чем феномен?
Павел Брюн: Феномен в дилетантизме, который очень ценил Станиславский. Дело в том, что Cirque du Soleil образовался из очень небольшой группы дилетантов, уличных артистов – отметьте это!
Леонид Велехов: И вспомним слова Немировича - с чего театр начинался? С коврика!
Павел Брюн: Именно!
Леонид Велехов: Расстеленного на площади.
Павел Брюн: Философия очень проста! Если ты расстелил коврик и пытаешься жонглировать тремя мячиками, и никому это не нравится, в первый день ты будешь просто голоден, потому что тебе денег не бросят. На второй день на тебя косо посмотрят, а на третий день тебя просто сгонят оттуда, и на твоем месте появится кто-то, кто будет делать это лучше и кого будут кормить сытнее за это дело. И когда в начале 80-х годов семь-восемь человек из канадской провинции, из городка Бай-Сен-Поль (Baie-Saint-Paul) образовали компанию "Les échasses de Baie-Saint-Paul" ("Ходульщики из Бай-Сен-Поля"), там был Ги Лалиберте, там был Жиль Сент-Круа, там были и другие отцы-основатели. И они решили не останавливаться на популярности, которая их захлестнула. В это время наступало четырехсотлетие образования Квебека. И Ги Лалиберте, которому было едва 23 года, сказал: "Вот сделаем-ка мы из нас настоящий цирк. Сделаем-ка мы что-нибудь побольше и покрупнее". – "Так это же дорого! Денег нет!" – "Будут деньги!". И пошел этот наглец не куда-нибудь, а к премьер-министру Квебека и вышиб субсидию в полтора миллиона канадских долларов на организацию выступления канадского цирка под названием Cirque du Soleil на фестивале искусств в Лос-Анджелесе. Ситуация была такова – проста как три рубля! – если бы не было успеха, у них не было денег даже на то, чтобы вернуться домой. Им нужно было бы распродавать тент, железки, траки, контейнера, костюмы и так далее, чтобы вернуться домой. И произошло чудо! Они сделали великолепный спектакль под названием Le Cirque Réinventé с очень наглым названием, которое переводится примерно так: "Мы переделали цирк". Они показали его на Санта-Моника-Пир, поставив свой тент небольшой на очень козырном месте. И вечером того же дня Джей Лено, есть такой телеведущий американский, покруче, чем Ваня Ургант, и машин у него больше, сказал с экрана: "Знаете что, господа, если вы хотите посмотреть, что такое современный цирк и что такое будущее цирка – завтра все на Санта-Моника-Пир смотреть Cirque du Soleil". Они проснулись знаменитыми! Многие потом стали говорить, что это потому, что они без животных, это "зеленые" их поддержали. Да, ничего подобного! Я говорил с Ги об этом. Я его спрашиваю: "Ги, а почему ты никогда с животными не работаешь?" Он говорит: "А потому что я могу решать художественные проблемы и без них. (Смех в студии). Но если мне понадобится, например, это для решения художественной задачи, я совершенно не возражаю против того, чтобы сделать конное шоу, например". Но пока он без этого обходился. Вот такая фантастическая история.
Леонид Велехов: И в нынешнем своем виде, конечно, Cirque du Soleil не похож на тот цирк, к которому мы привыкли, никакого дивертисмента, ничего похожего, но вместе с тем в самой его сути лежит главная идея цирка как такового – демонстрация безграничности возможностей человеческих, и физических, и духовных, красоты и физической, и духовной.
Павел Брюн: Я человек, наверное, все-таки ревнивый, но стремлюсь быть справедливым. И я разделяю историю Cirque du Soleil на два периода – это период Франко Драгоне и Павла Брюна и период после Франко Драгоне и Павла Брюна. Мы сделали вместе пять или шесть спектаклей в Cirque du Soleil, и практически вместе ушли, с разрывом в один год. Тем не менее, почему я об этом заговорил? Дело в том, что с Франко Драгоне или без, с Павлом Брюном или без, с Робером Липажем или без, или с кем угодно другим, знаете что осталось неизменным? Коврик! Философия того, что твой каждый спектакль может оказаться последним, если ты не выдашь достаточно, чтобы тебе на коврик бросили пятачок. И пока эта философия будет сохраняться, Cirque du Soleil будет жив и успешен. Будут приглашаться режиссеры близкие по духу и не близкие по духу, равно как художники и так далее и так далее. Но! Корень – коврик и чехол от скрипки, в который должны падать деньги! – вот это, да!
Леонид Велехов: Это замечательно в идейном смысле. Но в образном смысле этот образ грандиозного целостного спектакля – это, насколько я понимаю, заложили вы с Драгоне?
Павел Брюн: Драгоне. Однозначно – Драгоне. Я это поддержал, потому что, на самом деле, это было очень понятно мне, имея в виду мой опыт с Гедрюсом.
Леонид Велехов: Ну, конечно.
Павел Брюн: Это не спектакль, который имеет такой жесткий нарратив – бабушка пошла к дедушке и увидела, что дедушка дал дуба, и она позвонила доктору. Такого там нет.
Леонид Велехов: И это не цирковой дивертисмент – череда номеров.
Павел Брюн: И это не цирковой дивертисмент. Но! Вот вам пример. Я встречал в Лас-Вегасе людей, которые приезжали, платили полную стоимость билета (а стоил он немалых денег – пятьдесят, семьдесят долларов и дороже!) и смотрели спектакль по сорок, пятьдесят, шестьдесят раз! Я у одной тетки из Айдахо откуда-то спросил однажды… Я смотрю, маячит и маячит, маячит и маячит. Я говорю: "Вы сколько раз смотрели?" Она говорит: "Да, вот столько-то раз". Я говорю: "Вам не скучно?" Она говорит: "Нет, я каждый раз вижу разное!"
Леонид Велехов: Абсолютно точно! Как я ее понимаю! Другое дело, что здесь это стоит еще дороже, так что сорок раз не походишь.
Леонид Велехов: О Ги вы расссказали. А откуда взялся Драгоне и его режиссура?
Павел Брюн: Скажите в первую очередь спасибо Бертольду Брехту, которым Франко очень увлекался в юности.
Леонид Велехов: Все-таки он пришел из драматического театра?
Павел Брюн: Да! Он образованный человек. Он закончил консерваторию в городе Монс. Это городишко чуть больше этой студии в Бельгии, как и все там. Тем не менее, там есть консерватория и актерский факультет. Он занимался уличным театром, социальным театром, политическим театром. Он принимал участие в создании театра "Архаус" – это такой панк-цирк, невероятный! Затем он оказался в компании Cirque du Soleil. И, собственно, он и внедрил провокационный диалог как методу творческую в работе над характером. Его главный вопрос, который он задает артисту, когда оказывается с ним, как мы с вами: "Скажи мне, кто ты есть?" И не словами! Потому что слова можно придумать. Задумайся о том, кто ты есть на самом деле. Вот это задумывание создает крючочек и петельку, о которых говорили наши отцы-основатели – в чем близость, и потом уже из этого плетется орнамент, и начинается сотворчество. И только потом придет хореограф и с невероятной деликатностью, может быть, что-то подправит, может быть, предложит музыку и, может быть, каким-то образом это организует, но это будет сотворчество. Это не будет иерархия – начальник-подчиненный, диктатор-исполнитель.
Леонид Велехов: И, конечно, не могу вас не спросить об артистах. Там огромное количество, насколько я знаю, русских, но русских не только из России, но из бывших республик Советского Союза…
Павел Брюн: Я скажу так, что Валентин Гнеушев, ваш покорный слуга, Дмитрий Аранутов, Александр Моисеев, Михаил Моторин и еще несколько людей принесли в Cirque du Soleil очень серьезные технологические знания, технологическое ноу-хау. Потому что очень много из того, что они делали, если не все, они делали интуитивно и, соответственно, опасно, соответственно, недолговременно. Вот эта технология была поддержана очень здорово. Затем очень неплохо проявила себя белорусская акробатическая школа. Она там всегда была очень сильна – в Минске, в Витебске. Оттуда пришли тренеры. Вице-президент Cirque du Soleil по тренерской работе Борис Верховский был главным тренером олимпийской команды по акробатике в Белоруссии. Но сказать так, что Cirque du Soleil сделан руками и ногами одних русских, – это неправда.
Леонид Велехов: Но первых русских вы, я знаю, туда притащили.
Павел Брюн: Первую группу из трех человек привез я, вторую группу из тринадцати человек привез я. А дальше уже началась немножко другая история: изменился формат спектакля, изменился процесс кастинга, изменился процесс взаимодействия со спортивными федерациями, что очень важно, появилась система рекрутинга и так далее и так далее. А я в это не вторгался. Мне интереснее было в репетиционном зале. Что я буду ездить, смотреть акробатов, которым это неинтересно может быть, а может быть и интересно, а мне – нет, а мне в зале интересно, что кто-нибудь какую-нибудь ошибку сделает. Как-то так.
Леонид Велехов: А кого все-таки больше в этой труппе, беря русско-советский сегмент – бывший спортсменов или циркачей советской выучки?
Павел Брюн: Спортсменов. Это вопрос исторический. Дело в том, что в свое время, в конце 70-х годов, в советском цирке была такая директива, что если мы берем, допустим, заслуженного мастера спорта по гимнастике или акробатике, то априори мы имеем хорошего артиста. А это не так. Это совершенно разные вещи. Но получилось так, что старые артисты предпочли состариться, молодые не особо-то и пошли в цирковое училище, потому что работать много, ехать неизвестно куда и не так задорого. И вот тут в игру вступили рекрутеры, которые стали посещать чемпионаты мира по акробатике, гимнастике, синхронному плаванию, прыжкам в воду, прыжкам на батуте и так далее и отлавливать самых ретивых. Но и тут не без парадокса.
В шоу Alegría я сделал номер, в котором работало восемь гимнастов, семеро из них были членами сборной СССР, соответственно, заслуженные мастера спорта. Ядреные гимнасты, без дураков – школа ЦСКА и школа "Динамо". Выше не бывает! И был среди них один парень, который был кандидат в мастера спорта. Что такое кандидат в мастера спорта по гимнастике? Если ты в тринадцать лет не кандидат, то тебе надо думать о другой профессии. Так вот, самым интересным, самым выразительным и самым стабильным, что самое важное, был именно он!
Леонид Велехов: Потому что он оказался еще и артист?
Павел Брюн: Да! А они уже все доказали. Они уже были важные. Мне их приходилось понижать, одергивать и так далее. А ему надо было доказать, что то, что не случилось тогда, в сборной, не более чем случайность. Сейчас он живет в Нью-Йорке, открыл какую-то массажно-спортивную клинку, потому что вырос. (Смех в студии)
Леонид Велехов: Замечательно! Но я знаю, что, между прочим, и таганковец Юра Медведев работал в Cirque du Soleil.
Павел Брюн: Да.
Леонид Велехов: Замечательный любимовский мим.
Павел Брюн: Да. Там была история такая. В конце 1993 года, когда мы заканчивали наше шоу Mystère, ко мне подошел Жиль Сент-Круа, художественный руководитель Cirque du Soleil, и говорит: "Ты знаешь такую клоунскую группу – "Лицедеи"?" Я говорю: "Да, знаю". Еще бы я их не знал! Я их с 1973 года знал. "А ты можешь меня с ними свести?" Я знал, что "Лицедеи" рано или поздно должны оказаться в Cirque du Soleil! И я привез Жиля в Питер, познакомил его со Славой Полуниным, с Борей Петрушанским, царство ему небесное. Слава себя вел интересно. Он оказался главным действующим лицом спектакля Alegría, взяв к себе в партнеры Дмитро Богатырева из Одессы и Сергей Шашелева, своего глухонемого старого партнера по кличке Чора. И – парадокс! – все то, что вы видите сейчас в Сноу-шоу, ковалось в недрах Alegría. Может быть, это звучит странно, но это было так! И я вам скажу, я очень этим горжусь и чувствую себя очень виноватым вместе с тем. Почему? Потому что я втравил Славу в это дело. А Слава не может быть частью чего-то. Слава – это единица. Он играет там, где хочет, тогда, когда хочет, для тех, для кого хочет, и столько, сколько он хочет. А тут норма – девять выступлений в неделю. И он начал физически страдать.
Леонид Велехов: Девять в неделю! Это ведь обалдеть!
Павел Брюн: А в Лас-Вегасе – двенадцать! Он начал болеть, он начал травмироваться физически. И, в конце концов, в начале 1995 года он сказал Ги Лалиберте: "Ги, я готов выкупить свой контракт, но я не хочу тебя подставлять. Я найду себе замену. Это не будет копия меня, но это будет достойная замена, которая не повредит интегралу шоу". А Юра в это время водил такси в Нью-Йорке. И они знали друг друга миллион лет, как и мы. И он привел Юру, и создал образ этого клоуна, как Слава сам его называл, Пыльный: вот этот серый костюм, странная шапка… И была аутентичность. Не было Славы, не было вот этого любимого ожидаемого "асисяя", но в то же самое время был лирический смешной персонаж. Вот так это получилось.
Леонид Велехов: Грандиозно! Теперь я, конечно, не могу не спросить вас о работе с Селин Дион.
Павел Брюн: Это первый наш совместный проект, который мы с Франко сделали после Cirque du Soleil. Он мне позвонил и говорит: "Хочешь работать со мной?" Я говорю: "Да, конечно. А что делать?" – "Есть три проекта. Первый проект – Селин Дион". Я замолк. Не потому, что я так ее не люблю. Я никогда не покупал ее пластинок. Я никогда не слушал ее музыки, если она сама не звучала из радио автомобиля или в кинотеатре в фильме "Титаник". Это не моя музыка, не моя вибрация, скажем так. Я говорю: "Франко, а когда ты последний раз покупал ее пластинки?" Он говорит: "Никогда". Я говорю: "А почему ты тогда на это подписываешься?" Он говорит: "Паша, она монстр!" Это его слова. Я говорю: "Монстр в смысле, что она стерва? Я это допускаю вполне". Он говорит: "Нет! Она монстр в смысле таланта. И ты сам это поймешь". Специально для этого шоу мы набрали группу из пятидесяти двух танцоров. Специально для этого Франко хотел нанять четырех хореографов, от чего я его отговорил. Они там перессорятся раньше, чем работать начнут. Мы взяли одну, и она сделала работу очень хорошо. Майклс ее зовут, замечательная совершенно. Наверное, она получит "Томми" в этом году за одно хорошее дело. Вот это был такой опыт. Я Селин благодарен безумно и как человек, и как художник. Я безумно благодарен покойному ее мужу Рене. Я безумно благодарен всему тому, что мы делали вместе. И я должен сказать, что благодаря их усилиям и их помощи во многом, возможно, я сижу перед вами сейчас здесь. Потому что они сыграли в моей жизни очень добрую и очень человеческую роль, ожидать чего от такого масштаба людей затруднительно.
Леонид Велехов: Фантастическая артистка.
Павел Брюн: Да!
Леонид Велехов: Никогда не поет под фонограмму!
Павел Брюн: Это табу!
Леонид Велехов: Самоотдача такая грандиознейшая.
Павел Брюн: Какая! Все вот эти ее штуки, за которые над ней смеются, все имеет значение – это как театр катхакали для нее. Рене сидит в будке звукорежиссера. И если что-то не так, она знает, как ему это показать. Если что-то очень хорошо, это делается так: если она хочет ему сказать, что она его любит (а она его действительно очень любит до сих пор, хотя его уже несколько лет как нет), она показывает это определенным образом. И он ей отвечает. Это диалог двух людей. Это параллельная жизнь внутри спектакля чудесная!
Леонид Велехов: Вы ведь и с Киркоровым работали.
Павел Брюн: Да.
Леонид Велехов: Это было интересно?
Павел Брюн: Это было крайне интересно. Франко считает опыт работы с Киркоровым во многом даже более успешным и интересным для него, чем то, что мы сделали с Селин.
Леонид Велехов: Серьезно?!
Павел Брюн: Не потому что ему нравится музыка Филиппа больше. Просто, во-первых, некоторые технологические моменты, которые стали доступны, были использованы. Во-вторых, это была авантюра полнейшая. В-третьих, Филипп доказал, что он такой упорный человек, чего я от него не ожидал. Знаете, сколько лет он просил, чтобы Франко сделал ему шоу? Больше десяти!
Леонид Велехов: Ух ты!
Павел Брюн: Больше десяти лет он просил, чтобы я его с ним познакомил!
Леонид Велехов: У него хороший вкус, во всяком случае, это уж точно!
Павел Брюн: Да! И интересно то, что как только я добился от Франко согласия, через два дня мы сидели в самолете, летели в Сочи. Филипп спел концерт. Мы сели в тот же самолет и улетели в Макао, и я познакомил его с Франко, и начался диалог. Это такая была история.
Леонид Велехов: А почему вернулись, и зачем вернулись? Я понимаю, что это не возвращение – мир открыт.
Павел Брюн: По сугубо личным причинам, скажем так. Во-первых, у меня не очень молодая мама. Она одна. И я бы назвал это причиной номер один.
Леонид Велехов: Это веская причина, что говорить.
Павел Брюн: Туда она переезжать не хотела категорически, хотя я ее увозил в Лас-Вегас практически каждую зиму. Второе. Я потерпел крушение. Я разругался с Франко. И одно наложилось на другое. Лучший партнер допустил глупость и не признал своей неправоты. Мама стала призывать о помощи. И как-то так… Пора, наверное, долги отдавать и самому. И я подумал, что я сейчас полечу в Москву, прилечу в свой город, в котором я не был семнадцать лет! Семнадцать лет я ни разу не приезжал!
Леонид Велехов: Ни разу?!
Павел Брюн: Ни разу! Я тут все знаю, меня тут все знают. Тем более, все, кто приезжали, говорили: "Давай в Москву, чувак! Мы тебе все устроим! Только позвони!" Когда приехал и стал звонить: "Да, да, да, недель через шесть перезвоните, пожалуйста!" Ну, ладно, я к этому тоже был готов.
Леонид Велехов: Типичная русская черта, между прочим.
Павел Брюн: Я думаю, что она советская.
Леонид Велехов: Да, наверное.
Павел Брюн: И я вам скажу, что потом все-таки справедливость восторжествовала. Я встал на ноги, я вернулся в работу. Я действительно отдал достаточно много долгов и сделал довольно много работ здесь. Я втащил сюда Франко Драгоне и не собираюсь останавливаться. Потому что, в общем, я не вижу ничего порочного в том, чтобы национальный продукт, которого у нас сейчас нет, был бы создан при участии Франко Драгоне или Даниэля Финци Паска, при моем участии или еще чьем-то. Потому что мир прозрачен! И вот в этом и есть миротворчество. Не в сегрегации, когда мы в своем кокошнике должны плясать под балалайку, не в этом медведе с самоваром…
Леонид Велехов: Паша, но вы уверены, что здесь для создания, так скажем, какого-то чуда культурного, эстетического, не хватает только, условно говоря, Франко Драгоне? Может быть, здесь какой-то еще компоненты сейчас в самой жизни не хватает? Когда во главе всего стоят деньги – что-то тут не то.
Павел Брюн: Абсолютно. Вы слышали такую знаменитую фразочку – "Дайте нам бюджет, как у Cirque du Soleil, мы сделаем в сто раз лучше!" Ага! Ничего вы не сделаете. Во-первых, вы распилите эти деньги раньше, чем вы их получите. Во-вторых, вы ничего делать не можете.
Леонид Велехов: Опять же вспоминаем наше нищее, бедное советское время, Дом культуры имени Курчатова. Что, в деньги что-нибудь упиралось?
Павел Брюн: У нас их не было!
Леонид Велехов: Все упиралось в идею, все упиралось в гения творческого.
Павел Брюн: Равно как это началось и с Cirque du Soleil. Эти полтора миллиона, которые наглец Ги вышиб из премьер-министра Квебека, были только после. "Давай-ка возьмем полтора миллиона и чего-нибудь придумаем" – так ничего не придумывается!
Леонид Велехов: Паша, я знаю, что с этой нашей съемки вы едете прямиком на Киевский вокзал, не так ли?
Павел Брюн: Да.
Леонид Велехов: Куда вы едете – в матерь городов русских?
Павел Брюн: Да, я еду в Киев.
Леонид Велехов: Что вы там забыли в наше время?
Павел Брюн: Во-первых, я очень люблю Киев. Во-вторых, моя жена оттуда. Но поездка носит профессиональный характер. Единственная причина, по которой я не буду вдаваться в подробности, это та, что как суеверная цирковая гадина я очень верю в приметы и не люблю говорить о незаконченных, а тем паче не начатых работах.
Леонид Велехов: А как это все ложится на контекст нынешних взаимоотношений России и Украины?
Павел Брюн: А вот смотрите, там жена моя сидит. Она украинка, а у меня отношения с ней отличные. (Смех в студии)
Леонид Велехов: Замечательно!
Павел Брюн: Я не политический аналитик, чтобы говорить об этом…
Леонид Велехов: А я и не требую от вас каких-то политических оценок.
Павел Брюн: Кроме всего прочего, тут не требуется политический аналитик, чтобы понять, что ситуация совершенно абсурдная, совершенно непристойная, кровавая, залечить которую потребуется, наверное, не один десяток лет и не одно поколение. Может быть, я первый стежочек сейчас и сделаю.
Леонид Велехов: Молодец! Что я вам могу сказать – молодец! Бог вам в помощь.
Павел Брюн: Спасибо!
Леонид Велехов: Но опять же, как все-таки нынешняя жизнь людей раскидала и развела по разным углам. Вы, любимый ученик Гедрюса Мацкявичюса, едете сейчас в Киев. Сын Гедрюса Мацкявичюса, откроем небольшой секрет – Эрнест Мацкявичюс, когда-то чудесный, прелестный тележурналист с НТВ, ныне лицо официальной пропаганды…
Павел Брюн: С Эрнестом я сталкиваюсь периодически. Мы переписываемся в соцсетях, я его вижу на каких-то мероприятиях. Я не говорю ничего. Но по-человечески я снимаю шапку перед Эрнестом. Он сделал для памяти Гедрюса непомерную работу.
Леонид Велехов: То есть сын он хороший?
Павел Брюн: О! Я бы хотел, чтобы мой сын так за меня побился.
Леонид Велехов: Но у вас-то такой замечательный сын.
Павел Брюн: Я и не говорю, что он плохой. А про то, с чего мы начали эту тему… Каждый человек делает выбор.
Леонид Велехов: Да, каждый человек делает выбор. Что вышло, то вышло, с одной стороны. С другой стороны, жизнь – штука длинная. Посмотрим еще, как все повернется.
Павел Брюн: В том-то и дело!
Леонид Велехов: Закончим на оптимистической ноте. Я хочу вам пожелать доброго пути, счастливого пути в Киев.
Павел Брюн: Спасибо!
Леонид Велехов: Я его тоже обожаю. В советское время я вообще считал его самым красивым городом мира, потому что видел только города советские, но и по-прежнему считаю совершенно потрясающим городом.
Павел Брюн: И это действительно так.
Леонид Велехов: Паша, а вам спасибо за потрясающе интересный разговор!
Павел Брюн: Спасибо! Я очень жду эфира и очень надеюсь видеть вас снова.
Леонид Велехов: Спасибо, Паша!
Павел Брюн: А, знаете что, скорее всего, в Москве появится Франко Драгоне. Может быть…
Леонид Велехов: Паша!
Павел Брюн: Да?
Леонид Велехов: Да, да, да! Заметано.
Павел Брюн: Думаю, что это будет очень правильно.
Леонид Велехов: Да. Спасибо!
