Часть вторая
Владимир Абаринов: Мы продолжаем разговор о трагедии «Моцарт и Сальери», в котором участвует пушкинист Александр Долинин. В первой из двух сцен Моцарт приходит к Сальери для того, чтобы показать ему «безделицу», как он выражается, которую он сочинил ночью во время бессонницы. Александр Алексеевич, что бы это могло быть? В пьесе нет никаких указаний.
Александр Долинин: Предполагалось, что это вообще фантазия Пушкина и что такой безделицы быть не может. Тут как раз и проявляется недостаточное музыкальное образование Пушкина. Та безделица, как он ее описывает, слишком литературна для музыки того времени. Такой безделицы быть не могло. Программной музыки тогда еще не существовало, а здесь Моцарт рассказывает Сальери именно программу этой безделицы и, как писал академик Алексеев в свое время, и другие с ним соглашались, так один музыкант не стал бы рассказывать другому программу своего произведения.
Владимир Абаринов: Римский-Корсаков для своей оперы «Моцарт и Сальери» сам сочинил эту «безделицу», фортепианную пьесу, довольно тонко стилизованную под музыкальный стиль той эпохи. Послушаем ее, а заодно и ее программу в изложении Моцарта. Фрагмент записи 1951 года. Моцарт - Иван Козловский, оркестр Всесоюзного радио, дирижер Самуил Самосуд, партия фортепиано - Татьяна Гольдфарб.
Представь себе... кого бы?
Ну, хоть меня — немного помоложе;
Влюбленного — не слишком, а слегка —
С красоткой, или с другом — хоть с тобой,
Я весел... Вдруг: виденье гробовое,
Незапный мрак иль что-нибудь такое...
Ну, слушай же.
Владимир Абаринов: Альфред Шнитке, написавший музыку к фильму Михаила Швейцера «Маленькие трагедии», не стал сочинять за Моцарта – он сочинил за Сальери. Моцарт - Валерий Золотухин.
Да! Бомарше ведь был тебе приятель;
Ты для него «Тарара» сочинил,
Вещь славную. Там есть один мотив...
Я все твержу его, когда я счастлив...
Ла ла ла ла...
Владимир Абаринов: Александр Алексеевич, Бомарше очень высоко отзывается о личных качествах Сальери. Тем не менее Пушкин сделал из него мрачного, угрюмого мизантропа.
Александр Долинин: Вот именно, я как раз хотел об этом сказать. Пушкин совершенно не знал, что истинный, реальный Сальери был чрезвычайно милым человеком, о чем говорят все его современники. Он был великодушным, добрым, отзывчивым, совсем не злым, видимо, прекрасным собеседником и собутыльником. Он жил в доме у Бомарше, они прекрасно проводили время вместе, и об этом Бомарше пишет с большой теплотой.
Владимир Абаринов: Есть теория, что бунт Сальери – это бунт как бы французского просветителя, убежденного в разумности мироустройства, против игры случая, нечаянности таланта. Пушкин был знаком с философией Просвещения. Он писал о Гельвеции, что это «пошлая и бесплодная метафизика» и что если бы у истории были только законы и не было места случайности, историк был бы астрономом, и предсказания исторических событий публиковались бы в календарях так же, как там публикуются предсказания затмений. Тут как раз очень кстати Сальери с его алгеброй. Что вы об этом думаете, Александр Алексеевич?
Александр Долинин: Ну да, есть такая культурологическая концепция, что здесь сталкиваются не две личности, не завистник и простодушный гений, а сталкиваются, если угодно, две культуры или две философии. Одна – философия разума, основанная на рациональном представлении о сущем и должном, это Сальери. И другая – это стихийный гений, который вырывается из системы, взрывает систему изнутри, непредсказуемый, не подчиняющийся общим законам рациональным – это вот столкновение Сальери и Моцарта...
Владимир Абаринов: Пушкин себя, конечно, ассоциировал с Моцартом.
Александр Долинин: Тоже вопрос спорный. Мандельштам что-то говорил о правде Сальери и что Пушкин - и Сальери тоже. Ахматова говорила, что Пушкин – и Сальери, и Моцарт...
Владимир Абаринов: Не совсем так. Ахматова считала, что великий труженик Пушкин – это именно Сальери, а Мандельштам на это сказал: «В каждом поэте есть и Моцарт, и Сальери».
Александр Долинин: Но это имеется в виду такое, как бы сказать, представление о том, что истинно великий художник, гений сочетает в себе и рациональное начало, и иррациональное. Но я думаю, что Пушкин не думал в этих категориях, а скорее идентифицировал себя вот с таким игривым, веселым, неразумным, легкомысленным гением, таким как Моцарт.
Владимир Абаринов: В 2016 году выяснилось, что Сальери и Моцарт сочинили одно произведение в соавторстве. Его нашли в архиве Национального музея в Праге. Это кантата «На выздоровление Офелии». Офелия – это певица Анна Селина Стораче, она пела партию Офелии в опере Сальери «Пещера Трофония», а на премьере «Свадьбы Фигаро» – Сюзанну. Однажды она вдруг на полгода потеряла голос. Вот возвращению голоса и посвящена кантата, у которой есть и третий автор – Алессандро Корнетти. Текст кантаты написан Лоренцо Да Понте, либреттистом и Сальери, и Моцарта. Поет Чиара Очелло, фортепиано – Франческо Кавальере. Вот часть, написанная Сальери.
А это – Моцарт.
Владимир Абаринов: Главный вопрос, который невозможно не задать в разговоре о «Моцарте и Сальери»: Пушкин верил в версию отравления? Или ему было все равно? Ответственно или безответственно он отнесся к легенде?
Александр Долинин: Скорее безответственно, чем ответственно, потому что у нас сейчас нет никаких оснований подозревать Сальери в отравлении Моцарта. Ровным счетом никаких, хотя мы знаем об этом деле во много раз больше чем знал Пушкин и даже чем знали более сведущие меломаны из круга Пушкина. В эту легенду и тогда очень мало кто верил. У Сальери был синильный психоз, Сальери был болен. Сальери был помещен в больницу и признан невменяемым. И, собственно говоря, слухи о том, что Сальери признался в отравлении Моцарта, видимо, есть следствие синильного бреда самого музыканта. То есть эти слухи, скорее всего, возникли в больном синильном воображении несчастного Сальери...
Владимир Абаринов: Но в то, что царевич Дмитрий был убит по приказу Годунова он верил.
Александр Долинин: Он не хотел согласиться с Погодиным, который с ним спорил и выдвигал вполне разумные доводы. Да, Пушкин поверил. То есть Пушкин, вообще говоря, был склонен больше верить легенде, чем исторической правде. «Тьмы низких истин мне дороже нас возвышающий обман». Вот этот возвышающий обман, легенда, миф, сказка с точки зрения Пушкина, да и не только Пушкина, но и других романтиков, они соприкасались с высшей правдой.
Владимир Абаринов: И напоследок – неакадемический вопрос. Пушкин не дожил до первой оперы на свои стихи – «Руслана и Людмилы». Ремесло либреттиста он считал низким и писал Вяземскому, который вместе с Грибоедовым подрядился сочинять либретто для Верстовского: «Я бы и для Россини не пошевелился». Как вы полагаете, Александр Алексеевич: как бы он отнесся к операм по своим произведениям?
Александр Долинин: Это хороший вопрос, но у меня нет на него хорошего ответа. Если бы Пушкин дожил до Чайковского, «Пиковой дамы» и «Евгения Онегина», может быть, он сильно удивился бы.
Владимир Абаринов: С «Онегиным» вообще странная история. Сначала Белинский с его «энциклопедией русской жизни». Потом Достоевский, как бетонной плитой, придавил его своей «апофеозой русской женщины». А потом пришел Петр Ильич и сочинил «лирические сцены». А Пушкин-то писал легкий, юмористический и где-то эротический роман.
Александр Долинин: То, что вы говорите, отчасти верно. Хотя это не только комическое, развлекательное чтение. Это очень сложный роман. Сложно устроенный, многозначный, действительно игровой, но это не значит комический, хотя там очень много смешного. Это еще и роман о литературе, то, что называется «мета-роман». Конечно, Чайковский интерпретировал его превратно, вытащил из него либретто, каковым «Евгений Онегин» совершенно не является. Вместе с братом они сочинили за Пушкина либретто по его роману. Но, собственно говоря, а как иначе оперу сочинять?
Владимир Абаринов: Как сочинять оперу? Такой вопрос стоял и перед Сальери, и перед Моцартом. В 1786 году император Иосиф II устроил между ними конкурс. Он заказал обоим по одноактной опере на тему «Театральное закулисье». Моцарт написал оперу «Директор театра», в которой соперничают две примадонны. А Сальери сочинил оперу «Сначала музыка, потом слова» на либретто Джанбаттисты Касти, и ее сюжет составляло соперничество двух оперных школ, двух стилей – оперы-сериа и оперы-буффа. Конкурс выиграл Антонио Сальери.
Ария Тонины – певицы новой школы. Поет Джулия Хамари. Оркестр «Консертгебау», Амстердам. Дирижер Николаус Арнонкур
Далее в программе:
Похоронные услуги.
Рассказывают профессионалы:
«Мужики делали гробы заранее и подарить гроб другу считалось шикарным жестом. Старики и одежду заранее готовили. Раньше так и было».
Радиоантология современной русской поэзии.
Стихи Марины Гарбер. Поэтесса Родилась в 1968 году в Kиеве. Эмигрировала в США в 1989 году. Преподаватель английского, итальянского и русского языков.Живет в Люксембурге.
Автор четырёх поэтических сборников.
ПОПУТЧИЦА
Эта девочка с видом эксперта говорит о смерти.
Девятнадцати лет от роду – знает всё.
Рядом с ней несвободно, как треске, угодившей в сети,
Или облаку, втиснутому в клочок полотна Басё.
Ногти под черным лаком и стрелки «под Нефертити»,
Шнурок, медальон, шинель с чужого плеча.
Любит сырое мясо и острый перец, как петухи Гаити.
Ни читателя, говорит, не нужно, ни советчика, ни врача.
Говорит, что пишет вот так, на ходу, в электричке,
Но ритм – почти песенный, ни стука, ни сбоя в пути.
Говорит, что смерть /или жизнь/ – дело привычки:
Если подсядешь – намертво, вовек потом не сойти.
На нее сердобольные дамы смотрят не сердобольно,
Стороной обходят дети из хороших семей.
Она невозмутима, но краем глаза вижу, довольна,
Закладка в книжке об индийском укротителе змей.
Она обожает смертоносную, неживую экзотику –
От петушиных боев до тяжелого рока и карт Таро,
Фото африканских рахитов – мухи по лицу, по животику –
Без малого Кафка /или Сорокин/. Впрочем, ей всё – равно.
Обожает, громко сказано, холодным своим обожанием.
Но кто-то, должно быть, целует и этот в синей помаде рот,
И белую грудь, под которой двигатель внутреннего сгорания
Обращает тепло в механику – без сбоя – двадцатый год.
Кто-то спешно расстегивает глянцевитые пуговицы,
На кодовом языке любви /или смерти/ что-то шепча,
И когда готика во плоти, опуская стрелки, целуется,
Из-под шинели вылетают голуби, словно у мага из-под плаща.
Я молчу, я слушаю. Ей без меня хорошо известно
/Над ноутбуком колдует татуированная рука/,
Что червь хочет жить, стервятник – птица, a смерть интересна,
Доколе конечная, как Африка, далека.
