Недавнее убийство в городе Косовска-Митровица сербского политика Оливера Ивановича активизировало в Белграде дискуссии о "косовской политике" и роли этой области в истории и идеологии сербства. О роли косовского мифа, его связи с сербским национализмом, о поисках новой европейской идентичности корреспондент Радио Свобода беседует с белградским антропологом Иваном Чоловичем, автором исследования "Смерть на Косовом поле", редактором популярной в республиках бывшей Югославии книжной серии "Библиотека. XX век".
Политически власти Сербии отказываются смириться с потерей провинции, объявившей в 2008 году о своей независимости. Мировоззренчески Косово остается важной традиционной частью сербской национальной идентичности, считаясь своего рода опорой государственности. Президент Сербии Александр Вучич пару лет назад, в бытность премьер-министром, объявил о начале внутрисербского "диалога о Косове, диалога без мифологического подхода", однако легенда о древней битве с поработителями и жертве князя Лазаря по-прежнему широко используется в сиюминутных политических целях.
Битва на Косовом поле произошла 28 июня 1389 года, в день памяти христианского мученика святого Вита (Вида). Армия султана Мурада I, в состав которой входили отряды вассалов и наемников из нескольких европейских стран, противостояла войску сербских князей и силам их союзников. Обе армии лишились предводителей: Мурада в начале сражения заколол лазутчик, а князь Лазарь Хребелянович был взят неприятелем в плен и почти немедленно обезглавлен.
Битва завершилась без определенного результата, не оказав непосредственного воздействия на политическую ситуацию на юго-востоке Европы. Османская армия повернула назад, сербские правители продолжали сопротивление врагу или постепенно становились вассалами султана, как это вынужден был сделать сын Лазаря Стефан. Последнее самостоятельное средневековое сербское государство под управлением династии Бранковичей прекратило существование в 1459 году, славянское Боснийское королевство потеряло независимость в 1463 году, сербы на территории нынешней Черногории формально признали суверенитет Османской империи в 1499-м.
В основе косовского эпоса, получившего широкое распространение на Балканах в XIX веке и ставшего важной частью процесса национального возрождения, лежат сразу несколько легенд библейского звучания. Главная из них – встреча Лазаря в ночь накануне сражения с посланцем неба в облике сокола. Он предложил князю выбор между счастливым для Сербии царствием земным, но только пока Лазарь живет на этом свете, и царствием небесным, плата за которое – гибель на поле брани и поражение в решающей битве с врагом. Князь выбрал второе, не снес головы и был канонизирован.
Сопровождают это сказание множество легенд, в которых легко угадать мотивы европейского рыцарского фольклора и русской былины: последний ужин Лазаря в компании своих вассалов, один из которых оказывается предателем, а другой героем; подвиг заколовшего султана витязя Милана Обилича ("Поутру на Косово я выйду, \ Заколю турецкого султана, \ Придавлю ему ногою горло"); гибель от вражеских стрел и сабельных ударов девятерых братьев Юговичей; плач косовской девушки, утоляющей жажду умирающего витязя Павла Орловича, и др. Эти истории, закрепившиеся в народном фольклоре, имеют мало общего с исторической реальносттю. Например, об участии в Косовской битве самого популярного героя южнославянских народных песен, королевича Марко, ничего не известно, зато известно, что погиб он в 1395 году во время османско-валашской битвы при Ровине, сражаясь на стороне султана.
– Скажите, профессор Чолович, почему для сербов особенно важным оказался именно косовский миф, а не какой-нибудь другой?
– В тот период, когда началось сознательное конструирование сербского коллективного сознания, когда на территории Австро-Венгерской и Османской империй стали возникать разные национальные концепции, особое внимание уделялось поискам источников происхождения народов. Искали, по немецкому примеру, в Средневековье. В поисках этого "исторического права", как определил его теоретик сербского национализма Илия Гарашанин, тогдашние интеллектуалы натолкнулись на хорошо сохранившуюся в народном эпосе историю о Косовской битве. В истории известно немного битв, в результате которых погибли сразу два царя, два императора, два главнокомандующих. Ничего более символического в сербской истории для составления списка национальных героев и формирования героического пантеона не существовало, или ничего лучше не нашли.
Интересно, что первым обширный рассказ о Косовской битве составили не сербы, а канцлер Флорентийской республики Калуччо Салутати. Когда завершилась битва, отряд, посланный Лазарю на подмогу боснийским королем Твртко, вернулся домой с вестью о гибели султана. Твртко позаботился о том, чтобы об этом узнали его влиятельные западные друзья, поскольку убийство султана легко было представить как славную победу. Письмо Твртко потеряно, но ответ сената города Флоренции, написанный пером Салутати, сохранился. Там описан эпизод, рассказывающий о том, как 12 отважных боснийских витязей пробивают оборону султанского шатра, элементом которой были поставленные в круг и скованные общей цепью верблюды. Именно эта история – первая в серии рассказов о Косовской битве и убийстве султана Мурада.
– В провозгласившем независимость Косове эту битву рассматривают как часть своей национальной истории. Многие исследователи писали о том, что на стороне князя Лазаря сражались албанские отряды, а на стороне султана – отряды некоторых сербских князей. Заколовший султана, согласно эпической версии, витязь Милош Обилич мог быть и сербом, но мог быть и албанцем, на чем настаивают косовские историки. Таким образом, вероятна и другая интерпретация битвы – не как рассказа о лобовом столкновении ислама и христианства, а как повести о сербско-албанском боевом братстве. Почему этого не случилось?
– Такую идею продвигали некоторые косовские интеллектуалы в конце 1980-х годов, когда уже началась новая фаза конфликта на этой мятежной территории. В Белграде организовали один или два круглых стола, предусмотрена была встреча в Приштине, но она не состоялась. Договориться не удалось, участники диалога рассорились. В целом идею сербско-албанского боевого сотрудничества в Белграде не приняли, сочли провокацией, поскольку данные о совместной антиосманской борьбе якобы не имеют никакой связи с исторической реальностью.
По этой теме, однако, есть серьезные западные научные исследования – лучшее, на мой вкус, у Анны Ди Лелио, автора книги "Косовская битва 1389: албанский эпос". Ди Лелио, в частности, объясняет, почему в конце 1980-х годов, параллельно с ростом настроений за самоопределение Косова, в албанском обществе выросло внимание к косовскому эпосу и предпринимались попытки представить бойцов партизанской Армии освобождения Косова наследниками и потомками косовских героев. В частности, и потомком убийцы султана Милана Кобилича, "горного героя", который якобы был албанцем. Кобилич-де родился в крае под названием Дреница, это вечный центр албанского партизанского сопротивления, в том числе и "сербской оккупации", как принято говорить сейчас в Косове.
Албанцам было политически важно, в частности, подчеркнуть свою приверженность европейской, христианской традициям антиосманского сопротивления. Существует и другое направление косовско-албанской мысли, ориентированное на исламскую идентичность албанской культуры. В тексте албанской народной песни, обнародованной Ди Лелио, есть образ султана, заботливого отца своего народа, а убийца Мурада выведен отрицательным персонажем. Важное замечание в этом контексте сделал знаменитый албанский писатель Исмаил Кадаре: на самом деле косовскую битву до сегодняшнего дня продолжают сербы с албанцами, и эта битва – лишь часть эпической картины сопротивления исконных жителей Косова пришедшим в их край славянским ордам.
– Есть еще один аспект сербско-албанской истории, он связан с ситуацией в Черногории. С одной стороны, в черногорских краях проживали чуть ли не самые боевитые сербы, которые особенно отчаянно сопротивлялись исламскому вторжению. "Косовская традиция" в Черногории тоже очень сильна, в конце концов, этой теме отчасти посвящена знаменитая поэма "Горный венец" Петра Негоша с ее призывом "Мир, вставай за крест!". С другой стороны, бытовые сербско-албанские племенные отношения не всегда складывались плохо: структура этих обществ похожа, нередки были смешанные браки, есть даже сербско-албанские феодальные династии (назову только самую известную из них, Балшичей, или, в албанской традиции, Балшу). Почему в Косове у сербов с албанцами сложилось по-другому?
Культурная близость разных народов не ведет их к взаимопониманию – нет, не ведет...
– В горных районах Черногории и нынешней Северной Албании сложились обычаи, типичные для изолированных районов: жизнь по неписаным законам предков, с особыми представлениями о чести, о старшинстве, о положении женщины в семье и общине. В Косове ситуация была иной: это в основном равнинные просторы, этническое перекати-поле с пестрой картинкой. С османской армией кто только не приходил в эти края, даже черкесы-мухаджиры. Никакой разницы между македонцами, болгарами, сербами в Европейской Турции не делали, для османских властей все они были иноверцами, а сами эти народы вплоть до XIX–XX столетий определяли себя прежде всего как христиане. Картина смешения обычаев, верований, традиций типична для Балкан вообще и для Косова в частности.
Эта близость, по идее, должна стать основой мирной жизни, но на практике все происходит наоборот: невыносимая схожесть часто дает повод для конфликтов. Этой философии пессимизма посвящен прекрасный документальный фильм болгарской исследовательницы Аделы Пеевой "Чья это песня?". В фильме показана яростная реакция разных (в том числе интеллигентных и образованных) людей на известие о том, что песня, которую они с детских лет считали частью своей народной традиции, чужая. До драки дело доходило! Пеева перемещалась из Турции в Грецию, Албанию, Боснию и Герцеговину, в Сербию, наконец, в Болгарию. Вы подумайте: ведь люди, которые одну и ту же песню поют на разных языках, должны быть братьями, но злая ирония в другом: общая музыка их не сближает, ровно наоборот. Грустная иллюстрация того, что культурная близость разных народов не ведет их к взаимопониманию – нет, не ведет...
Документальный фильм Аделы Пеевой "Чья это песня?"
– Косовский миф не теряет актуальности, передается от поколения к поколению. Как это происходит?
– Я внимательно слежу за динамикой развития косовского мифа на протяжении уже нескольких десятилетий. После вооруженного конфликта 1999 года казалось, что этот миф теряет свой вес на политическом рынке, что идет поиск новых политико-исторических конструкций. После сербского поражения в войне в Косово возникли чисто физические проблемы: стало куда труднее проводить масштабные мероприятия по поводу очередных годовщин битвы, теперь нужно получать разрешение у албанских властей. Естественным заменителем косовскому эпосу представлялся миф о сербской Боснии, внутрь которого, впрочем, могли быть инкорпорированы и косовские мотивы. В определенном смысле Газиместан, монумент Косовской битвы неподалеку от Приштины "переселился на восток Боснии", в Вишеград, где по инициативе и частично на средства режиссера Эмира Кустурицы построен историческо-музейный квартал Андричград. Главный православный храм Андричграда посвящен памяти князя Лазаря и косовских героев, и такой перенос смыслов естественен. Все главные сербские политики приезжают теперь кланяться туда, а не под Приштину.
В этом и состоит главный вопрос: какую версию косовского мифа приспособить к современной политике? Сербский подход к Косову и мифу о Косове попытался изменить в начале 2000-х годов Зоран Джиндич, который отчасти, вероятно, за это и поплатился: премьер-министра застрелили связанные с криминальными авторитетами и спецслужбами эпохи Милошевича националисты. Джинджич заявил: "Я в Сербии представляю земную власть, а не небесную". Нынешний президент Сербии Александр Вучич некоторое время назад объявил о начале "косовского диалога", но, как он подчеркнул, "без мифологического подхода".
Вучич вроде бы заявляет об отказе от мифа, но его министерство культуры тут же выпускает документ под названием "Стратегия развития культуры в Сербии на 2017–2027 годы", в котором говорится о разных направлениях, "плоскостях" сербской культуры – упоминаются "старославянская", "византийская", "европейско-просветительская", "демократическая" и "героическая". Внутри "героического" направления фигурирует некий "косовский завет", предназначенный для охраны национального исторического наследия. Налицо игра слов: о косовском мифе мы уже не говорим, говорим о завете. Патриарх Сербской православной церкви Ириней недавно употребил еще одно выражение – "косовский залог", что бы это ни означало. Патриарх, поддерживая начинания Вучича, говорил о Косове как о "сербском Иерусалиме", от которого сербский народ никогда не должен отрекаться, и употребил это выражение "наш вечный залог". "Залог" – это вообще-то хозяйственно-экономический термин, предстоит еще понять, что патриарх имел в виду.
– Верно я понимаю вас, что в Сербии, так же как и в России, укрепляются позиции православной церкви и ее связи с государством?
У православной церкви существует старая традиция приносить интересы веры в жертву национализму, понятому как религия
– В Сербии сейчас на подъеме национализм, от которого не свободна и Сербская православная церковь. Церковь предоставляет националистам в пользование, скажу так, духовное имущество: свои ресурсы, свои реликвии, свои святые истории. Монастырь Хиландар на святой горе Афон, православный пафос Косовской битвы провозглашены национальными, а не религиозными символами, между верой и нацией не проводят различий. Если вы поедете в Хиландар, основанный средневековыми сербскими святыми князьями из династии Неманичей, а потом напишите, что обнаружили там не только православную ауру, но дух сербской нации, – это нельзя рассматривать как узко понятый разговор о религии. Один мой недавний текст, кстати, так и называется – "Национализм как религия".
У Сербской православной церкви существует старая традиция приносить интересы веры в жертву национализму, понятому как религия. Как будет в такой ситуации действовать государство, недостаточно эмансипированное для того, чтобы функционировать независимо от различных теологических идей, теорий и теорем? Сейчас быть у власти в Сербии, работать для сербской власти – значит, оказаться заложником националистических настроений. Традиционный косовский нарратив в этом смысле остается очень значимым, без него невозможно удержаться у власти. Поддержку государству оказывают и представители клира, и армия, и многие средства массовой информации. На такой основе покоится "союз элит", как назвал это явление немецкий историк Фриц Фишер.
Есть, конечно, и другая Сербия, у нас существует идея о гражданском сербском государстве. В начале 1990-х годов была надежда, что после падения коммунизма начнутся перемены в сторону развития гражданского, демократического общества, что ресурсы социальной справедливости, которые жили и во времена Тито, будут использованы для построения лучшего будущего. Неотъемлемая часть таких перемен – независимый от влияния партий и церкви государственный аппарат, и проводником как раз такой политики был Зоран Джинджич.
– Почему косовский миф оказался важен для молодых сербов, выросших в новом информационном мире, который не слишком чтит такого рода традиции?
– Образовательная система в Сербии организована совершенно определенным консервативным образом. Конечно, в современном мире любой школьник может получить альтернативную информацию в интернете. Однако существует такой фактор, как авторитет учителя, авторитет образовательной программы. Эта система авторитетов настойчиво доводит до сведения каждого ученика, что ему следует думать и как именно размышлять. Между обществом и личностью заключен негласный договор, регламентирующий способ поведения каждого гражданина, вне зависимости от того, каковы его убеждения. Люди конформисты, они не безумцы, они всё понимают, у них прекрасно развит инстинкт самосохранения. Они не обязаны верить в любую глупость, но чутко следят за политической сигнализацией: "Красный свет – дороги нет!" Все понимают значение этих шифров, что нужно публично говорить о Косове. Наличие доступа к альтернативной информации еще не означает, что ты будешь публично выражать свои взгляды.
– Означает ли это, что власти заинтересованы в поддержании или развитии особого рода сербского патриотизма, сербской идентичности, и основаны эти усилия на консервативно понятой исторической традиции?
– Раньше говорилось о расах и национальном характере, теперь чаще всего – о национальной идентичности. Термин "национальная идентичность" употребляют, когда возникает политическая необходимость мобилизации больших групп людей, понимающих себя как часть одного и того же народа, для действий в интересах нации. Такова политическая традиция: мы собираемся вместе, чтобы совершить определенное коллективное действие. Раньше и в вашей, и в моей стране для мобилизации населения использовался классовый, а не национальный принцип: с призывами обращались к представителям рабочего класса или крестьянства, в общем, к трудовому народу. Мое поколение помнит время, когда мы были представителями трудового народа, а не сербами или хорватами.
Национализм живет и в эмансипированных демократических обществах, и даже там, где, как кажется, национализма нет
После прихода к власти Слободана Милошевича группа интеллектуалов переформулировала понятия сербского национализма, и трудовой народ превратился в сербский. И то, и другое определение представляют собой временные социально-политические конструкции, это исторически преходящие категории. Использование в политической риторике понятия "нация", обсуждение вопросов борьбы за национальное самоопределение (в сотрудничестве с другими народами или в противодействии против них) не прекращается с момента развала не только Югославии, но и всей социалистической системы в Европе и мире, с момента кризиса парадигмы коммунизма. У этой реки широкие берега: от крайнего национализма, граничащего с шовинизмом, до вполне корректных размышлений о национальных интересах в рамках демократического процесса в то время, когда в Сербии обсуждается перспектива вступления в ЕС.
Все, что я знаю о сербском национализме, я почерпнул, читая книги о немецком, французском, русском, польском национализмах. В конце XVIII и в XIX столетии эти идеи развивались в определенном контексте: тогда существовали великие империи, движения за национальное освобождение, формировались новые общественные классы. Развивалось самосознание отдельных этнических групп, выдвигавших требования, набор которых получил определение "прав на национальное самоопределение". Этот же процесс – в других формах – протекает и сейчас, его эпизодами являются и Брекзит, и каталонское движение за отделение от Испании. Популярный английский актер Майкл Кейн, объясняя необходимость Брекзита, сказал: "Я не хочу, чтобы решения о моей жизни принимали где-нибудь в Люксембурге. Я вообще всю жизнь думал, что Люксембург – это радиостанция".
Вот так проявляется обновленный британский национализм: к маленькой стране можно относиться пренебрежительно только потому, что она маленькая. Вспомним и стратегию действий Маргарет Тэтчер, те заявления, которыми она объединяла нацию во время войны с Аргентиной из-за Фолклендских островов. Об этом прекрасно написал Майкл Биллиг в книге "Банальный национализм". Так что национализм живет и в эмансипированных демократических обществах (к которым, безусловно, относится британское), и даже там, где, как кажется, национализма нет, сохраняется потенциальная возможность его использования.
– Можно ли в этом контексте говорить о существовании нового сербского национализма?
– Сербский национализм после Второй мировой войны взяли под контроль югославские коммунистические власти. Однако и югославская культура, и общественная жизнь СФРЮ развивались с поправкой на то, что националистические идеи все-таки живы. Их не только выкорчевывали силой, коммунисты вели переговоры с интеллектуалами-националистами, а некоторые их идеи использовали в своих интересах. В конце концов, памятник героям Косовской битвы под Приштиной возвели в 1953 году, когда в Югославии царил коммунизм вполне сталинского образца. В том же 1953 году коммунистическое правительство Сербии заказало знаменитому художнику Петару Лубарде настенную фреску "Косовская битва". Коммунисты использовали "политику символов", чтобы национализм не противоречил их идеям. У коммунистов был собственный героический миф – о партизанской антифашистской борьбе, о семи наступлениях нацистов в Югославии, о битвах на Сутеске и Неретве, о братстве-единстве. Это была религия коммунистической Югославии, но на более низком, республиканском, уровне позволялось жить и националистическим идеям. Контроль над этим балансом коммунисты потеряли в середине 1980-х годов. Чтобы сохранить власть, Милошевич принял националистическую программу, сформулированную в Академии наук Сербии. Часть сербского общества восприняла этот националистический миф, который с некоторыми вариациями живет до сих пор.
Проявления национализма в разных странах могут быть разной силы и интенсивности, различается и цена, которую общество платит за претворение националистических идей в жизнь. Разной оказывается и сила конфликта, который провоцирует национализм; конфликты оказываются особенно разрушительными там и тогда, где и когда на одной территории сталкиваются несколько относительно малочисленных этнических групп. Но суть процесса одинакова, речь идет об этническом национализме. Я согласен с теми исследователями, которые считают, что нужно видеть разницу между политическим и этническим национализмом, между тем, что Юрген Хабермас назвал "конституционным патриотизмом", предполагающим солидарность в защите конституции своей страны, и этническим национализмом. Эта разница хорошо видна в Боснии и Герцеговине – разница между общебоснийской солидарностью всех тех, кто заинтересован в функционировании единого государства, и этническим национализмом, существование которого сделало боснийское общество политически нестабильным.
– Означает ли это, что словенский гражданский национализм (а Словения, как известно, отделилась от СФРЮ относительно безболезненно) сильнее, чем в Боснии или Хорватии?
В мире остается не так много стран, в которых нет серьезных проблем с элементарными основами демократического мироустройства
– Именно так, благодаря разным историческим обстоятельствам. Население Словении этнически гомогенно. Словенцы тоже не идеальны, и они проявляли нетерпимость к национальным меньшинствам, но потенциал конфликта в этой стране оказался куда меньшим, чем в Боснии, Македонии, Хорватии или Сербии. Вот вам пример: жители сербской области Санджак, где много мусульман, отказываются считать себя сербами-мусульманами и объявляют себя бошняками. Это означает право требовать образования на боснийском языке, потому что таковы гарантированные сербской конституцией права национальных меньшинств. Возникает конфликт: как неотъемлемое демократическое право получать образование на национальном языке соотносится с понятием территориального суверенитета? Именно с такой проблемой, оказавшейся в ее случае неразрешимой, в свое время столкнулась Австро-Венгрия, власти которой постепенно уступали требованиям национальных сообществ, добивавшихся права на образование на своем языке, на свою культуру, на свои школы, на свою религию…
– Верно ли считать, что государства Балканского региона находятся сейчас в поисках новой государственной идеологии? Для Сербии, положим, по-прежнему важен косовский миф. Косово строит саму концепцию государственности на идее сопротивления столетнему присутствию в крае сербской власти. Македония ищет историческую опору в античном прошлом, утверждая, что ее государственность отталкивается от империи Александра Великого, от Византийской империи, Западно-Болгарского царства царя Самуила, которое в Скопье считают македонским. Скажите, без таких искусственных конструкций при построении государственности нельзя обойтись?
– Теоретически логично было бы предположить, что можно, но практика диктует иное, поскольку практическая политика выбирает самую короткую и простую дорогу к цели. Слабость таких исторических построений в том, что они наталкиваются на немедленный отпор. Треть населения Македонии составляют албанцы. Когда славяне-македонцы ставят монументы Александру Великому, императору Константину, царю Самуилу и героям своей освободительной антиосманской борьбы, албанцы тут же принимаются сооружать памятники своему герою Скандербегу. Эти, македонские албанцы, в отличие от косовских, пока хотя бы не укрепляют свою национальную идентичность тягостной историей о том, что они оказались жертвой агрессии со стороны народа, рядом с которым столетиями жили. Приходится признать, что принципы, на которых было бы логично строить социальное и политическое развитие после падения коммунизма, – принципы добрососедства, толерантности, совместного строительства демократии, верховенства прав человека – с большим трудом находят себе применение. Верно, все эти принципы подвергаются эрозии даже в тех странах, которые традиционно считаются образцами демократии. В мире остается не так много стран, в которых нет серьезных проблем с элементарными основами демократического мироустройства. Страны Балканского региона – часть этого процесса.
Это, конечно, не снимает с нас ответственности за проблемы в собственном доме, за наивность, с которой мы ожидали, что после падения режима Милошевича мы немедленно станем жить в другом обществе. Не нужно искать объяснения собственной некомпетентности в неблагоприятном стечении обстоятельств, в мировом кризисе идей. Наверное, мы сделали слишком мало, движение вперед медленное, однако когда в далеком будущем люди будут жить в более счастливой Сербии (или как там будет называться в будущем наша страна), в этом их счастье будет и капля нашего труда, – сказал в интервью Радио Свобода белградский историк и антрополог Иван Чолович.
Косово два с половиной столетия своей средневековой истории входило в состав сербских княжеств и маленьких царств, но, вопреки распространенному мнению, не было "колыбелью" Сербии. Центр тяжести сербской государственности располагался севернее, в области Рашка, и на западе, на территории современной Черногории, а Косово, как свидетельствуют многие историки, имело для тогдашних балканских государств значение скорее как сырьевая база. Тем не менее в Косове и окрестностях расположено множество важных православных святынь, слава которых, в частности, связана и с эпосом знаменитой битвы. Сербы, по всей вероятности, никогда не составляли уверенное большинство жителей Косова, этническая композиция населения которого неизменно оставалась пестрой.
Интерпретация сербского мифа в российской популярной музыке: сильная баллада Валерия Кипелова "Косово поле"
Решительным образом демографическая ситуация изменилась в конце XVII – первой половине XVIII века, когда после так называемого Великого переселения сербов на земли под контролем Австрийской империи османские власти форсировали заселение Косова албанцами, и православными, и мусульманами. Попытки контрколонизации, предпринимавшиеся властями Сербии (а потом и Югославии) на протяжении нескольких десятилетий после возвращения области в 1912 году под контроль Белграда, оказались неудачными. К концу 1980-х годов лишь около 20 процентов населения двухмиллионной провинции составляли сербы. Повторная потеря контроля над областью в 1999 году – после восстания албанской герильи, которое режим Милошевича пытался подавить военной силой и кампаниями этнических чисток, и вооруженного конфликта Союзной Республики Югославия с НАТО – оказалась для традиционалистски в целом ориентированного сербского общества крайне болезненной.
