Прежде, когда мне приходилось писать о протестном искусстве – артивистах, их акциях, праве на высказывание и на критику, – я начинала с того, что художественность жеста оценить не пытаюсь. Существуют знатоки современного искусства – им и судить, а мое дело отстаивать право на протест, на критику власти и даже на вызов обществу.
Но за годы защиты этого права возникли и у меня критерии оценки успешности художественных протестных акций. Цель этого искусства – взволновать, задеть, вызвать реакцию. В этом смысле и преследования артивистов – индикатор успешности их выступления. Если никто не бросился на вышедших протестовать художников, если их не пытались задержать, привлечь к судебной ответственности, если не били при задержании, не обвиняли в предательстве и кощунстве, не подозревали в сумасшествии – это, похоже, провал. Если то, о чем заявили художники в своем выступлении, не удивляет, не провоцирует, не бесит окружающих – тем более.
Провокативная акция всегда дразнит, мучит, злит. Хорошо еще, если она нацелена исключительно на власть – тогда, возможно, только власти и обозлятся (как было со знаменитым граффити группы "Война" на мосту в Петербурге в 2010 году, публика отнеслась к этой акции скорее как к хорошей шутке). Труднее тем, кто решит бросить вызов людям – современникам, нам.
Выступившие в марте 2017 года в Освенциме у входа в мемориальный комплекс "перформеры" (как они сами себя называют), похоже, снискали себе все лавры – ненависть власти, музея, общества. Их усилия оценил и суд – полтора года тюрьмы одному из организаторов, год и 2 месяца – другому, да еще штрафы, запреты на профессию, выдворение из Польши (где оба учились на режиссеров). Что же посмели "намаракать" эти "пакостники и злодеи", чем вызвали на себя такой огонь? Сама идея перформанса была довольно проста: выйти группой молодых людей к знаменитому входу в бывший концлагерь Аушвиц-Биркенау (Освенцим), сесть там, раздевшись догола и сковавшись наручниками, повесить на воротах слово "любовь" (почему-то на английском, что усиливает общее впечатление от хиппи-настроя), молиться о мире. Назвать все это серьезной провокацией трудно, хотя использовались еще дымовые и шумовые эффекты (петарды), что, удивительным образом, напугало самих молящихся (оказывается, большинство и не знало о заготовленных шашках).
Самым страшным элементом перформанса (есть ли кто-то, кто этого горячо не осудил?) оказалось символическое убийство жертвенного животного, получившего у журналистов устойчивое название "невинной овцы". Убийство невинной овцы осудили даже сами голые перформеры – это оказалось для них неприятных сюрпризом (зачем им там овца, знали только организаторы). Журналисты, писавшие об акции, нередко недоумевали: "призывали не проливать кровь, а сами пролили кровь" (молились о мире, а сами овцу зарезали). Масса людей на форумах пришла в ужас, все жалели овцу (если все эти люди вегетарианцы – вопросов нет, но я очень сомневаюсь). Суд их поддержал – за убийство невинной овцы "в неположенном месте" назначено дополнительное наказание в виде штрафа и запрета владеть животными 10 лет. Оказалось, что резать овец гуманно только в положенных для этого честного дела местах (то есть на скотобойнях), мясникам и всевозможным профи в сфере "убоя скота" никто ведь не запрещает обладать животными!
Пожалуй, овца (торжественный титул "невинная" как бы намекает на то, что бывают какие-то виновные овцы) – единственный оригинальный элемент акции у ворот Освенцима. При желании в нем можно обнаружить библейский смысл: жертвоприношение Авраама, которому в последний момент было разрешено принести в жертву овцу, а не сына, – внятный символ отказа от гомицида. В остальном все было разыграно по канону современного художественного акционизма, в котором почти обязательно быть голым, наручники – крайне желательны, петарды – тоже. На голых телах молящихся о мире были написаны города и части света, в которых мира нет, но и надписи на голых телах – явление частое.
Мир, любовь, обнажение – это преступления? Оставим уже вопрос о жертвенном животном – за овцу назначено отдельное наказание, большинство участников и участниц и не обвиняются в том, что зарезали барана. О чем же так долго шло следствие, за что осудил их польский суд? Как и в знаменитом деле о панк-молебне в ХХС, преступление заключается в кощунстве, в оскорблении чувств, в том, что, согласно официально заявленной по этому делу позиции музея, "использование символа Аушвица для каких-либо манифестаций возмутительно и недопустимо".
Это значит, что администрация этого музея при поддержке польских прокуроров и судей запрещает нам всем символически воспринимать Освенцим, говорить о трагическом для многих настоящем в контексте образного концлагеря прошлого. Нельзя уже, получается, сказать: "Уходит наш поезд в Освенцим – сегодня и ежедневно". Нельзя сравнить страдания гибнущих ежедневно от насилия и бесчеловечности войны детей (то, чему на самом деле и была посвящена акция осужденных перформеров) – с теми страданиями, которые претерпели узники концлагеря, ставшего музеем.
Проблема не в исторической вине, а в том, что необходимо знать о прошлом правду, а не скрывать ее, отрицать или запрещать
Логичным развитием позиции музея, прокуратуры, суда стал и нашумевший закон, принятый в январе Сеймом, а в феврале уже утвержденный Сенатом Польши, запретивший называть этот и подобные лагеря смерти "польскими", а заодно и утверждать, что поляки участвовали в преступлениях нацистов во время Второй мировой и несут за это ответственность. Теперь "запрет на символ" оформлен законодательно. Правда, с важной оговоркой о том, что преступлением не считается совершенное "в ходе художественной или научной деятельности". Иначе, наверное, прокурорам пришлось бы много работать: преследовать за распространение всемирно знаменитого комикса Maus о судьбе польского еврея, отца автора Арта Шпигельмана, ведь в этом комиксе много грустного сказано о роли населения Польши в истории Холокоста; разбираться с некоторыми фильмами Анджея Вайды, в которых персонажи-поляки выражают одобрение гитлеровцам, уничтожающим евреев; закрывать архивы и засекречивать уже опубликованные материалы.
На мой взгляд, никакой исторической вины не существует вовсе: не участвовали в преступлениях нацизма разные люди – одни в Польше, другие в Германии, те из них, кто сопротивлялся, в равной мере заслуживают уважения и благодарности, национальность и гражданство не играют роли. Проблема не в исторической вине, а в том, что необходимо знать о прошлом правду, а не скрывать ее, отрицать или запрещать. В преступлениях против человечности виноваты все живущие, кроме тех, кто сопротивлялся или сопротивляется. В преступлениях нашего времени, конечно, виноваты все мы.
По словам одного из авторов перформанса у ворот Освенцима, его и его подельников "поймут тогда, когда увидят не труп овечки, а когда война начнется, и они спросят: почему никто не протестовал? А вот они протестовали, их в тюрьму сажали". Освенцим – настоящий, трагический – не принадлежит администрации музея. Не им решать, кому и как "использовать символ Аушвица". Сажать в тюрьму тех, кто протестует против войны – за что погибли многие узники нацистских концлагерей, вот это настоящее оскорбление памяти.
Стефания Кулаева – эксперт Антидискриминационного центра "Мемориал"
Высказанные в рубрике "Блоги" мнения могут не отражать точку зрения редакции
