Жительница Петербурга Шахназ Шитик пытается помочь своему 16-летнему племяннику, который больше не хочет жить со своей пьющей матерью. Однако в процессе общения с чиновниками выясняется, что все защищают права матери, а голос подростка не слышит практически никто.

16-летний Дима не хочет жить с мамой. Он говорит, что атмосфера в доме невыносимая, что мама устраивает скандалы по каждому пустяку, пьет, почти не работает, что такой жизни уже не выдержала старшая сестра Димы и покончила с собой. Дима жалуется, что он все время подвергается насмешкам и травле со стороны матери и старшего брата, которых в Диме не устраивает все, начиная от его длинных волос. Дима живет в Твери. На зимние каникулы он поехал к тете – маминой сестре в Петербург.

Тетя его одела – купила новую куртку, брюки и ботинки – из своих старых он давно вырос. Ехать домой ему не хотелось, на несколько дней задержался, мама объявила его в розыск, приехали полицейские из Твери и вернули Диму домой. Но в феврале Дима снова приехал в Петербург – оставив в прокуратуре заявление с просьбой лишить свою маму родительских прав и уведомление о том, что он ни от кого не скрывается. О приключениях Димы рассказывает его тетя Шахназ Шитик:

– Я с Димой почти год не общалась, мама ему запретила – ну, я и не настаивала, думала, он вырастет и сам решит, с кем ему общаться. А тут он приехал ко мне на каникулы и попросил разрешения задержаться на два дня, чтобы попасть на День открытых дверей в один колледж – он хотел поступить туда после девятого класса и учиться в Петербурге. Но попасть туда Диме не удалось – мама объявила его в розыск, приехали из Твери полицейские и увезли его обратно в Тверь. И вот теперь он снова ко мне приехал. Мы были в магазине, и я видела, что он чем-то озабочен, все время что-то пишет в телефоне, и в какой-то момент он заплакал и говорит: тетя, я больше так не могу, мама и старший брат все время меня унижают и оскорбляют, я больше не могу жить с мамой. Сказал, что даже учит самостоятельно английский язык, чтобы уехать из страны и не вспоминать имя мамы.

Подписывайтесь на нас в telegram

Я говорю: неужели настолько плохо? Я обратила внимание, что он приехал в тонюсенькой куртке и коротких брючках, а тут он говорит: тетя, у меня даже пальцы болят на ногах, я эти ботинки ношу больше двух лет, ноги у меня выросли, я хожу и пальцы подгибаю. Мама мне давно ничего не покупает, говорит, что нет денег, но она сама почти не работает, забирает мою пенсию по потере кормильца, на это мы и живем. Я говорю: ничего страшного, я тебя одену. На другой день послала срочно дочку, они купили ему куртку и брюки, на ботинки, правда, денег не хватило, кроссовки только купили. Он говорит: тетя, а как сделать так, чтобы мне с мамой больше не жить? Я говорю: не знаю, давай сходим в органы опеки и узнаем, какие у тебя есть права.

Мы посмотрели в интернете, где поближе, туда и пошли. И он стал там рассказывать, как ему плохо живется. О том, что когда тверские органы опеки приезжают к ним с проверкой, они предупреждают его маму за неделю, она одалживает денег, покупает продукты, а потом из опеки приходят и в ее присутствии спрашивают его: Дима, как ты живешь? И он отвечает – хорошо, чтобы потом целую неделю не было криков и драк. Он говорит: я хочу как-то дотянуть до 18 лет, я решил с ней не спорить, а когда спор все же возникает, я просто закрываюсь у себя и даже не ем целые сутки, чтобы ей на глаза не попадаться.

Меня его рассказ так взволновал, и я спросила в опеке в Петербурге – что же Диме делать? Они говорят: обращайтесь в органы опеки в Твери. Но он же им только что рассказал, что тверская опека его не защищает! А я вообще-то с ней уже имела дело, обращалась туда, когда Дима, его брат и сестра были маленькие, я говорила, что моя сестра – пьющая, что у нее дома собираются алкаши, что там постоянные драки. Но они тогда не приняли меры, в результате старшая сестра Димы, моя племянница, покончила с собой. Из опеки мы поехали к уполномоченному по правам ребенка, там нас не хотели принимать, но все-таки дали консультацию. Диму расспросили, он им рассказал, как он плохо живет, как денег не хватает, а мама не работает, как устал от грязи, от того, что мама устраивает скандалы по пустякам, так что он неделями бывает вынужден молчать. И ему сказали: Дима, ты имеешь право сам лично написать заявление в суд или обратиться в тверскую прокуратуру, чтобы тебе помогли составить заявление в суд. Можно попросить, чтобы тебя опекала тетя, а на это время права мамы будут ограничены – пока дело рассматривается.

Дальше мы поехали в городскую прокуратуру, там сказали – бегом в прокуратуру Фрунзенского района. Мы приехали – там был праздник, и все там были пьяные. Одна женщина все же нашлась, которая приняла у Димы заявление, что он не сбегал из дома, что адрес у него такой-то, что его не похитили и не удерживают насильно. Он написал это прямо при прокуроре, и она говорит – завтра идите в РОНО, Дима имеет право просить, чтобы ему дали здесь возможность временно учиться, пока идет расследование. Она подчеркнула, что в свои 16 лет Дима может приехать к родственникам и просить защиты – что это его конституционное право, – рассказывает Шахназ Шитик.

Но до РОНО Шахназ с Димой доехать не успели: в этот же день начались звонки из тверской полиции, а на следующий день не успел Дима выйти из дома, как двое полицейских из Твери задержали его, силой запихнули в машину и увезли в приют для несовершеннолетних "Транзит". Шахназ удалось заснять, как это происходило, как мальчик упирался и как его волоком тащили к машине. В приюте Диме сразу вызвали скорую, врачи предложили госпитализацию: они нашли, что он находится в шоке, испуган обращением полицейских и подавлен тем, что с ним произошло. Однако, узнав, что двое тверских полицейских будут все время находиться с ним в палате, Дима испугался и подписал отказ от госпитализации.

Телефон у Димы в приюте отобрали, тете он смог позвонить только раз, все время повторяя, что у него есть только две минуты. На все его дальнейшие просьбы дать ему возможность общаться с тетей руководство приюта отвечало отказом, несмотря на то что российское законодательство наделяет ребенка такого возраста правом общаться со своими родственниками, и лишить его этого права можно только через суд. Общаться с журналистами в "Транзите" отказались, раздраженно посоветовав все вопросы адресовать комитету по социальной защите. Решить проблему Шахназ пытался помочь юрист Владимир Дрофа, принявший на себя обязанности ее представителя.

– Диме 16 лет, он собственной рукой написал заявление с просьбой лишить свою мать родительских прав, а до завершения расследования разрешить ему жить у родной тети. Он не скрывается, он проявил свою волю – нежелание жить с мамой. А у нас в законодательстве, в Семейном кодексе есть статья 55, согласно которой дети имеют право на встречу с родственниками, и еще есть статья о том, что до 14 лет ребенок должен жить с родителями, а после его место жительства там, где он проживает фактически. И вот когда ребенок на практике решил осуществить свое право жить там, где он считает необходимым, и право на общение с близкими родственниками, он оказался в приемнике. Сидит там, как белка, без прогулок и свиданий, и очень возможно, что там на него пытаются давить.

Мы пытаемся защитить права ребенка, говорим, что его удерживают незаконно, потому что он никаких правонарушений не совершил, а нам говорят: нет, вы нарушаете право матери на воспитание ребенка. Мы бьемся об лед, говорим, что мать деградирует, что средняя дочь покончила с собой, и мама только на четвертый день заявила, что дочь ушла из дома, а когда ее предупредили, что девочка готовится к суициду, она, по словам Димы, сказала – ну, и нечего ее искать, сдохнет – похороним. Там до сих пор могила безымянная, без памятника, она никому не позволяет туда ходить, даже младшему сыну. Но тверские чиновники продолжают говорить, что мать идеальная, а та обвиняет сестру – мол, именно Шахназ довела ребенка до того, что он хочет уйти из дома. Никто не слышит того, о чем говорит Шахназ, – что у ребенка трагедия, что он больше не может жить рядом с мамой.

Я звонил здесь, в Петербурге, уполномоченному по правам ребенка – мне сказали: идите в органы опеки, пишите заявление, чтобы вам разрешили свидание, получите отказ – идите обжалуйте его в суде. То есть у ребенка тяжелейшая жизненная ситуация, ему срочно нужна правовая помощь, он лично попросил лишить маму родительских прав, ему нельзя назад в Тверь – и вы мне советуете писать заявление и обжаловать отказ в суде? Я говорю: а вы точно защищаете права детей? Мне говорят: нет, у нас есть заявление мамы, что он не должен общаться с тетей. Но ведь защищать-то надо права ребенка, а не мамы, у которой к тому же один ребенок уже покончил с собой!

Ситуация нереальная – мальчишку как в тюрьме держат за то, что он пытается свою жизнь спасти. Между прочим, Шахназ рассказала, что когда Диму возвращали в Тверь первый раз и он отказывался ехать, то ему пригрозили: если будешь упорствовать, то у твоей тети будут большие неприятности, потому что она находится под контролем ФСБ, – говорит Владимир Дрофа.

И это неудивительно: Шахназ – гражданская активистка, она участвует в движении наблюдателей за выборами, ее часто можно видеть с плакатами на одиночных пикетах и массовых акциях. Интересно, что об активизме Шахназ оказались хорошо осведомлены и в отделе опеки и попечительства муниципального округа "Екатерингофский". На вопрос о Диме там ответили (не разрешив, однако, записать ответ на диктофон), что нарушений в содержании несовершеннолетнего в приюте нет, что заявление ребенка направлено в Тверь, что там пройдет прокурорская проверка, а до окончания рассмотрения дела Дима может жить в тверском приюте. В конце разговора сотрудница отдела опеки посоветовала заглянуть за страничку Шахназ в соцсетях – "вы там такое увидите!" Очевидно, по мнению чиновницы, фотографии Диминой тети, свидетельствующие о ней как об участнице протестных акций, показывают, что она человек, не вызывающий доверия.

Больше недели Дима был в изоляции, все это время Шахназ Шитик, Владимир Дрофа и другие ее добровольные помощники пытались добиться свидания или хотя бы телефонной связи с мальчиком. Но им с большим трудом удалось только передать ему купленные Шахназ ботинки и кое-какие продукты. Передать ему даже небольшую записку оказалось невозможно. Шахназ написала заявление в полицию с жалобой, что в приюте "Транзит" Диме не дают общаться с родными и что он лишен прогулок. В один из дней ей сказали, что Диму увезли в больницу.

На самом деле, когда она еще билась в двери приюта, его уже везли в Тверь. А еще она узнала, что он плакал и просил не отправлять его к маме и оставить его с тетей, но мальчика не послушали. Впрочем, в Твери его матери не возвратили: пока идет разбирательство, он снова помещен в приют. Но ни телефона, ни возможности общаться с тетей и активно защищать свои права, по предположениям Шахназ, там у него тоже нет. Даже если чиновники правы и формальных нарушений в их действиях нет, то обращение с 16-летним человеком, которого волоком тащат в машину, подвергают полной изоляции и как будто не слышат никаких его слов о проблемах его семьи, как минимум вызывает вопросы.

С этим согласна и психолог, педагог, доцент Петербургского государственного университета Ирина Писаренко:

– Проблема, кого слушать – родителей или ребенка, – у нас возникает часто. Наверное, стоит призадуматься, насколько наши законы откликаются на потребности детей. Ясно, что психологическая атмосфера – понятие тонкое, ее трудно измерить, так что, наверное, главный критерий тут – состояние ребенка и как он сам оценивает те условия, в которых находится. Во-вторых, семейную среду нельзя оценивать по наличию апельсинов в холодильнике или размера ботинок. Надо смотреть на историю семьи, историю родительства – то есть на отношение родителей к своим обязанностям. И если в семье есть случаи ухода детей (в широком смысле – и в смысле суицида, и в смысле побегов), то, наверное, это серьезный знак, что семья нуждается в психологической помощи.

И я считаю, что ребенок, безусловно, не должен находиться в условиях, которые его деформируют и заставляют убегать из дома. И задача общества – пересмотреть законодательство, ведь если мы будем подходить формально к процессам, происходящим в семьях, то мы не вырастим здоровое поколение. Тут в реабилитации нуждается и ребенок, и мама, а если она этого не хочет, наверное, надо к ней применять какие-то меры воздействия. Может быть, ограничение в родительских правах – до момента, пока ситуация не нормализуется или пока не будет выработан какой-то документ, защищающий ребенка от негативных факторов. У нас в России все еще нет института, который бы помогал вытаскивать детей из подобных семей – на время или до какого-то возраста. И наверное, в таких ситуациях нужно больше слушать ребенка – с кем из родственников он хотел бы жить. Может, пора переводить ребенка внутри семьи из одного дома в другой – к бабушке, тете, другим родственникам, способным полноценно заботиться о ребенке.

Сейчас законодательство имеет дело практически только с родителями, и если вопиющих нарушений нет, то органы опеки считают, что все нормально. Но ту деформацию, которую ребенок получает, в дальнейшем трудно компенсировать, и вот – мы видим расстрелы, теракты. Значит, ребенок прибивается к некоему сообществу, которое его понимает, поддерживает и заменяет семью. Проблемы психологического насилия над детьми далеко не безобидны с точки зрения возможных социальных взрывов, как кажется специалистам, находящимся вокруг ребенка. Так что в этой истории, мне кажется, надо слушать Диму и поискать оптимальный выход из ситуации – такой, какой видят не только органы опеки, но и он сам. В этом возрасте он способен оценить, какие формы существования для него лучше.

– Неужели чиновники совсем ничего такого не видят, почему они относятся к проблеме так формально?

– Их тоже можно понять, у них есть инструкции. Сейчас в обществе – презумпция бездействия: если ты ничего не делаешь, ты больше защищен. И еще чиновники защищают свои ведомства. Наверное, тут должны подключиться какие-то правозащитные организации. Тут самое плохое – не грязь в доме, а психологическое давление и то, что ребенок понимает, что его никто не защитит. Недаром Дима говорит, что хочет уехать из страны – он разочаровывается не только в маме, не только в ближнем окружении, но и в стране в целом. Получается, что страна игнорирует его реальные интересы и запросы.

Я понимаю органы опеки. Их задача – минимизировать число отобранных детей, родителей, лишенных прав. Но что нам говорит статистика: сейчас существенно снизилось количество родителей на одну тысячу населения, лишенных прав, но существенно увеличилось количество родителей, ограниченных в правах. Значит, все больше родителей не справляются со своими обязанностями. Им нужна помощь – например, помещение ребенка в другую среду. Плохо, когда выдирают ребенка из семьи, к которой он привязан, но здесь-то обратная ситуация – он хочет уйти из семьи и найти безопасное пристанище, но у государства нет такого механизма. Как ни странно, в этой ситуации я хочу защитить чиновников, у них все регламентировано, они, может, и рады помочь по-человечески, но инструментов у них нет.

Почему у нас не слушают ребенка? Даже в суде после десяти лет ребенок имеет право решить, с кем ему жить, с мамой или с папой. Почему такое же право ему не дается – решить, в каком доме он будет жить – у тети, у бабушки. Дети в таких семьях особенно рано взрослеют, им приходится выживать – почему не дать им право выбора? Но сейчас я понимаю, почему чиновники так поступают – им проще сказать, что все хорошо, потому что им нечего предложить этому ребенку на уровне законодательства.

По мнению Ирины Писаренко, именно отсутствие гибкого механизма помощи детям из проблемных семей заставляет их спасаться бегством и обижаться на всю страну.