Февральский "неформальный" саммит Европейского союза был почти целиком посвящен сбору средств для нуждающихся государств Африки и Азии. Обещаний, имеющих цену золота, было собрано на удивление много, порядка полумиллиарда евро. Получателями помощи, буде посулы сбудутся, станут прежде всего государства, расположенные вдоль границ старого континента, образующие своего рода санитарный кордон. Этот кордон предохраняет европейцев от потоков беженцев из неблагополучных регионов субсахарской Африки и большого Ближнего Востока. Собранные средства решено выделять прежде всего на проекты и технические меры, посвященные достижению именно этой благородной цели – пережать потоки обездоленных, уже настроившихся на переселение в "зажравшуюся" Европу. Такая позиция понятна, хотя и полностью перечеркивает пафос канцлера Германии Ангелы Меркель: сегодня уже никто не спорит с тем, что отнюдь не "политика привечания", а именно тяготы массовой иммиграции станут ключевым феноменом нашего нынешнего лихолетья.
Не то чтобы у Евросоюза других дел не было – дел как раз выше головы. Надо находить замену нынешнему председателю Еврокомиссии Жану-Клоду Юнкеру, уходящему по старости лет на заслуженный отдых. Желающих занять хлебную должность тьма, но добиться согласия ареопага с чьей-то кандидатурой совсем не просто. Председатель Комиссии – позиция отнюдь не формальная, от него многое зависит. Председатель олицетворяет, а отчасти и определяет направление главного удара, артикулирует цели всего интеграционного процесса. А целеполагание требует хоть какого-нибудь единства, без которого все объединение работает по принципу "кто в лес, кто по дрова".
Именно в этом судьбоносном вопросе царит полный раздрай: одни страны – прежде всего политические и экономические тяжеловесы Европы – хотят еще большей интеграции вокруг "твердого ядра"; те страны, что поменьше, настаивают на своем праве свободно дышать. Первые добиваются отмены принципа единогласия при принятии решений, вторые, напротив, сопротивляются введению демократического централизма, при котором все воленс-ноленс подчиняются воле большинства, нарисовать которое нетрудно, учитывая общий расклад сил. Понять же, что, собственно говоря, скрывается за словосочетанием "твердое ядро", особенно учитывая последние сдвиги в Великобритании, Италии, Испании, в самой Германии, далее везде, практически невозможно.
Уходящий председатель Комиссии решал этот сакраментальный вопрос элегантно: на словах Юнкер открещивался от идеи какой-либо федерализации Евросоюза, не говоря уже о создании унитарного сверхгосударства, на деле же предлагал меры, которые неизбежно к этому ведут. Образование общей фискальной системы с унифицированным налогообложением, единых вооруженных сил и обязательной для всех внешней политикой есть не что иное, как превращение группы суверенных государств в федерацию. Но уходить от внятного ответа, сохраняя вдумчивый вид, надо уметь, и еще неизвестно, владеет ли кто-то из потенциальных преемников этим редким мастерством.
Есть и другие неотложные темы – в первую очередь, проблема беженцев. О ней надоело думать и говорить, но от общей усталости проблема не исчезла. Принципиальный спор сегодня: с чем связано некоторое ослабление переселенческого напора. Тут схлестываются две противоположные точки зрения. Немецкий канцлер утверждает, что принимать поздравления вправе только она – это ведь Меркель договорилась с турками о том, что за небольшие чаевые (порядка 6 миллиардов евро) они перестанут пропускать через свою территорию сирийских и прочих беженцев. Есть в такой позиции вопиющий цинизм, ведь два года назад речь шла о приеме всех страждущих, а не только тех, кому удалось прорваться в Германию первыми. Сейчас выходит, что достаточно было удалить бедолаг с глаз долой, и совесть Ангелы Меркель вновь чиста. Другой претендент на премию мира – премьер-министр Венгрии Виктор Орбан. Он недавно похвастался тем, что, не будь его решения о возведении двухрядного забора из колючей проволоки на границах Венгрии, Европа была бы сегодня наводнена токсичными переселенцами. Вспомним события двухлетней давности, когда на апрельском саммите ЕС в том же Брюсселе было принята резолюция, гневно осуждающая возведение любых пограничных заграждений как меры, противоречащей основополагающим европейским ценностям. "Балканский путь должен оставаться открытым для всех нуждающихся", – записано черным по белому в той замечательной резолюции, давно пылящейся на архивных полках.
Если по трудным вопросам договориться практически не представляется возможным, то видимость дееспособности поддерживается каким-нибудь непринципиальным суррогатом. Самое верное в такой ситуации – скинуться в общий котел и фактически откупиться от просителей, хотя этот упрощенный подход таит в себе множество подводных камней и рифов этического и фактического свойства. Неисправимо наивные могут предаваться иллюзиям, что достаточно замирить Сирию, и бурный поток военных беженцев иссякнет сам собой. Ожидание Годо было куда более осмысленным времяпровождением. Количество и интенсивность вооруженных конфликтов на убыль не идет, хоть и меняется их география. Проблема массовой миграции не родилась в Сирии и в Сирии не умрет. При этом нельзя сказать, чтобы у западных политиков росло понимание скрытых механизмов этого капитального явления – скорее наоборот, большинство по-прежнему хочет верить, что при определенной ловкости рук возможно вернуть содержимое разбитого яйца в скорлупу.
Тяга к перемене мест, да и сама война как техническая предпосылка права на убежище – не более чем вторичные признаки социального гнойника, который вызревает в недрах современной цивилизации. Незалеченный нарыв вытесняется в подсознание, на поверхности остается лишь внешний признак в виде прыща, который лучше не расчесывать. Полмиллиарда евро в еще не подписанных векселях – это много или мало? Как сказать: для того чтобы поставить "галочку", этого достаточно, для разрешения проблемы – даже для ее осознания – до смешного мало. Социальная патология заключается в том, что разрыв между богатым севером и бедным Югом (или, если угодно, между "первым" и "третьим" мирами) от подачек не сокращается. Раздача мелочи нищим действует на подающих умиротворяюще, но нищеты не убавляет. Информационная и транспортная доступность любого уголка глобализированного мира делают напряжение между "золотым миллиардом" и теми, кто выпал в сухой осадок, невыносимым. Все попытки пережать перетекание человеческой массы – не более чем мартышкин труд: невозможно остановить электрический ток между разнополюсными электродами, пока среда проводима.
Парадоксально, но из такого положения все стороны извлекают определенную пользу. Встречи в верхах, подобные недавней брюссельской, проводятся с завидной регулярностью: на них неизменно принимаются ожидаемые решения о списании старых невозвратных долгов и предоставлении новых кредитов. Редкие трезвые голоса тех, кто предупреждает о бессмысленности такой помощи, пока не будет обеспечено стабильное развитие нуждающихся регионов и деньги не будут гарантированно распределены между теми, кто в них действительно нуждается, обычно "захлопываются" возмущенным большинством: ну, не кощунственно ли настаивать на формальностях, когда кто-то где-то ежедневно умирает от голода на глазах у совестливой Европы?
Вокруг нищеты складывается целая мифология и национальная идентичность: мы бедные и потому щедрее, великодушнее, добрее, в общем лучше, чем другие, которые побогаче
Спору нет – никакой удачной резолюцией не искоренить эндемическую коррупцию и трайбализм, этнические и религиозные тяжбы, чудовищные социальные противоречия, когда большинство населения прозябает в пещерах и землянках каменного века, а племенные вожди населяют усадьбы на берегу Женевского озера. Нетактичные попытки разбить хрупкие племенные структуры могут вылиться в распад национальной идентичности, в гражданские войны и другие формы деструктивного поведения. Чтобы избежать подобных катастроф и полного самоуничтожения, такие общества предпочитают воспринимать себя как извечно бедные. Нищета становится их исконным атрибутом, неким родовым знаком и общим знаменателем национальной самобытности, даже предметом гордости – бедность не порок! Ею можно оправдать любые уродства – повальное мздоимство, разгильдяйство, пофигизм, безделье, шовинизм, да что угодно. "А мы такие: у нас если крадут, то по большому, с размахом" – это произносится с легким оттенком самолюбования. Вокруг нищеты складывается целая мифология и национальная идентичность: мы бедные и потому щедрее, великодушнее, добрее, в общем лучше, чем другие, которые побогаче. Всечеловек всегда беднее всех. Крепкий мужик в таком обществе обязательно смотрится омерзительным кулаком-мироедом.
Богатые общества боятся выглядеть душегубами, у них выработалась такая мораль, ошибочно возводимая к христианской традиции, при которой негоже быть бесчувственными свидетелями чужого горя. Неудачниками рождаются, у несчастья не бывает рациональных причин, оно просто сваливается на голову. Если кто-то беден, то это не иначе, как следствие от него не зависящих обстоятельств, вмешательства высшей силы: засушливого климата, частых наводнений, извержений вулканов, нашествия саранчи, гражданских войн, иностранного порабощения и вынужденной эмиграции. Некогда додумывать причины неистребимой бедности тех, кого принято называть "тридцать три несчастья", – в нашей солидарности они нуждаются здесь и сейчас. Знамо дело, деньги распилят или разбазарят и до цели они в любом случае не дойдут, но чувство исполненного долга останется. Бедность как врожденная инвалидность дает нуждающимся невиданные права, прежде всего право настойчиво, а иногда и нагло напоминать о своей потребности в тепле и заботе. Право на миллиардную помощь и ссуды в долг, о котором заранее известно, что будет он неоплатным и невозвратным, начинает ощущаться как одно из неотъемлемых прав человека. Это позволяет должникам вытеснить из национального сознания реальные проблемы и противоречия их собственного общественного бытия.
Именно здесь таится источник напряженности в современном мире, расколовшемся на тех, кто щедро подает воскресную милостыню, и тех, кто ее великодушно принимает. Ни у кого нет ни малейшего понятия о том, как уравновесить эти отношения, чтобы была обеспечена политическая стабильность, взаимовыгодность, социальная справедливость и прочие условия неконфликтного развития. Никто не отменял аксиому "лучше быть богатым и здоровым, чем бедным и больным", спорить с ней бесполезно. В мире, где права сформулированы гораздо четче, чем обязанности, никому невозможно отказать в праве на счастье, а поиск личного счастья и благополучия, как известно, государственными границами не лимитирован. Проблема в том, что неограниченный прием новоселов по позапрошлогоднему рецепту Меркель фундаментального противоречия не притупляет, но скорее его еще больше обостряет. Я предвзят, не спорю, – кто не предвзят, пусть поднимет руку, – но я доверяю интуиции Найла Фергюсона, одного из лучших историков современности, который считает, что "немецкий канцлер очень скоро заплатит за свои грубейшие просчеты". В статье, название которой я закавычил в предыдущей строке, проницательный аналитик утверждает: "Место в истории определяет не мотивировка политических решений, а единственно их последствия". По мнению Фергюсона, Меркель, которую человеколюбивые, но близорукие публицисты еще недавно величали и "человеком года", и "канцлером свободного мира", рано или поздно придется держать ответ за свою самую фатальную оплошность в истории послевоенной Германии. Но в чем же, собственно говоря, она промахнулась?
Тех, кто из "третьего мира" тронулся в дальний путь на всю оставшуюся жизнь, относительно мало для того, чтобы радикально изменить судьбу своей пропащей родины, но слишком много для того, чтобы успешно приспособиться к новой среде, раствориться в ней, освоить нравы и бытовые нормы. Не уверен, что это вообще возможно – взвесить на аптекарских весах правильные дозы, определить меру усвояемости общественного организма – но и нынешних массовых вбросов достаточно, чтобы вызвать у старожилов припадок ксенофобии, а у новоселов прогрессирующее озверение. В деле преодоления разрыва между севером и югом еще не предпринято ничего, а западный мир уже сотрясается в своих основах. В недрах национального подсознания этих народов зреет предчувствие неотвратимой катастрофы. Помнится, Ленин велел делиться – но комично выглядит тот, кто воспринимает этот призыв как руководство к действию. Готовность приветствовать любые количества странников выдает беспомощность и дезориентированность доброхотов, рядящихся в первохристианские рубища. Можно, конечно, изображать на лице крайнее удовлетворение от собственного благородства, можно загонять в подсознание растущую тревогу, страх от подступающей неизвестности и повышенную раздражительность, но разрыва между помыслами и реальностью это не отменяяет, и даже наоборот.
Созывая очередные встречи в верхах и принимая все новые декларации о благих намерениях, никто почему-то не дивится тому, что по странному стечению обстоятельств ни списание старых долгов, ни предоставление новых кредитов не делает одаряемых ни счастливее, ни даже богаче. Из статистики МВФ можно вычитать, что финансовые вливания в хозяйство стран Сахеля за последние три года выросли в шесть раз, но к заметному хозяйственному рывку это не привело. Экономическое развитие субсахарских государств колеблется в диапазоне между застоем и упадком. Показатель ВВП на душу населения во многих заброшенных углах Африки вроде Чада, Южного Судана и их широких окрестностей в 2016 году оказался ниже, чем за два года до того. Деньги, скорее всего, уходят в песок пустыни. Поражает, что бесконечная череда неудач и провалов ни у кого из заимодавцев не вызывает гнева, скорее с трудом подавляемую зевоту. Причина явления особой военной тайны не составляет: на процессе наживаются все реально заинтересованные стороны. Законы ЕС позволяют политическим элитам беднейших стран с размахом тратиться в ювелирных пассажах Парижа и Милана, приобретать шато в долине Луары и и ездить на розовых "Бугатти" с логотипом в форме жемчуга. Таким образом часть подаренных африканцам средств возвращается в Европу в виде налогов на добавленную стоимость, на недвижимость, услуги и прочие маленькие радости жизни. При таком раскладе прощение долгов становится жестом символическим, чуть ли не методом отмывания украденных денег. Было бы неэтично требовать возвращения средств, которые уже успели осесть в европейских банках. Подавая милостыню, никто ведь не спрашивает попрошайку, на что он собирается потратить брошенные в кепку гроши.
"Культура привечания", разумеется, – отнюдь не триумф христианских достоинств над языческими пороками, как это порой трактуется. Это результат постмодернистской понятийной галиматьи, подмены ценностей и отказа от линейной концепции истории, которая имеет хоть какой-то понятный вектор развития, движется от пункта А к пункту Б, пусть даже зигзагами. Наша эпоха отметает всякую возможность сравнения разных обществ по достигнутому уровню развития и качеству разделяемых ценностей. Ничто не лучше и не хуже чего-либо другого. Даже поиск критериев для сравнительного анализа считается чем-то зазорным, отрыжкой колониализма: ведь все культуры по определению хороши и равно заслуживают уважения, сравнивать их достижения попросту некорректно. Лишено всякого смысла утверждение, будто прелюдии Шопена более музыкальны, чем песнь шамана, пиликающего на одной струне. Давно отменены понятия вроде "впереди" и "сзади", "вверху" или "внизу". Политика европейских государств оставляет впечатление полной дезориентированности отчасти еще и потому, что, как всякая политика, она является экстернализацией общественных настроений – если хотите, отражением душевного состояния населения. Начать бы надо с отказа от фантома "несправедливо бедных" и "необоснованно богатых" обществ. Это был бы трудный шаг, но зато в правильном направлении. Он мог бы положить конец парадигме, которая обрекает Запад на постепенное обнищание, при котором ровным счетом никто не становится богаче.
Ефим Фиштейн – международный обозреватель Радио Свобода
Высказанные в рубрике "Право автора" мнения могут не отражать точку зрения редакции
