Бывают такие репрессивные системы, которые очень трудно взломать изнутри, потому что они умеют обращать на пользу себе силы, направленные против них. СССР был одной из таких хитрых систем. По мере того, как возрастала ее тоталитарная мощь, она вбирала в себя и левую, и правую идеологии. СССР превозносил интернационализм в борьбе с национализмом, когда нужно было подавлять протестные движения в республиках. и превозносил патриотизм против космополитизма и буржуазного глобализма, когда нужно было расправляться с западниками, либералами, правозащитниками. СССР выступал за материалистическое мировоззрение, клеймил всякие проявления идеализма и вместе с тем боролся за идейность и духовность против безыдейности и меркантильности.
В знаковой системе зрелой тоталитарной идеологии действует модель тетрады (четверицы) – двух противоположных оценочных пар. Например, стремление к миру может быть оценено положительно (миролюбие, борьба за мир во всем мире) и отрицательно (примиренчество, оппортунизм). Точно также противоположное стремление к войне может быть оценено положительно (непримиримость к врагу) и отрицательно (агрессия, милитаризм). СССР боролся за мир во всем мире – и обличал милитаризм и реваншизм; вместе с тем проповедовал классовую борьбу и противостояние двух систем, осуждая любое примиренчество, оппортунизм и склонность к компромиссам. Практически каждая позиция, каждое суждение могли быть включены в эту систему и со знаком плюс, и со знаком минус, то есть превозноситься или отбрасываться по воле тех, кто ею манипулировал (я описал эту непробиваемую систему в своей книге "Идеологический язык" (1982), из которой в конце 1980-х – начале 1990-х опубликовано несколько глав, в том числе в журнале "Вопросы языкознания" и отдельной брошюрой на английском языке. См.: Михаил Эпштейн. Идеология и язык. Построение модели и осмысление дискурса. // Вопросы языкознания, Москва: Наука, 1991, 6, С. 19–33).
В третий путинский срок, после 2012 года, страна снова вошла в эпоху тотализации дискурса, но на других основаниях. Этот дискурс, как и другие знамения времени, можно назвать гибридным. Он сочетает в себе противоположные установки, но не в виде открыто выраженных идеологем, а, скорее как игру текста и подтекста, речи и умолчания. Нечто сделанное или сказанное надо понимать в противоположном смысле. Например, ядерный шантаж – это призыв к миру (Джордж Оруэлл скромно потупился). И вот уже президент, побряцавший новейшим оружием и погрозивший им всему человечеству и прежде всего американцам, на следующий день призывает Америку перестать бряцать оружием и сесть за стол переговоров.
Возьмем сверхизвестный пример, документальный фильм-расследование Алексея Навального о тайной империи премьер-министра России "Он вам не Димон". Какое же воздействие этот фильм оказал на общественное сознание? Видео посмотрели более 26 миллионов человек, и рейтинг Медведева поначалу упал примерно на 10%. Но уже осенью 2017 года стали поговаривать, что Медведев крепко держится в кресле и опять может оказаться преемником или остаться соратником Путина. Только теперь премьер, вопреки названию и намерению фильма, и стал простым и понятным большинству населения – настоящим Димоном. Не гордый какой-нибудь демон, а свой в доску Димон. Все воруют – и он ворует, значит, все путем, никакого подвоха ждать не приходится. Будь проще, и к тебе потянутся люди. А что может быть проще воровства?
Вся система ценностей вывернута наизнанку. Скажем, работала государственная система допинга, нарушения вскрыты, российская команда не допущена на Олимпиаду. Кто виноват? Наши чиновники и "сам", узаконившие эту систему обмана? Нет, те, кто защищает честный спорт, ставит заслон допингу, – это все "русофобы", а мы еще сильнее сплотимся вокруг своих вождей в защиту обиженных спортсменов.
Разоблачения коррупционных схем российских олигархов и самого Путина, раскрытие их офшорных активов, награбленных в России, угрожают им серьезными проблемами на Западе. Но в самой России это, скорее всего, опять-таки приведет к "сплочению": наших бьют, мы за себя постоим, не дадим "своих" в обиду. Любые позор, злодеяние, падение репутации в глазах окружающего мира работает на пользу этой системе, поскольку обособляет ее и способствует внутренней консолидации. Путинская власть нашла способ превращать минус в плюс, провал системы в средство ее упрочения. Конечно, рано или поздно она "схлопнется в себя", превратится в самопожирающую черную дыру, изолируясь от внешнего мира, лишаясь притока инвестиций и технологий, превращаясь в тупую, забитую, нищую автаркию. Но пока есть резерв выживания, эта система еще может черпать источник силы в своих же изъянах и слабостях.
Определяющей чертой населения становится привычка к девиантному, трансгрессивному поведению, которое отклоняется от социальных и моральных норм, принятых во всем мире. Здесь плохое (во всех смыслах) оказывается эстетически и морально привлекательнее. Чем хуже, тем круче. Здесь любят плохих парней и девчонок, бандитов, нарушителей порядка, крутых пацанов, ночных волков, героизируют криминальные элементы.
Легко представить Россию в образе хулиганствующего подростка, который уходит из своего европейского дома
"А моя страна – подросток!" – так восклицал Владимир Маяковский в поэме "Хорошо!". Для него это значило: "Твори, выдумывай, пробуй!" Но подростки, как известно, подчас страдают деструктивным и самодеструктивным поведением, что приводит к социальной дезадаптации личности вплоть до полной изоляции от мира: "В подростковом возрасте наиболее распространены уходы из дома, бродяжничество, школьные прогулы или отказ от обучения, ложь, агрессивное поведение, промискуитет (беспорядочные половые связи), граффити (настенные рисунки и надписи непристойного характера), субкультуральные девиации (сленг, шрамирование, татуировки)".
Весь этот девиантный комплекс наблюдается в поведении российского руководства, а вслед за ним – и населения, которое никак не выйдет из подросткового возраста. Легко представить страну в образе хулиганствующего подростка, который уходит из своего европейского дома, грубит, врет, задирает мирных и благополучных граждан, устраивает кровавые потасовки, не считается ни с юридическими, ни с моральными нормами. И при этом, конечно, разрушает самого себя, с той мотивацией, что раз вы все такие хорошие, я буду гадом, и пусть мне будет хуже, но и вам не поздоровится. Это мстительный комплекс обиды на весь мир, и чем больше сам подросток загоняет себя в угол, в кризис одиночества, тем сильнее его ненависть к окружающим. Это самовзрывающийся механизм – лодку раскачивают изнутри. Это суицидальный позыв общества, не сумевшего перейти в возраст зрелости, ответственности, позитивной социализации. Это тип подпольного человека (как у Федора Достоевского), который психически остается в подростковом возрасте и мстит миру за свою бестолковость, невзрачность, бездарность, одиночество. Он испытывает удовольствие даже от зубной боли, растравляет свою злость и гордыню, соединяет садизм с мазохизмом и не щадит самого себя. Его жизнь – упражнение в причинении боли себе и другим.
Вопрос: отчего же девиантный подросток – будь это личность или целое государство – не лечится, не использует общепризнанных средств в запасе цивилизации: медицину, образование, культуру? В "Записках из подполья" есть объяснение, точнее, значимое отсутствие такового – отсылка к самому свойству саморазрушающей воли: "Я не хочу лечиться со злости. Вот вы этого, наверно, не изволите понимать. Я, разумеется, не сумею вам объяснить, кому именно я насолю в этом случае моей злостью... Всем этим я единственно только себе поврежу и никому больше".
Это и есть какофилия (kakophilia) – влечение к плохому, уродливому, отвратительному (от греч. kakos – bad, evil, от индоевропейского kakka – "испражняться"). Того же корня слово "какофония" ("дурнозвучие", диссонанс). Еще в XVII веке возникло понятие "какократия" или "какистoкратия" (kakocracy, kakistocracy) – буквально "власть худших", негодяев и подлецов. Впервые это слово встречается у английского проповедника Пола Госнолда в его проповеди 1644 года в храме Святой Марии в Оксфорде. Госнолд выступил против тех, кто хочет превратить "нашу добросердечную Монархию в безумную Какистократию". Противоположность аристократии, то есть власти лучших, – не демократия, а именно какократия, власть худших. В таком обществе подлецу легче войти во власть, он прибегает к недозволенным приемам - лжи, клевете, насилию, предательству – и, конечно, больше преуспеет в карьере, чем человек с моралью и совестью.
В нынешнем обществе любят именно черненьких, измазанных во всевозможных грехах, и любят именно за злобность, жадность, коварство, за "разорю" и "не потерплю"
Но какократия – лишь верхушка айсберга, а подводная его часть – какофилия. Это общественное умонастроение, даже можно сказать, социальный инстинкт, который отдает предпочтение худшему перед лучшим. В таком обществе трудно быть добрым, милостивым, справедливым. Мальчика из Уренгоя затравили из-за того, что он посмел высказать сочувствие немецким военнопленным. Травят самых талантливых, самостоятельных, творчески состоявшихся: Кирилла Серебренникова, Константина Райкина, Андрея Макаревича, Дмитрия Быкова, Юрия Дмитриева...
Во втором томе "Мертвых душ" Чичиков рассказывает анекдот об одном честном управляющем, пострадавшем от злых судейских, которые еще и издеваются над бедолагой: "Полюби нас черненькими, а беленькими нас всякий полюбит". В нынешнем обществе любят именно черненьких, измазанных во всевозможных грехах, и любят именно за злобность, жадность, коварство, за "разорю" и "не потерплю" (как у щедринских градоначальников). Это и есть какофилия: любовь к наихудшему, завороженность злом, болью, духом небытия. А достойных любви, "беленьких" люто ненавидят за то, что они выступают живым упреком нашей лени, грязи, бездарности. Смысл гоголевской пословицы иронически вывернут наизнанку: если полюбишь черненьких, то беленьких уже навсегда возненавидишь. Это те же вывернутые нравы, которые описаны Исааком Бабелем в "Конармии", в самом начале новой, "революционной" эпохи: "Человек высшего отличия – из него здесь душа вон. А пограбь вы мало-мало или испорть даму, самую чистенькую даму, – тогда вам от бойцов ласка..." ("Мой первый гусь").
Но чем сильнее раскручивается антисистема, чем успешнее она превращает свои провалы в свои победы, тем глубже загоняет антизакон и антимораль внутрь себя и быстрее несется к гибели. Так развалилась тоталитарная система, так развалится и гибридная: они вбирают в себя дух небытия и в конце концов сами проваливаются в него. Самая трудная задача для общества – перевернуть уже вывернутое, убедить себя в правоте общепринятых правил. Закон и нравственность – это не фейк, не обманные категории для того, чтобы слабые могли господствовать над сильными. Это именно проверенные веками культурные гены развития.
Михаил Эпштейн – российский и американский философ и культуролог
Высказанные в рубрике "Право автора" мнения могут не отражать точку зрения редакции
