Продолжение серии "Разные "голоса". Часть 17. Начало читайте здесь.
1 октября 1942 года президент Франклин Рузвельт написал записку генеральному прокурору Фрэнсису Биддлу:
В Европе имеется ряд американцев, помогающих на радио Гитлеру и его присным. Почему бы нам не предъявить им обвинение в измене, даже если мы не сможем судить их до конца войны? Насколько мне известно, Эзра Паунд, Бест, Андерсон и некоторые другие вещают через микрофоны Оси.
Так началось дело о государственной измене поэта Эзры Паунда. Из справки, представленной Госдепартаментом, выяснилось, что Паунд родился 30 октября 1865 года в Хейли, штат Айдахо, гражданин США, но с февраля 1911 года живет за пределами страны. Последнее время постоянно проживает в Рапалло, Италия, женат на поэтессе Дороти Шекспир, от которой имеет сына Омара. С февраля 1940 года сотрудничает с итальянским международным радио. В своих передачах выражает "чуждые и неуважительные" по отношению к США взгляды. Генеральное консульство США в Генуе сообщало в госдепартамент депешей от 4 июня 1941 года, что Эзра Паунд в течение ряда лет известен своими крайне профашистскими убеждениями. При посещении консульства отдавал фашистский салют. Отказался вернуться на родину, когда из Италии эвакуировался американский дипкорпус.
По распоряжению генерального прокурора передачи Эзры Паунда начали прослушивать и записывать. Но понять в них ничего не могли. Было ясно, что эти страстные монологи наполнены возмутительным содержанием, но они настолько путаные, что сформулировать на их основании юридически корректное обвинение в госизмене не представляется возможным. Возникло даже подозрение, что эти тексты – не что иное, как шифрованные послания каким-то вражеским агентам на территории США.
В справке Госдепа все правда. В ней нет главного – личности и условий, сформировавших ее. Если бы Госдеп обратился за консультацией к знаменитому впоследствии "охотнику за кротами" Джеймсу Джизусу Энглтону, он многое рассказал бы об Эзре Паунде. В бытность студентом Йельского университета Энглтон сам грешил стишками, редактировал литературный журнал Furioso, публиковал в нем Элиота, Каммингса и Паунда, ставших славой англоязычной поэзии XX века, и состоял со всеми ними в активной переписке. Но Энглтон работал в то время в лондонском отделении Управления стратегических служб, и его мнением никто не интересовался. Если бы спросили нобелевского лауреата, поэта и старшего друга Паунда Уильяма Батлера Йейтса, он ответил бы, что Эзра Паунд – "одинокий вулкан", Джеймс Джойс – что он "непредсказуемый пучок электричества". Но их не спросили, а своих знатоков или ценителей современной поэзии в Госдепе и минюсте, видимо, не нашлось.
Паунд как поэт и мыслитель созревал в интербеллум – межвоенный период, который по-английски называется roaring 20s ("ревущие двадцатые"), по-французски – аnnées folles ("безумные годы"), а по-немецки – Goldene Zwanziger ("золотые двадцатые"). Запад тогда наслаждался миром и отчаянно веселился. Европейская культура бурлила новыми формами. Мысль о новой, еще более страшной войне казалась больным бредом. Грядущую катастрофу предчувствовали единицы. В их числе был и Эзра Паунд.
Он всю жизнь писал одну поэму, состоящую из многих cantos. Так, на манер Данте, Паунд называл свои песни. Его целью было создать современный эпос, который впитал бы в себя всю мировую культуру от Гомера до Конфуция. Его стихи трудно читать, еще труднее декламировать вслух или заучивать наизусть. Они переполнены культурными аллюзиями, зачастую на языке оригинала, и намеками на современные ему обстоятельства и реалии. Продираться через этот частокол реминисценций с репьями ссылок – очень специфическое удовольствие. Это классический поэт для поэтов, каким был Велемир Хлебников. Он стремился сочинить новую "Божественную комедию", но, как признавался на склоне лет он сам, "трудно написать рай, когда все внешние признаки говорят о том, что ты должен писать апокалипсис".
Когда в конце 20-х разразился мировой экономический кризис, спасением от надвигающейся катастрофы одним показалась плановая экономика Сталина, другим – корпоративное государство Муссолини. Паунд принадлежал к этим другим. Из русской интеллигенции в их числе упоминается обычно Дмитрий Мережковский, но можно вспомнить и Николая Бердяева с его статьей "Новое Средневековье":
Мы живем в эпоху цезаризма. И значение будут иметь лишь люди типа Муссолини, единственного, быть может, творческого государственного деятеля Европы, который сумел подчинить себе и государственной идее воинствующе-насильнические инстинкты молодежи, дал выход энергии.
Синклер Льюис в романе "У нас это невозможно" передает стандартное рассуждение американского обывателя:
Может, не так это и плохо иметь настоящего сильного человека вроде Гитлера или Муссолини… Иными словами, хорошо бы заполучить доктора, который не станет обращать внимания ни на какие отговорки, а действительно возьмет пациента в руки да заставит его выздороветь, хочет он того или нет!
(Перевод Зинаиды Выгодской)
В глазах Паунда итальянский фашизм был и художественным проектом, и лабораторией новой экономики. Поэт был приверженцем модной тогда теории "социального кредита" британского инженера Клиффорда Дугласа. Его идея состояла в учреждении принадлежащих трудящимся индустриальных банков, которые будут распределять поступающие от промышленных компаний доходы.
Паунд перебрался в Италию в 1924 году, а в 1927-м дуче удостоил его личной аудиенции. Паунд изложил Муссолини теорию социального кредита и потом сообщил Дугласу, что не встречал никого, кто постиг бы ее столь быстро. Впоследствии он увлекся теорией Сильвио Гезелля, предлагавшего национализировать землю и отменить процент по кредитам, и написал Муссолини записку на эту тему, которая благополучно канула в бюрократических недрах итальянского министерства финансов.
Мировая война началась незаметно. В окрестностях Рапалло ничего не произошло. Об этом, именно в связи с Паундом, которого он не любил и называл "второгодником-недоучкой", говорил в Венеции Иосиф Бродский:
Между прочим, я сегодня вышел на улицу – опустить какие-то письма. Солнечный день, все нормально. И пролетел вертолет. Военный, причем. И я подумал – а что если это уже началось? И как будет выглядеть день новой мировой войны? А так и будет выглядеть: солнышко будет светить, вертолеты летать, где-то будут стрелять пушки. И мир будет катиться к гибели.
Во всяком случае, Америка в войну еще не вступила, и он как мог стремился предотвратить это вступление. С обещанием "ваших парней никогда не пошлют ни на какую иностранную войну" Франклин Рузвельт шел на выборы в 1940 году и выиграл их.
Сотрудничать с радио Паунд начал в том же 40-м. Он жил в Рапалло на итальянской Ривьере и приезжал в Рим, чтобы записать сразу несколько 10-минутных передач, которые потом шли в эфире в его отсутствие.
7 декабря 1941 года Япония напала на Перл-Харбор, и Америка вступила в войну. Паунд молчал полтора месяца. Потом передачи возобновились и стали более истеричными и взвинченными по тону. В семье Паундов было принято называть детей библейскими именами: Эзра – это Ездра в русском написании. Но его монологи теперь больше напоминали мрачные проклятия пророка Иезекииля.
В январе 1942-го посольство Швейцарии, представлявшее в Италии интересы США, предложило американским гражданам помощь в репатриации. Паунд не мог ехать: у него на руках был тяжелобольной отец, мать-старуха и двое детей, чье американское гражданство было под вопросом. Да и денег не поездку поездом в Лиссабон, а оттуда пароходом в Америку не было.
Федеральная Служба мониторинга иновещания в Портленде, штат Орегон, продолжала записывать его передачи, но по-прежнему мало что понимала в них. В справке, составленной для министерства юстиции, говорилось:
Передачи Паунда бессвязны и расплывчаты. Следить за логикой его пропаганды довольно сложно. Тем не менее можно утверждать, что он ревностный фашист и что его передачи представляют собой главным образом критику образа правления в Соединенных Штатах и Англии и невыгодное для них сравнение с Италией. Он критикует американский и британский народы за их полную слепоту и невежество, допустившие существование нынешних форм правления, и старается всеми силами породить в них чувство неудовлетворенности.
Ясно было также, что Паунд – ярый антисемит. Из песни слова не выкинешь. Он свято верил во всемирный еврейский заговор и называл Рузвельта Рузвельтштейном.
Вот короткий фрагмент передачи от 19 февраля 1942 года – редкий случай, где все понятно. Его, как и все прочие радиомонологи Паунда, сопровождает предуведомление диктора:
Итальянское радио, действуя в соответствии с фашистской политикой интеллектуальной свободы и права на собственное мнение для тех, кому дозволено его иметь, а также следуя традиции итальянского гостеприимства, предложило к услугам доктора Эзры Паунда свой микрофон дважды в неделю. Само собой разумеется, от него не потребуют говорить что-либо противоречащее голосу его совести или нечто несовместимое с его долгом гражданина Соединенных Штатов Америки.
Эзра Паунд: Говорит Европа. Это Эзра Паунд. У президента нет законной власти заключать окольные и тайные соглашения с иностранными державами. У него нет права стряпать политику в духе Джонни Бакена и подписывать документ от имени нации. Договоры Соединенных Штатов вступают в силу после ратификации Конгрессом, но не раньше... У президента не больше легальных полномочий делать такие подлости, чем у вас, – подписать чек от моего имени или у меня ваш. Никакая тьма не оправдывает невежество.
Отрывок требует пояснений. Февраль 1942-го – период тесного сближения США и Великобритании. 23 февраля в Вашингтоне было подписано англо-американское соглашение о взаимной военной помощи. Паунд сравнивает действия президента Рузвельта с действиями генерал-губернатора Канады Джона Бакена, который в сентябре 1939 года объявил от имени Канады войну Германии. Слова "тьма не оправдывает невежества" – переделанная цитата из шекспировской "Двенадцатой ночи": "Нет тьмы, кроме невежества".
Государственная измена – единственный состав преступления, сформулированный непосредственно в Конституции США. "Под изменой Соединенным Штатам, – гласит раздел 3 статьи III, – понимается только ведение войны против них, присоединение к их врагам, оказание им помощи и услуг". Радиопередачи Паунда квалифицировали как помощь и услуги врагам. Было предложение судить его и других изменников заочно, но от этой идеи отказались, так как она противоречит следующей фразе того же раздела Конституции: "Никто не может быть признан виновным в измене, если это не будет подтверждено показаниями двух свидетелей инкриминируемого акта или собственным признанием обвиняемого в открытом судебном заседании". Правительство ограничилось заочным предъявлением обвинения. Это произошло в конце августа 1943 года.
Узнав об этом из газет, Паунд 4 августа послал в швейцарское посольство письмо, адресованное генеральному прокурору Биддлу:
Я не верю, что простой факт вещания по радио откуда бы то ни было составляет акт измены. Думаю, это должно зависеть от содержания передач и мотивов говорящего. Я не говорил об ЭТОЙ войне – я протестовал против системы, порождающей одну войну за другой. Я не обращался к войскам и не призывал к мятежу или бунту...
По настоянию Биддла командование американских войск в Северной Африке размножило и распространило описание примет и фотографию Паунда с целью его скорейшего ареста. В апреле 1945-го американские силы заняли итальянскую Ривьеру. 2 мая немецкие войска в Италии капитулировали. Но когда Паунд пришел сдаваться, до него никому не было дела. Он вернулся домой. На следующий день в его дверь постучали. Одни авторы пишут, что это были партизаны, другие – что бандиты, выдававшие себя за партизан и рассчитывавшие получить награду. И на этот раз американцы его отпустили, но уже временно. А через несколько дней арестовали.
Доставленный в отдел контрразведки в Генуе, он попросил дать ему возможность обратиться по радио со своим финальными посланием, текст которого он уже написал. Паунд собирался призвать союзников заключить мир с Японией, проявить милосердие к Германии, ввести американское правление в Италии и учредить еврейское государство в Палестине. Выступить по радио ему не дали, а текст послали директору ФБР Эдгару Гуверу.
Паунда заключили в лагерь в Пизе. 60-летний поэт провел две с половиной недели в железной клетке размером 6 на 6 футов (1,8 метра) под открытым небом – "клетке для горилл", как он ее назвал. В конце концов у него помутился разум. Паунда перевели в более сносные условия, где его обследовали психиатры. Они пришли к выводу, что пациент определенно страдает психическим расстройством и нуждается в более тщательном обследовании в условиях стационара.
15 ноября 1945 года его наконец доставили самолетом в США. Но суд над ним так и не состоялся. В федеральной тюрьме его обследовала целая группа психиатров. В итоге Паунд был признан невменяемым. Суд определил местом его содержания психиатрическую клинику Святой Елизаветы в Вашингтоне. При этом обвинение с него не сняли – он был госпитализирован впредь до выздоровления, после чего должен был предстать перед судом.
По мнению некоторых авторов, от неминуемого сурового наказания (за госизмену полагалась смертная казнь) Эзру Паунда спасли влиятельные заступники. Но из материалов дела становится ясно, что позиции обвинения были слабыми. Сам обвиняемый вины не признавал, а со свидетелями возникла заминка. Запутанные тексты передач нелегко было истолковать в нужном прокурорам смысле. Если бы все это говорилось по американскому радио, его тексты были бы защищены Первой поправкой о свободе слова.
Из семи человек, которым вместе с Паундом было предъявлено обвинение в измене за те же самые действия, осудить удалось лишь двоих. Двое умерли, не дождавшись суда, еще троих пришлось освободить за недостатком улик. Всего вероятнее, это произошло бы и с Паундом, поэтому диагноз психиатров был спасением лица для генерального прокурора.
В 1949 году Библиотека Конгресса, к вящему гневу патриотов, присудила Паунду премию за лучшую поэтическую книгу года – "Пизанские песни". Конгрессмен Джейкоб Джавиц учинил парламентское расследование "поощрения морального урода". Премию (тысячу долларов) не отобрали, но право присуждать ее в дальнейшем передали Йельскому университету.
В апреле 1958 года Паунда выписали из клиники после того, как врачи решили, что пациент неизлечим. Суд постановил освободить его. Минюст не возражал. В кампании за освобождение Паунда приняли участие Роберт Фрост, Эрнест Хэмингуэй, Т. С. Элиот, Габриела Мистраль, Жак Кокто, Грэм Грин, Игорь Стравинский, Уильям Сароян и генеральный секретарь ООН Даг Хаммершельд.
Паунд поселился в Венеции, где и умер в ноябре 1972 года. На склоне лет он сожалел о многом сказанном в радиоэфире. Алену Гинзбергу, который не мог похвалиться англосаксонским происхождением, он сказал, что худшей своей ошибкой он считает "тупое провинциальное предубеждение против евреев, которое одно все испортило". В его поздних стихах исследователи читают слова раскаяния. Такова Canto LXXXI. Читает автор.
...Тщеславье сбрось,
Ты лишь побитый градом пес,
Ты тетерев-глухарь под вспышкой солнца,
Ты черно-бел до кончиков волос,
Не различаешь, где крыло, где хвост,
Тщеславье сбрось.
Как ненависть твоя низка,
Взращенная на лжи,
Тщеславье сбрось,
На разрушенье скор, на милость скуп,
Тщеславье сбрось,
Я говорю, отринь...
(Перевод Яна Пробштейна)
