Во второй части этого выпуска: «В тишине и в темноте»: как живёт человек, утративший слух и зрение. «Родной язык». Разговор с поэтом Томасом Венцловой. «Красное сухое». Что и как пьют в странах бывшей Югославии.
Александр Ведерников: Когда-то я прочел биографию Вильгельма Фуртвенглера, в которой было, в частности, написано, что молодой Фуртвенглер рос в семье в атмосфере чрезвычайно высоких интеллектуальных запросов. Про себя я могу сказать, что действительно у меня было замечательное детство, мои родители имели круг общения, который оказал определенное влияние на меня и, соответственно, на мое какое-то детское первичное решение, что я тоже хочу быть музыкантом. К моему отцу часто приходили и дирижёры, и коллеги-исполнители, и композиторы, как, например, Георгий Васильевич Свиридов. Детские впечатления лучше всего откладываются в мозгу. Это дало мне возможность ощущать себя уже в каком-то смысле подготовленным, когда я начал музыкой заниматься. Даже когда я пошел в музыкальную школу, это давало мне большую фору. Георгий Васильевич Свиридов, естественно, оказал большое влияние на моего отца, на его музыкальное, артистическое становление. Мы с ним тоже достаточно много общались, уже даже когда я был, как раньше принято было говорить, молодым специалистом. Например, на Западе любят представлять Шостаковича борцом с советским режимом, кем он в общем никогда не был. Даже если говорить о том, допустим, кто из них был более советский человек — Шостакович или Прокофьев, то Шостакович, безусловно, был советский человек до мозга костей. Его творчество в каком-то смысле могло противоречить его взглядам. То же самое могу сказать о Свиридове: если его представлять почвенником и всё — это было бы большим упрощением. Разница еще в том, что свиридовская музыка по преимуществу всегда была связана со словом, с отечественным словом, хотя у него есть песни на стихи Бернса, Шекспира, но тем не менее, это прежде всего отечественные поэты. Его очень интересовала тема русской революции в силу того, что он был смешанного происхождения: часть родственников была красная, а часть родственников была белая. Поэтому для него это тоже была история острая. Он всю жизнь боролся против симфонического метода в музыке, а симфонический метод был преобладающим. То есть такая магистральная дорога развития — это и Шостакович, и Малер, и Бетховен. А он всегда выдвигал тех композиторов, которые разрабатывали альтернативный метод развития музыкальной материи, как, например, Шуберт, Мусоргский, Дебюсси и некоторые другие. Известны его натянутые отношения с Шостаковичем. Хотя я вам скажу, когда Шостакович умер, то самое выдающееся слово на панихиде было произнесено именно Свиридовым. Он все-таки был ученик Шостаковича. Я знаю, что Шостакович его очень высоко ценил. Известно его высказывание, когда он послушал «Грустную песню» Свиридова: «Здесь мало нот, но много музыки».
Когда в начале ХХ века было более жесткое общество, то и дирижеры были диктаторского типа. Тосканини палками кидался, часы давил и так далее. Сейчас, допустим, если бы Тосканини пришел, он бы не продержался больше часа, потому что профсоюз сказал бы, что так себя не ведут. Хорошо это или плохо? Скорее плохо, потому что в принципе ради того, что он Тосканини, можно было бы и потерпеть. Но сейчас люди во главу угла прежде всего ставят свои какие-то комфортные ощущения, никто не будет страдать из-за гения, который с точки зрения общения с людьми абсолютный упырь. Я был знаком лично с Евгением Федоровичем Светлановым. Он имел тяжелый характер, он мог себе позволить такие вещи. Ваше радио называется Радио Свобода, вы же не будете отрицать того, что личное пространство свободы у каждого человека в нашем мире сужается. Я, например, не смог бы работать в Америке, потому что там, допустим, в число обязанностей дирижера обязательно входят встречи с попечителями и некий активный фандрайзинг. Я более узко понимаю свою профессию, предпочитаю заниматься своим прямым делом — учить партитуры, репетировать, добиваться каких-то результатов. Если ты серьезно работаешь над какими-то партитурами, у тебя просто нет времени, чтобы каждый день ходить, с кем-то сидеть, выпивать коктейль и поднимать финансирование. Например, есть такая максима, что все исполнители-музыканты делятся на две категории. Одни прежде всего выражают себя через музыку, а другие пытаются проникнуть именно в сущность музыкального произведения как можно глубже и полагают это своей основной задачей, они не используют музыку как некий предлог для самовыражения. Я предпочитаю, как мне кажется, углубленный подход. Могу привести пример. Был такой Герберт фон Караян всем известный, он был очень большой талант и замечательный организатор музыкальных процессов, что-то из его наследия, безусловно, всегда будут находить. Но он иногда грешил слегка поверхностным подходом. Поэтому сейчас вдруг оказалось, что его многочисленное записанное наследие люди перестали покупать. А, допустим, такой человек, как Серджу Челибидаке вызывает сейчас очень живой интерес, все гоняются за всякими архивными записями его концертов.
Я не могу сказать, что какой-то народ не музыкальный, просто есть наличие традиции. Например, в мусульманских странах нет традиции слушания симфонической музыки и посещения оперы. Хотя, говорят, что в Саудовской Аравии будут открывать оперный театр. Я считаю, что самая крупная музыкальная традиция, традиция хождения на концерты и в оперу, существует, пожалуй, в Австрии, в Германии, видимо, в Англии. Дания — это не лучшая в этом смысле страна, далеко не лучшая. Поскольку здесь общество эгалитаристское, считается, что музыка – забава, нечего на это деньги тратить. Кроме того, здесь большое количество эмигрантов из мусульманских стран, поэтому демократия проявляется в том, что если эмигрантам это не надо, а они голосуют, то значит вы этого и не получите. Государственное финансирование сжимается. Так происходит в нескольких странах, даже в большинстве стран Европы. Допустим, оркестр, которым я руковожу до сего времени, правда, это мой последний сезон, но тем не менее, он был основан в 1948 году. Какое-то время он расширялся, расширялся, расширялся, потом достиг своего максимума численности лет 20 назад, а после начали финансирование сокращать, и пришлось нам закрыть сначала один стул, потом еще два стула и так далее. Мне комфортно работать в Англии, потому что это очень быстрые и гибкие оркестры, очень профессиональные. В Англии нет социалистических предрассудков, а в Дании иногда даже ловишь себя на мысли, что еще чуть-чуть и будет очень похоже на Советский Союз. В Японии аудитория, пожалуй, одна из лучших в мире, потому что они в хорошем смысле слова наивные, восторженные, они же начали к этому делу приобщаться лет 60 назад и сделали огромные успехи, в Японии очень хорошая музыкальная культура, замечательные оркестры и потрясающая публика. Единственное, можно слегка укорить за то, что они излишне консервативны в смысле репертуара, то есть они любят слушать то, что они знают. С этим тоже можно бороться. Это известная психологическая история, что люди всегда с удовольствием послушают еще раз то же самое, то, что они уже раньше слышали, нежели что-то новое.
Как только у тебя появляется массовая популярность, она на тебя накладывает колоссальное количество ограничений, ты теряешь определенную часть своей приватной жизни. Допустим, та же Анна Нетребко, она стала лицом ювелирной компании Chopard, это на тебя накладывает определенные обязательства, хочешь не хочешь, должен носить эти цацки, везде в них появляться и так далее.
Я люблю радио. Поэтому мне очень жалко, что, допустим, Радио Свобода из радио ушло. Слушать радио и читать в интернете — это две разные вещи. Мне приятно, что у меня сейчас есть возможность сказать — люблю короткие волны.
Музыки хорошей много. Пути музыки для широкой публики и музыки для как бы узких кругов сильно разошлись. Так не было еще 100 лет назад, 100-150. Поэтому сейчас писать музыку серьезную и в то же время понятную очень сложно. Буквально считанное количество людей в состоянии это делать. Я очень высоко ценю Леонида Десятникова или, например, такого композитора как Джон Адамс, оперу которого «Никсон в Китае» мы будем на следующий год ставить в Копенгагене. Я с удовольствием дирижирую и современную музыку. Просто ты не можешь все делать одинаково хорошо, поэтому я себя ограничиваю тем, что не дирижирую музыку до Гайдна, потому что это совсем другая специфика. Так же я не дирижирую какой-то специфический современный авангард, который тоже в принципе особого дирижирования не предполагает. Я, конечно, очень люблю русскую музыку, причем очень много чего я люблю. Люблю музыку Глинки, например. Мне жалко, что вне России она не так широко известна, как того заслуживает. Люблю музыку ХХ века, это не только Свиридов, но и Прокофьев, и Шостакович, и Стравинский и так далее. Вообще ХХ век, мне кажется, что это очень интересный период. Так же я много дирижирую классический период, Бетховена. Сейчас – Вагнера, так получилось. Это целый мир, когда опера длится пять часов. Надо сделать так, чтобы могли сыграть и чтобы могли это послушать.
Хорошо бы заниматься чем-то, я занимался йогой, сейчас перестал, потому что времени нет, а вообще надо бы это возобновить. Хорошо, когда нет лишнего веса. Я похудел, моя работоспособность увеличилась. У меня хорошие взаимоотношения с едой, я не жалуюсь на отсутствие аппетита. Я очень люблю японскую кухню, люблю средиземноморскую кухню. Мне жалко, что Дания — это не самая лучшая страна для еды. Я прочел, например, что сейчас в Москве есть много мест, где тоже очень даже. Причем даже не надо в ресторан ходить, достаточно сходить на какой-нибудь фермерский рынок, например, рыба замечательная, мясо. Сейчас в связи с импортозамещением, которое, конечно, довольно такая идея противоречивая, но сейчас появились отечественные сыры очень хорошие, чего раньше не было.
Далее в программе:
Екатерина Лушникова: "В тишине и темноте".
Галина Колодкина слух и зрение потеряла, когда ей было 5 лет. С тех пор её единственная связь с миром – это мама Лидия Петровна. Мать и дочь разговаривают пальцами.
Лидия Петровна: Она всё время только через мою руку... Вот, например, я говорю "Галя" – это буква "г", "а", "л", "я". Каждая буковка – это знак. Дактильная азбука. А она это чувствует только ручками. Она мою руку держит, и чувствует каждую букву. Так мы разговариваем.
«Родной язык». Разговор с литовским поэтом, американским профессором Томасом Венцловой:
«Литовские поэты, как бы они не отталкивались от русского языка, как бы они не проклинали русских оккупантов, которых я тоже, кстати, проклинал, но я старался всё-таки проклинать не русских, а советских оккупантов, потому что считал, что Россия в определённом смысле тоже оккупирована, да, как бы они не проклинали русских оккупантов, они читали того же Мандельштама, Пастернака, Бродского».
«Красное сухое». Разговор с журналистом и писателем Андреем Шарым о том, что и как пьют в странах бывшей Югославии.
