Юбилей Людмилы Стефановны Петрушевской являет несомненное торжество справедливости. Ныне она, вне всякого сомнения, классик русской литературы; и когда вспомнишь, что первую книгу она издала в 50 лет, тем более радуешься ее долголетию: ей удалось увидеть свой триумф, свое торжество, свою победу.

Петрушевская начинала как драматург, и в советское время какие-то ее пьесы даже ставились на каких-то полусамодеятельных сценах, но их тут же снимали. Прорыв произошел с началом перестройки – постановкой пьесы "Московский хор". Пошли публикации в лучших журналах, и прогремела повесть "Время ночь", следом за ней – "В своем кругу", многочисленные рассказы, новые пьесы. Пошли иностранные переводы, вышло собрание сочинений. Критики трубили в фанфары, сравнивали ее с Гоголем. В общем, произошедшее укладывается в провербиальную фразу: писатель в России должен жить долго.

Поначалу эффект Петрушевской объясняли просто, даже слишком просто: мол, ликвидирована цензура, и в прозе Петрушевской вышла на свет жизненная правда, так долго скрывавшаяся или искажавшаяся всякого рода идеологической лакировкой. Но постепенно в творчестве Петрушевской увидели другое, куда более глубокое, острое и, прямо сказать, устрашающее содержание. Петрушевская – писатель отнюдь не реалистический, а, если угодно, сюрреалистический, она пишет не хронику русской жизни, а гротеск, карикатуру, гиньоль. У нее нет бытовых сюжетов и узнаваемых житейских героев, персонажи ее прозы и драматургии – некие демоны, уроды – или же юроды. В ее творчестве предстает не советская, не российская вообще действительность, а открывается некий инфернальный мир, адово подземелье. Не бытовуха, но и не чернуха, а нечто большее и страшнейшее. И возникает нелегкий вопрос: то ли советские годы превратили людей в таких злодеев, то ли сама советская власть была порождением этих пришельцев из ада. У Петрушевской рушится гуманистический миф, люди у нее не заслуживают милости и прощения. У нее есть автобиографический цикл "Карамзин"– картины современной деревни, насельники которой считают ее ведьмой. Да, от нее исходят злые токи, излучается негативная энергия – во всяком случае, такое впечатление готово создаться у непредубежденного читателя и нелицеприятного ценителя.

Петрушевская, похоже, сама устает от такого своего расположения – и пытается уйти от кошмарной реальности в безобидные фантазии, в сказки. Но и сказки у нее страшные, "черные". Однажды ее рассказ "Глюк" включили в круг школьного чтения, но потом исключили, что вызвало негодование сочувствующих интеллигентов. А ведь рассказ действительно не для детей – фантазия о наркотиках, этакий бодлерианский "искусственный рай" со всеми последствиями. Сдается, что жила бы Петрушевская в Америке, ее героями стали бы те малолетние стрелки, что с регулярной частотой убивают своих однокашников.

Выход она иногда находит в уже полностью абсурдистских текстах, пишет "Парадоски" и "Пуськи бятые" или рассказики, объединенные в цикл "Морские помойные сказки". Тут уже идет чисто словесная игра, напоминающая в досоветской литературе Ремизова: так же любил стилизованное косноязычие. Но есть у Ремизова и такая сцена: мать повесилась, а дети уцепились за ее платье и раскачивают покойницу, и сами с ней раскачиваются. Такая сцена вполне могла бы появиться у Петрушевской. Да собственно, и появилась, и не одна, а во множестве.

Можно, конечно, сказать, что тяжелый сюрреализм Петрушевской, репрезентация жизни в картинах ада имеет источником собственную ее жизнь, не однажды без выдумок ею рассказанную. У нее было голодное и голое детство, выпавшее на военные годы: эта внучка знаменитого лингвиста была малолетней нищенкой, добывавшей пропитание песенками и жалостливыми – а то и страшными – рассказами. Вот, если угодно, и форма, и содержание последующего ее творчества. Она сумела, по слову того же Гоголя, эту бедную жизнь возвести в перл создания, претворить ее в мощную драматургию и прозу. И еще она любит выступать в обличье кабаретной певички – это сублимация все того же казанского детства. Вот уж истинно казанская сирота, сумевшая стать московской и мировой знаменитостью.

Жизнь и творчество Людмилы Петрушевской являют высокое зрелище победоносного таланта. Лестно быть современником и зрителем такого представления.