Это дело велось дважды еще при советской власти. Сейчас к нему вернулись вновь – уже в независимой Латвии. Историки исследовали обстоятельства уничтожения евреев в городке Краслава во время Второй мировой войны и расследование этого злодеяния в годы коммунистического правления. Результаты этой работы говорят многое не только о нацистской оккупации, но и о советском периоде, а также о том, как относятся к истории в сегодняшней Латвии.

В Латгалии, восточном регионе Латвии, в довоенный период проживала треть всего еврейского населения страны. Более 90 процентов евреев Латгалии погибли в июле-августе 1941 года. В Краславе, некогда заметном местечке-штетле, согласно переписи 1935 года, евреи составляли треть населения. Из 1444 человек в живых остался один.

Исследователи отмечают, что в маленьких латвийских городах уничтожение евреев происходило так стремительно, что последовательность и подробности событий исчезали из памяти очевидцев. За комплексное расследование этих преступлений КГБ взялся только в 60-е годы. Корреспондент Радио Свобода побеседовала с историком Артуром Жвинклисом, членом Комиссии по научному изучению деятельности КГБ Латвийской ССР, который исследовал уголовное дело и судебный процесс против убийц евреев в городе Краслава.

– В чем специфика вашего исследования?

– До сих пор наши исследования касались преимущественно жертв советского режима, и меньше – деятельности самого этого режима. В данном случае речь идет о том, как тогдашними властями разыскивались, были найдены, допрошены и осуждены военные преступники. Речь о том, какова была роль сотрудников советских органов госбезопасности в попытке восстановления исторической справедливости.

В 1966 году состоялся суд по уголовному делу, которое КГБ вел против двух лиц: Казимира Трачунса и Михаила (Микелиса) Эглитиса, оба 1914 года рождения. Их приговорили к высшей мере наказания и расстреляли 14 января 1967 года. Нужно признать, что следствие в 60-е годы очень отличалось от того процесса, который МГБ вело в 40–50-х годах. Тщательнее опрашиваются свидетели, проводятся экспертизы, эксгумации, все уголовно-процессуальные действия ведутся более основательно, документируются, фотографируются. О преступных деяниях двух убийц евреев собрано девять объемистых томов документов.

Дел, касавшихся уничтожения евреев и советских активистов в Краславе, оказалось несколько десятков. Была составлена обзорная справка, авторы которой пытаются ответить на вопрос, фигурируют ли в этих делах оба подозреваемых. К работе над делом было привлечено множество районных и городских отделов КГБ Латвийской ССР. В одном из латвийских городков, Кулдиге, Михаил Эглитис, как выяснилось, преспокойно прожил 20 лет.

В итоге обнаружилось, что дело об убийстве евреев в Краславе уже велось во второй половине 40-х годов и в начале 50-х. Открылись весьма неприглядные вещи. Уже 10 октября 1949 года зампред Талсинского отдела МГБ Латвийской ССР старший лейтенант госбезопасности Янис Плотко допросил как свидетеля некоего Федора (Теодора) Унгурса, 1914 года рождения. Этот человек чистосердечно признался, что, будучи с 1933 года членом организации "Перконкрустс" ("Громовой крест" – латвийская организация фашистского и антисемитского толка. – РС), после вторжения войск нацистской Германии по заданию организации направился в Краславу, чтобы установить там власть перконкрустовцев (естественно, ничего такого им не удалось). Он признал свое участие в организации уничтожения 28 евреев в ходе одной акции и участие в другой, более масштабной.

По всей логике сталинского правосудия, его должны были арестовать. Но дальнейшие действия следователя удивительны: Унгурса после дачи показаний освобождают. Разгадка оказалась простой: еще с июля 1940 года Унгурс был тайным агентом советской госбезопасности и действовал под псевдонимом Иванов. Очевидно, из кабинета следователя он прямиком отправился обратно в лес, поскольку в графе о роде занятий следователь Плотко указал: "бандит без определенного места жительства". Однако расплата все равно пришла: Унгурса расстрелял весной 1950 года командир группы латвийских партизан на основании подозрений в сотрудничестве с советскими органами госбезопасности.

Судя по материалам того же краславского дела, от ответственности ушли еще два свидетеля. Судимый ранее за военные преступления Антон Ковалевский признался в 1966 году в участии в убийстве советских активистов и конвоировании евреев. Антон Гризанс первым, еще до начала этого процесса, в марте 1962 года назвал сотруднику Вентспилского отдела КГБ ЛССР капитану Лубянову имена Унгурса и Эглитиса. Свое участие в убийстве евреев в Краславе, в бывшем тире айзсаргов (военизированное формирование в межвоенной Латвии. – РС) он описал, назовем это так, в приглушенных тонах. Дела были возбуждены, и тогдашний руководитель следственного отдела КГБ ЛССР Известный даже написал в районные структуры, что этих людей следует арестовать. Но почему-то этого не произошло.

– А как сложилась судьба фигурантов уголовного дела 1966 года?

– В советское время многих военных преступников привлекали к ответственности повторно. Людей судили в 1940-е годы или начале 50-х, когда смертная казнь была отменена, и в середине-конце 50-х освобождали. А со второй половины 60-х их арестовывали снова "в связи с вновь отрывшимися обстоятельствами". Этими обстоятельствами в большинстве случаев было участие в массовых убийствах евреев. Казимира Трачунса впервые арестовали в 1947 году, осудили за зверства по отношению к советским военнопленным в Кирупском концентрационном лагере и возможное участие в убийстве военнопленного. Он был настойчивым человеком, добился пересмотра дела, ему сократили срок на 10 лет, скорее всего, за неимением доказательств его вины в убийстве этого военнопленного.

И вот как капризна судьба. Для органов госбезопасности его участие в убийствах евреев не было совсем уж новостью. Есть соответствующие показания свидетелей в другом уголовном деле, датированные тем же 1947 годом (речь шла об убийстве одного конкретного еврея). Эту нитку можно было раскрутить сразу, и тогда Трачунсу удалось бы спастись от смерти. Но беда Трачунса была в том, что его арестовали структуры МГБ союзного подчинения, а именно латвийский железнодорожный отдел. А материалы о его возможном участии в убийстве еврея собрал Даугавпилсский городской отдел МГБ ЛССР. Их деятельность не координировалась. Поэтому в 1966 году эти обстоятельства действительно оказались новыми.

– Почему дела об убийствах евреев стали расследоваться только через 20 лет после самих преступлений?

– Отдельные эпизоды расследовались и в 40-е, и в 50-е. Но для советских органов госбезопасности расследование убийства евреев никогда не было первоочередным делом. Им было обнаружение и преследование антисоветской деятельности, ликвидация национального сопротивления и подполья. Расследования военных преступлений носили в определенном смысле второстепенный характер. Уголовный кодекс РСФСР 1926 года, действовавший в Латвии до 1961 года, и принятый затем Уголовный кодекс Латвийской ССР не содержат статей о военных преступлениях и преступлениях против человечности. Только в марте 1965 года, незадолго до начала этого расследования, Верховный совет Латвийской ССР принял отдельный декрет в этой связи. Но как до этого, так и после к обвиняемым применяли печально известную 58-ю статью о так называемых контрреволюционных преступлениях и 59-ю статью об измене родине. То есть массовое убийство гражданских лиц не прямо, а опосредованно квалифицировалось как "измена родине".

– Как об этом и о подобных процессах узнавала общественность?

– Краславский процесс, который длился с 20 октября до 1 ноября 1966 года, был описан только в районной газете "Заря коммунизма", выходившей на русском языке, в обширной статье с многочисленными продолжениями. Судя по протоколам, журналист не слишком корректно отражал судебный процесс, позволял себе вольное изложение, чтобы рельефнее выразить свою мысль, обрисовать портрет убийцы как особенно бесчеловечного существа, и немного согрешил против фактов.

Подобные процессы в отдельных случаях отражались в центральной прессе. В советской практике судопроизводства, если дело рассматривалось на закрытом заседании, в газетах чаще всего не появлялось ничего. Но иногда агитационно-пропагандистский отдел ЦК КПЛ признавал нужным просветить общественность, и публикация готовилась. Где ее напечатать, решали на центральном уровне.

Кроме того, вскоре после эксгумаций тел жертв в 1965 году были организованы торжественные мероприятия по перезахоронению этих останков, с митингами в Краславе и Индре. Содержание речей диктовали сверху: следовало говорить о жертвах фашизма вообще, ни слова о евреях. Правда, среди расстрелянных было восемь советских активистов. Среди них, например, женщина, которая отвергла ухажера, вступившего затем при немцах в отряд самообороны. Он решил убить ее из мести, и она до последнего момента думала, что это шутка. Убитых советских активистов подсчитывали и эксгумировали очень тщательно.

– Сколько евреев было убито в Краславе?

– Общее число убитых евреев появлялось в материалах следствия, но это недостоверные, иногда совершенно фантастические цифры. Перед следствием стояла задача не составить список жертв, а подвести человека под определенную статью. Конечно, следственные органы были перегружены основной работой – борьбой с антисоветскими организациями, выяснением, что люди делали в военное время. Фактически любому находившемуся на оккупированной нацистами территории могли задать такой вопрос. И это, кстати говоря, приводило к возбуждению уголовных дел против немногих выживших евреев по подозрению в сотрудничестве с нацистами: а как иначе им удалось бы остаться в живых? Вплоть до хрущевских времен такой подход доминировал: главное – обвинить и осудить, а выяснение правды второстепенно. Экспертиза 1951 года в краславском эпизоде уместилась на одной стороне небольшого листка: обнаружены обугленные части тел, огромное количество фрагментов костей, немного черепов.

Мы условились считать – хотя мне очень не нравится это слово в данном контексте, – что в Краславе в августовской "акции" 1941 года было расстреляно примерно 150 человек. В свою очередь, Унгурс на допросе в 1949 году сообщил о 800 убитых. Конечно, это преувеличение, это означало бы, что там уничтожили почти всех краславских евреев, а мы знаем, что более тысячи их отконвоировали в гетто в Даугавпилс. Но разница все равно огромная. В изучении Холокоста в Латвии есть одна большая проблема: мы до сих пор не смогли ответить на вопрос, сколько евреев было убито. Возможно, мы не ответим с точностью до десятков или сотен, однако сколько тысяч погибло, мы должны были бы выяснить. Есть разные версии: от 63–65 до 75 тысяч.

Хотя можно было бы сделать элементарную вещь. В Латвийском государственном архиве хранятся карточки эвакуированных, в них указана национальность. Надо просто вычесть число эвакуированных и выживших из общего числа евреев по переписи 1935 года. Все, как обычно, упирается в финансирование. Историческая наука не интересует латвийское государство. Комиссия по исследованию деятельности КГБ хотела превратиться в Институт национальной памяти и была готова исследовать преступления не только КГБ, но и нацистского режима, как это делают в той же Чехии и в любом нормальном постсоциалистическом государстве. Однако государство, похоже, не интересует исследование деятельности КГБ: срок деятельности комиссии решили не продлевать.