Иван Толстой: 120 лет назад родился Марк Леви, и это сегодня мы с легкостью произносим это известное имя как само собой разумеющееся. Четверть века назад все было не так. Книга печаталась, читалась, но кто ее написал, сказать было невозможно. И нашлись исследователи, которые смогли ответить на эти вопросы, буквально вычислив автора, – Шерлок Холмс и мисс Марпл.

Сегодня я беседую с мисс Марпл – архивистом Мариной Юрьевной Сорокиной, ведущим научным сотрудником и заведующей отделом истории Дома русского зарубежья в Москве.

Кто же такой господин Агеев?

Марина Сорокина: Спасибо, Иван Никитич, за этот разговор. Вы начали его с того, что господин Агеев, он же – Марк Леви, он же – автор знаменитого "Романа с кокаином", личность известная, однако мне-то кажется, что за последние десять-пятнадцать лет о нем совсем позабыли. И сегодня я собираюсь вам открыть тайны нашей следственно-исторической кухни и рассказать о том, что происходило уже больше двадцати лет тому назад. Я не случайно к нашей передаче принесла с собой книжечки, это несколько изданий "Романа с кокаином", в том числе ту самую книжечку, с которой все и началось. В 1990 году киоски "Союзпечати" начали, помимо желтой прессы, торговать еще и художественной литературой. И вот тогда на прилавках появилась эта книжечка маленькая, почти квадратная, "М. Агеев. Роман с кокаином".

И для того, чтобы эта книжечка пошла по сумасшедшей для тех времен цене – пять рублей (при стоимости десяти копеек какой-нибудь газетки), наши ушлые киоскеры стали ее продавать с надписью "Неизвестный роман Владимира Набокова". Тираж быстро расходился среди начинающей тогда читать публики. Но, честно говоря, для меня пять рублей тогда были довольно высокой ценой, я посмотрела, хмыкнула и решила, что потом как-нибудь в библиотеке прочитаю. И – как в воду глядела. Наступил 1991 год. 22 августа, на следующий день после окончания известных событий, я оказалась в кругу своих друзей, которые были тесно связаны с диссидентским и либеральным движением. Проблема, которая занимала нас в тот момент, – как сейчас, 22 августа, пойти в КГБ и забрать архивы. Все 90-е годы "архивы" – это было такое кодовое слово. Но я была девушка скептическая, и я позволила себе сказать, что вообще-то даже без архивов КГБ можно много чего найти в архивах давно открытых, известных, и что проблема открытия даже в такой области, как литературоведение, – это прежде всего проблема постановки задачи. Сначала надо проблему увидеть, а потом ресурсы как-нибудь подтянутся. Я не могу не упомянуть человека, с которым я очень дружила и который очень много определил в моей жизни, Александра Иосифовича Добкина, одного из издателей исторического альманаха "Минувшее", а до того активного участника альманаха "Память". Он сказал: "Ладно, если ты такая умная, попробуй-ка на открытых архивах выяснить, кто был автором "Романа с кокаином".

Здесь надо пояснить, что маленькая книжечка 1990 года не просто так имела рекламную вывеску "роман Набокова". К этому моменту появилась статья, и не одна, и вы тоже принимали активное участие в обсуждении…

Иван Толстой: Чуть позже.

Марина Сорокина: Появилась главная, базовая статья Никиты Алексеевича Струве, который и выдвинул предположение, что автором был Владимир Набоков. При этом Никита Алексеевич пользовался анализом поэтики текста, он сравнил один текст с другим и выпустил интересную и стимулирующую многих исследователей статью, в которой доказывал, что "Роман с кокаином" – это такая мистификация Владимира Набокова. Но были люди, которые с ним не соглашались. В частности, один из теневых патриархов советского литературоведения, ученик Лотмана, знаменитый архивист Габриель Суперфин, знаток реального контекста нашей литературы и до, и послереволюционной, и эмигрантской. Он высказал предположение, что эта повесть (как роман назывался изначально) напичкана различного рода реалиями, которые позволяют вычислить ее автора. Вадим Масленников, главный герой, учился в Гимназии Клеймана, а в 1916 году стал студентом юридического факультета Московского университета. Суперфин предположил, что если сравнить список выпускников Гимназии Креймана (такая прозрачная замена одной буквы), одной из самых знаменитых московских гимназий, со списком поступивших на юридический факультет в 1916 году, и там обнаружится одно и то же имя, то это может быть сигналом о том, что это друг автора или сам автор этого произведения.

Но Габриель Суперфин в те годы находился в Германии. Он был активным литературным диссидентом 1960–80-х годов и вынужден был покинуть родину. В Германии он стал основателем одного из трех крупнейших российских эмигрантских архивов. Самый известный архив – пражский, второй – Бахметевский в Колумбийском университете США, который наследовал пражскому, а третий – Бременский архив, основателем которого был Гарик Суперфин.

Иван Толстой: И я хотел напомнить, что слушателям "Свободы" наверняка интересно было бы узнать, что Габриель Суперфин работал на Радио Свобода в Мюнхене с 1983-го до 1995 года в Архиве самиздата и там очень сильно продвинул структуру и наполнение этого архива. В частности, когда я впервые попал на "Свободу" в 1989 году, Суперфин показывал мне такие, казалось бы, простейшие вещи, как просто роспись содержания журнала "Континент", со всеми страничками, оглавлением, рекламой – все то, что в формальном и общем указателе часто проваливалось и не указывалось. У Суперфина все было исключительно аккуратно. Конечно, польза, приносимая Габриелем Суперфином любому архиву, в котором он подвизался, была необычайна, и мы должны быть благодарны этому человеку.

Марина Сорокина: Я нередко говорю о том, что не мы выбираем архивы, а архивы выбирают нас. И когда мы говорили о том, что на открытых архивах можно установить авторство этого произведения, то я в том числе имела в виду, что открыты-то они открыты, но в любой архив нужно прийти с какой-то идеей, с вопросом, и только тогда архивы подумают, открыться или нет. До своего отъезда в Германию Габриель Суперфин тихо, бесшумно ходил во многие государственные и частные архивы, изучая, что там есть. Это сегодня архивы стали такими популярными институциями, а в советское время там посетителей было не так много. И хотя мы – исследователи разных поколений, должна заметить, что, окончив Историко-архивный институт, я хотела тоже сделать какое-то открытие, а поскольку я девушка была не только скептическая, но и сообразительная, то эти вопросы, идеи и проблемы, связанные с архивом, меня посещали очень часто. И каждый раз, когда я приходила в какой-нибудь архив и была абсолютно уверена, что сейчас, наконец-то, я сделаю открытие, то в листе использования я видела всегда одну и ту же одинокую фамилию – Габриель Суперфин. Скажу больше, что в Московском городском архиве я даже встретила в листе использования такую надпись: "21 августа 1968 года. Габриель Суперфин". Все знающие Гарика, конечно, пожмут плечами и скажут: ну, конечно, кто-то пошел на площадь, а где же быть Суперфину? Он, конечно, сидел в архиве.

Иван Толстой: Площадь была 25 августа, извините.

Марина Сорокина: Но именно потому, что я увидела такую запись в листе использования, то 21 августа 1991 года я побежала в архив и поставила свой автограф, так что этот лист использования есть.

Это история абсолютно реалистичная и прагматичная, потому что когда я оставляла свои автографы, надеясь сделать открытие, конечно, я не могла себе представить, что буквально 22 или 23 августа состоится моя заочная встреча с Габриелем Суперфином. Нас ничто никогда не связывало, мы были очень далеки и по научным интересам, и у нас были разные тусовки, да и возраст не совсем совпадающий, но "Роман с кокаином" в некотором смысле перерос для меня в роман с великим архивистом Суперфином.

Итак, после наглого заявления, что в открытых архивах можно все найти и предложения проверить гипотезу Суперфина о том, кто бы мог являться автором "Романа с кокаином", я сказала: "Какие проблемы? В течение месяца!" В этот момент я точно так же не знала и не могла себе представить, что автор "Романа с кокаином" уже нас поджидал, и его имя стало известно на девяносто девять процентов через четыре-пять дней. Все, что нужно было сделать, – это сходить в Московский городской архив и найти фонд Гимназии Креймана. Правда, этого фонда не было в тех путеводителях, которые были опубликованы. Мы предполагали, что он там должен быть, как и все московские гимназии, интереснейшие материалы которых до сих пор находятся в этом архиве. Но Гимназия Креймана там не числилась. Зато в этом архиве работала моя приятельница. Историки-архивисты – это тоже своего рода профессиональная мафия, мы, конечно, друг другу помогаем, иногда друг другу мешаем. Поэтому я сразу обратилась к ней на предмет того, нет ли где-нибудь в закоулочках, темных местечках случайно фондика Гимназии Креймана. Есть. А почему нет в путеводителе? А проблема заключалась в том, что это был не фонд, а буквально одна тонюсенькая папочка из двадцати-двадцати пяти страниц – это все, что осталось от документов этой гимназии после ее закрытия в 1918 году, все остальное выбрасывали и жгли. Но кто-то собрал эти уцелевшие листочки, сложил в папочку и отправил в архив. До закрытия архива оставалось десять минут.

Я понимала, что в папочке, где двадцать пять страничек искать нечего, ее нужно просто пролистать, ничего там не может быть. И, в общем, я была права. Но единственный список учеников всей этой гимназии, которая существовала в Москве с 1858 года, ровно шестьдесят лет, который сохранился, – это был список выпускников 1916 года! В этом списке, конечно, я сразу увидела всех главных героев "Романа с кокаином", и было понятно, что след взят абсолютно верно. Я ушла в полном ликовании, прибежала на следующий день, конечно, обнаружила еще целый ряд документов, которые утверждали гипотезу Габриеля Суперфина, и счастливая и довольная сообщила об этом своим коллегам. Ровно через сутки в три часа ночи у меня в квартире раздался телефонный звонок от великого архивиста Суперфина, который благодарил меня за эту элементарную профессиональную работу и спрашивал: "Могу ли я быть вашим соавтором, может быть, мы продолжим нашу работу?"

Сегодня такой вопрос кажется очень странным. Приходят студенты, аспиранты, коллеги, и вся историография "Романа с кокаином" наполовину состоит из нашей статьи, только уже без наших фамилий. С этим мы сталкиваемся каждый год. А вот такой деликатности по отношению к поиску коллеги, пускай младшей коллеги, неизвестной – это удел людей тех поколений.

Здесь надо добавить, что, конечно, помимо идеи Суперфина, блестящего знатока реальной жизни Москвы дореволюционного периода, была еще кое-какая информация. Ведь надо напомнить, что "Роман с кокаином" впервые был опубликован в Париже в 1934 году несколькими частями в разных журналах и отдельной книжечкой в 1936 году. Он вызвал тогда колоссальный интерес среди русской эмигрантской читающей публики и, в частности, журнала "Иллюстрированная жизнь". Отрывки из этого романа появились в этом журнале благодаря тому, что в журнале был открыт конкурс, журнал искал новых русских авторов, на который и откликнулся автор "Романа с кокаином", прислав в Париж пухлую рукопись.

Интересно, что в тот момент, когда папка с рукописью достигла Парижа и среди первых читателей были и Георгий Адамович, и Георгий Иванов, и Юрий Фельзен, все прекрасно знали, кто был автором этого романа, для них этой загадки не было. Здесь важно то, что роман вызвал большой читательский успех и очень позитивную реакцию литературной критики. Дмитрий Мережковский сравнил автора "Романа с кокаином" с Достоевским, даже язвительный Георгий Адамович не постеснялся написать, что, пожалуй, у этого автора большое будущее, и только желчный Ходасевич сопроводил публикацию этих страничек едкими комментариями – не этот язык, пожалуй, нужен новой русской литературе. Это очень напоминает наш сегодняшний день, я бы сказала. Тем не менее, большая пресса.

Но произведение публикуется под псевдонимом и, самое поразительное, что, казалось бы, после такого громкого успеха автор не объявился, больше никто от него ничего не услышал и не увидел, и роман забылся практически на пятьдесят лет, пока французская исследовательница Лидия Швейцер его не обнаружила, не перевела на французский язык, потом вышло английское издание, потом итальянское. Это 1983 год, это очень хорошо попадало в новый дух времени, роман получил очень большую и позитивную прессу и снова встал вопрос: а кто же автор этого романа? На этой волне и появилась статья Никиты Алексеевича Струве, которого я упоминала. Бросились искать автора – нет автора, нет ответа, тишина.

В те времена еще были живы многие русские литераторы, которые были связаны с журналом "Числа", где публиковалась большая часть этого романа, и журналом "Иллюстрированная жизнь". В частности, достаточно тогда известная поэтесса Лидия Червинская как раз и рассказала историю автора этого романа. Ей никто не поверил. Потому что Лидочка, как ее называли, высказывая к ней милое понимающее отношение, совершенно не доверяющее ни одному ее слову, рассказывала совершенно фантастическую историю, что это какой-то русский человек, который бежал из России ценой убийства красного офицера, потом жил то ли в Берлине, то ли в Турции, при этом был у него парагвайский паспорт, а самое главное, и вот это подорвало всякую веру в ее рассказ, она упомянула о том, что у нее был с ним роман. На этом месте литературоведы ставили точку – видимо, это миражи престарелой поэтессы. Более того, Червинская сказала, что автор скончался в 1936 году.

Тем не менее литературный исследователь обязан проверить все версии. А в версии Лидии Червинской, между прочим, было названо имя этого автора, именно там оно впервые прозвучало – Марк Леви. Поэтому, придя в Московский городской архив и увидев список выпускников Гимназии Креймана 1916 года, я нашла там не только фамилии всех главных героев этого романа, но и некоего Марка Леви. А сравнив этот список со списком поступивших на юридический факультет Московского университета, там я тоже обнаружила имя Марка Леви. Но самое потрясающее открытие ждало меня на следующий день. Заказав личное дело студента Марка Леви и открыв его, я почти упала со стула, потому что первый документ этого личного дела был датирован 1952 годом, это был запрос Ереванского педагогического института о выпускнике Московского университета Марке Леви. И получалось, что как минимум в 1952 году этот потенциальный автор мог быть еще жив. Плюс это личное дело открывало много разных дорожечек, по которым можно было дальше продолжать наши исследования.

Но тут в Москву приехал, впервые после эмиграции в Германию, наш великий архивист Габриель Суперфин, и именно он обратился (мне бы это и в голову не пришло, потому что я не верила в силу формальных процедур в архивах советских) в архив Министерства иностранных дел, ибо в рассказе Червинской фигурировали детали, которые позволяли говорить о том, что Марк Леви был человеком, который, возможно, вернулся в Советский Союз. А кто может лучше ответить на этот вопрос, тем более, в 1991 году, чем Министерство иностранных дел? И действительно, очень быстро Суперфин получил в архиве Министерства иностранных дел полное дело на Марка Лазаревича Леви (мы эти документы впоследствии публиковали), что на протяжении 1930-х годов Марк Леви действительно жил в Турции, что в 1939 году он подавал заявление о вступлении в гражданство СССР, что в 1940 году он получил вид на жительство в СССР и – самое любопытное – что в 1942 году он в СССР вернулся. И в этих документах, а это полный набор переписки о вступлении в гражданство СССР, конечно, присутствовало несколько документов, собственноручно написанных Марком Леви, где было черным по белому написано, что он автор всего-навсего одного романчика под названием "Роман с кокаином", который не имел особой популярности и, самое главное, никакого вреда не принес СССР, что, понятно, для процедуры было очень важно. Таким образом круг замкнулся и та история, которая будоражила воображение многих исследователей на протяжении почти пятидесяти лет, как бы завершилась. Было ясно, что автор "Романа с кокаином" – Марк Лазаревич Леви, рожденный в 1898 году в Москве. Его дальнейшая судьба – это уже результат нашей попытки восстановить ее на основе уже совсем других документов.

Иван Толстой: Итак, что случилось после того как ваше исследование в очередном томе "Минувшего" появилось? Кажется, это начало 1995-го или конец 1994 года. В продажу этот номер поступил в самые первые дни 1995 года, потому что я как раз тогда сдал в "Звезду" свою статью, не зная о вашем исследовании. Моя статья-то была статья анти-Струве. Я, опять-таки, филологическими методами своими слабенькими пытался обосновать, что никакой это не Набоков и вот почему. И тут, вдруг ваша бомба. Что произошло после бомбы?

Марина Сорокина: После "бомбы" на самом деле ничего не произошло, потому что "бомба" была в основном в литературных кругах. Мы с Суперфином – историки-архивисты, поэтому наше расследование было чисто историческое, литературное расследование, мы не касались вопросов поэтики этого произведения, мы никоим образом не сравнивали его ни с какими другими сочинениями, у нас была просто другая дорожка. И на этой дорожке особых конкурентов у нас практически и не было, потому что год был 95-й, наступал уже 96-й, а напомню нашим слушателям, что это были одни из самых трудных лет для интеллигенции и в Москве, и в Петербурге, да и в новых независимых государствах. Тем не менее благодаря архиву МИДа мы поняли, что следы Марка Леви надо искать в Армении, в Ереване. Именно поэтому я упоминаю, что времена были тяжелые – было невозможно сесть в самолет и улететь в Ереван, в тот Ереван, в котором в тот момент из-за отсутствия энергии просто рубили деревья и жгли, чтобы выжить в холодном городе. Тем более представить себе какие-то поиски в архивах.

Но наши армянские коллеги, с которыми мы связались (а почта в те времена ходила – пошлешь письмо в январе и ждешь, может быть, к маю тебе кто-нибудь ответит), нам ответили, и выяснилось, что в Ереване, начиная с 1942–43 года жил такой Марк Лазаревич Леви. А к тому моменту мы подняли уже не только архивы МИДа, но все, что можно было поднять по истории семьи Леви в московских архивах. Суперфин, как известно, очень аккуратный и тщательный архивист, поэтому он давал мне задания выяснить абсолютно все подробности про эту семью, и мы нашли документы, которые до сих пор не опубликованы, которые рассказывали о том как эта семья появилась в Москве, как отец Марка Леви вступил в Первую гильдию московского купечества, чем занималась его жена, кто еще из детей был в этой семье, мы установили адрес, по которому жила семья Леви в Москве: Цветной бульвар, дом 22. И, взяв книжечку 1990 года с текстом этого романа, я, конечно же, ходила к этому дому и увидела абсолютно полное описание той самой квартиры, которая до сих пор существует в Москве, и дом этот стоит на том же месте, и в романе он описан детально и досконально. Для тех, кто хочет делать литературные путешествия по Москве: берите "Роман с кокаином" и можете отправляться в путь.

А вот в Ереване было значительно сложнее. Тем не менее благодаря сотрудникам ереванских архивов мы установили, что Марк Лазаревич Леви был преподавателем Ереванского госуниверситета, был преподавателем Педагогического института в Ереване, и скончался он в 1973 году. Трудно было себе представить, что этот человек ходил с нами рядом и все можно было бы выспросить, узнать, что и как произошло. Но мы на двадцать лет опоздали.

Еще когда мы заканчивали первую фазу своей работы, мы поняли, что загадка авторства романа превращается в загадку автора романа. Собрав множество документов, мы увидели не одного, а с десяток разных Марков Леви, настолько часто нестыкуемые, самые разнообразные и почти фантастические сведения он приводил в своих разных автобиографиях и других документах, которые он подавал на службу. Эта загадка остается и по сей день. Я уже говорила о том, что вы называете этот роман знаменитым, но, честно говоря, по части разгадки истории автора романа, начиная с того, что мы делали в 90-е годы, никто дальше особенно и не продвинулся.

Здесь нужно назвать два имени – Бориса Равдина и Андрея Серкова, очень известных исследователей, один из которых обнаружил переписку с Леви в редакционном портфеле рижской газеты "Сегодня", а Андрей Серков в архиве Славянского института в Париже тоже обнаружил очень важные документы, которые касаются непосредственно публикации "Романа с кокаином". Собственно говоря, на этом все и закончилось. Литературоведы не спешили заниматься этим персонажем, может быть, потому, что поиск довольно трудоемкий и с непредсказуемыми последствиями. А, может быть, потому что те материалы, которые мы опубликовали и в которых мы очень осторожно заметили, что, выражаясь современным языком, Марк Леви каждый раз "конструирует" свою биографию в зависимости от того, в какую инстанцию подает свои документы, это многих и отпугнуло, потому что попахивает здесь чем-то связанным с околошпионской деятельностью.

​Иван Толстой: Вы не могли бы остановиться чуть-чуть конкретнее, подробнее на этих нестыковках?

Марина Сорокина: В тех документах, с которыми Марк Леви жил в Ереване и преподавал и в Университете, и в Педагогическом институте, а преподавал он немецкий язык, при этом отметим, что он высшего образования так и не получил никогда, он рассказывал о том, что примерно с 1930 года он жил во Франции, в Швейцарии, и даже преподавал в Лозаннском университете, а высшее образование получил во второй половине 20-х годов в Германии, в Лейпцигском университете. Конечно, эти следы проверяются очень легко. И Лозаннский, и Лейпцигский университеты очень быстро нам ответили, что за двести лет такого студента у них не бывало. Более того, мы хорошо знали из переписки Марка Леви с редакцией журнала "Числа" и с "Иллюстрированной жизнью", что все 30-е годы он жил в Турции, это задокументировано. В Турции ему приходилось достаточно несладко, он часто менял места работы, и к 1939 году, когда он запросил гражданство СССР, он уже работал заведующим русским отделом знаменитой французской книжной фирмы Hachette.

К 1940 году, когда он начал получать вид на жительство в СССР, он уже писал о том, что работает личным секретарем корреспондента ТАСС в Стамбуле. К 1942 году, когда его выслали из Турции в числе советских граждан, так или иначе, по сведениям стамбульской полиции, причастных к покушению на немецкого посла фон Папена, он буквально в один день получает гражданство СССР. Здесь много загадок. Я совершенно не готова говорить, был ли он частью большой серой сферы влияния или даже какой-то шпионской сети, которая была разбросана по Европе в те годы.

Для того чтобы делать такие заключения, надо иметь серьезные основания. Но постоянная игра, постоянная мистификация и мистификация, сфокусированная все-таки на том интересе, который важен для той стороны, которой пишутся эти документы, заставляет думать о том, что в его прошлом все было не просто так литературно. Более того, после того как он был выслан в СССР в 1942 году, он оказался в Ереване и абсолютно затаился. Выражаясь литературным языком, это была своего рода "плата за жизнь". Он никогда не объявлял о своих литературных интересах, он никогда не говорил о том, что он автор какого-то произведения.

Кроме "Романа с кокаином" он опубликовал в 1934 году очень интересный рассказ "Паршивый народ", тоже в значительной степени автобиографический. Из той переписки, которая у него была с его парижскими корреспондентами в 1934–1936 годах, известно, что он писал роман "Казаки", что он писал серию рассказов, что у него были еще различные литературные замыслы. Но он ни коим образом не проявил себя после 1942 года, когда он оказался в СССР. Все тридцать лет, которые он прожил в Ереване, человек был нем как рыба в той части, которая касается и его заграничного прошлого, и его литературных интересов, он как бы скрылся, растворился в той среде, которая то ли была ему предписана, то ли он ее очень разумно выбрал сам. Много есть примеров наших соотечественников, которые выступали в роли таких коммуникаторов в Европе 1930–40-х годов.

Их нельзя назвать шпионами, резидентами, для их описания нередко используется такой термин, как "агент влияния". Или просто соотечественники, которые попали в эмиграцию молодыми и очень хотели вернуться на родину. Достаточно назвать Голенищева-Кутузова, знаменитая история, которая тоже стала известна недавно. После того как Илья Николаевич вернулся (опускаю здесь драматические подробности его возвращения в СССР), он почти мгновенно получил все необходимые для своего научного статуса позиции. Причем указания на то, чтобы он их получил, шли сверху. Ему мгновенно подтвердили его статус кандидата филологических наук, он мгновенно получил позицию старшего научного сотрудника Института мировой литературы и много других позиций, сопряженных с его новой ролью. А в то же время мы можем вспомнить Сергея Чахотина, выдающегося биолога, ученика Павлова, которого просто до 1957 года ни под каким видом в СССР не пускали, хотя он стремился, писал многочисленные бумаги, подтверждал свою лояльность советскому государству. Марк Леви тоже занимал некоторую позицию в перечне русских возвращенцев периода Второй мировой войны, но он вел себя очень тихо, очень спокойно и очень скрытно.

Иван Толстой: А у вас есть персональное объяснение такому молчанию? Может быть, это было условием его возвращения? Как вы для себя это поясняете?

Марина Сорокина: Это спекуляции. Представьте себе человека, который, не имея высшего образования, прекрасно преподавал в высших учебных заведениях, причем ереванские документы свидетельствовали о том, что его назначение в эти учреждения тоже шло всегда сверху. А когда он как-то пытался продвигаться по научной или преподавательской стезе, ему это не удавалось, потому что до тех пор, пока не было сверху указания, объективных предпосылок для этого не было никаких. Мне кажется, что он выбрал для себя позицию совершенно сознательно, он решил спрятаться, уйти. В отличие от многих, кто попытался восстановить свой научный, литературный или преподавательский статус в Советском Союзе, как сын Николая Рубакина Александр, который долго и трудно, почти теми же маршрутами возвращался в СССР, сумел восстановить свой статус и занять вполне респектабельное положение в Москве, хотя и скромное, Марк Леви затаился. Почему – мы можем только предполагать, мы можем заниматься только в позитивном смысле спекуляциями.

Но нам удалось найти его семью, которая продолжала жить в Ереване. Он женился, своих детей у него не было, у него была приемная дочь, и мы успели с ней познакомиться и поговорить. К сожалению, мы получили от нее минимум информации о жизни – даже в семье его прошлое было закрыто за семью замками. Только от нас они узнали, что Марк Лазаревич или Марк Людвигович, как в некоторых других документах он писал, был автором столь знаменитого произведения. У меня сохранились некоторые записи наших разговоров с членами его семьи, и все, что они могли нам сообщить, – это то, что он любил киносъемку, любил хорошие сигареты, но это ничего не говорящие подробности, примерно раз в год он ездил в Москву к каким-то своим старым друзьям, но к кому именно, нам не могли сказать, это оставалось для семьи неизвестным. Рассказывали, что старший брат Марка Александр Леви, который закончил юридический факультет и был довольно известным адвокатом в Москве, был хорошо знаком с Александром Вертинским. И вот вам еще одно направление в сторону различных дорожек, связанных с кокаином и его историей в литературной тусовке Москвы начала 20-го века.

К сожалению, наше общение с семьей нам абсолютно не дало никаких дополнительных сведений, за которые мы могли бы как-то ухватиться. Марк Леви постарался остаться тайной и для семьи тоже. Это его право. И из этого желания не афишировать свою почти двадцатилетнюю европейскую жизнь мы тоже вряд ли можем делать прямой вывод о том, что она могла быть связана с какими-то нелегальными делами. Но все может быть. Я думаю, что и наш разговор сейчас тоже не случаен. Если бы за эти двадцать лет кто-нибудь из наших коллег продвинулся по изучению жизни и биографии этого автора, то мы могли бы о чем-то говорить более серьезно. Но никто не продвинулся. Может быть, наш сегодняшний разговор – стимул снова вернуться к этому сюжету и уже на новой документальной основе попробовать поискать какие-то дополнительные сведения о том, что делал Марк Леви в Европе, особенно в Стамбуле, в 1930-е годы.

Иван Толстой: Я желаю, чтобы вам в скорейшем времени позвонил Габриель Суперфин и дал бы такое задание или предложил бы себя в соавторы.

Марина Сорокина: Габриель Суперфин, вы слышите? Я жду вашего звонка!

Иван Толстой: Реально что-то найти, как вы думаете, с вашим архивистским опытом?

Марина Сорокина: Я уже говорила о том, что, как мне кажется, и в этом смысле моя позиция совершенно не изменилась, все зависит от того, как формулировать задачу. Если задача формулируется грамотно на основе того колоссального знания, которое было у Суперфина уже в те годы, и энтузиазма, который был у меня тогда, вот это сочетание глубокого знания и архивного энтузиазма может всегда дать самые неожиданные и самые позитивные результаты. А даже в истории литературы примеров, которые ждут нашего поиска, сколько угодно. Достаточно вспомнить Виктора Ирецкого, имя которого сегодня мало кто знает вообще, и, если знает, то только как возможного прототипа главного героя романа Дмитрия Быкова "Орфография". Но ведь мы можем вспомнить, что писатель, который был выслан на одном из "философских пароходов" в 1922 году, в 1928 году публикует в СССР свой роман под псевдонимом "Я. Ириксон", тот роман, который считается одним из базовых романов новой советской фантастики. Еще недавно мне бы казалось, что это само по себе фантастично, чтобы высланный на "философском пароходе" публиковал свои литературные произведения в СССР, да еще большими тиражами. Сегодня мне уже это фантастикой не кажется.

Это к вопросу о том, что таких историй в нашей литературе очень много, нужно только протянуть к ним руку. И, конечно, сегодняшнее состояние архивов позволяет значительно быстрее и эффективнее разрешить эти загадки, чем мы занимались этим двадцать лет тому назад.

Должна признаться, что в жизни любого человека, который связан с многолетней работой с архивами, возникают такие реперные точки, от которых отталкиваешься в новом поиске. Вот вы пришли и вспомнили о том, что Марку Леви в этом году исполняется 120 лет. В этом же году я впервые в жизни побывала в Турции, буквально несколько месяцев тому назад. И думаю, что эти совпадения, вероятно, не случайны. Более того, у нас с турецкими коллегами с кафедры славистики Стамбульского университета появились некоторые совместные проекты, и что-то мне подсказывает, что место Марку Леви найдется в этих проектах. Таких открытий у нас сколько угодно, я могу только энтузиастически позвать всех, кто интересуется историей русской культуры, историей русской литературы, историей русской науки в эмиграции, в метрополии, в диаспоре, заниматься этими сюжетами, которые, кажутся незначительными, мелкими, какой-то литературной бытовухой, но как только за эти сюжеты берутся настоящие профессионалы, открываются просто новые миры.