Почему героическое в классическом понимании начинает исчезать в эпоху романтизма? Возможны ли “настоящие герои” в постиндустриальную эпоху? Как и через какие социальные и политические механизмы проблематизируется герой в настоящее время?
Что выражает собой фигура трикстера в разные исторические эпохи? Почему она становится актуальной в ранние советские годы и затем во времена Перестройки? Как маска трикстера используется политиками и деятелями культуры? Трикстер и циник: две оппозиции.
Идея судьбы и коллективные аффекты: что стоит за маргинализацией героев и их странностями? Герои, инструкторы и звезды ютьюба: работа на публику и малая толика личной жизни. “Гениальный ученый” в кино и книгах как образ героя нового типа. Как возникло в России движение против кинофильма “Матильда” и как оно связано с новым медийным культом царя-мученика?
Татьяна Венедиктова, филолог (МГУ), автор доклада “Технология героического в век демократии”. Константин Габов, социолог, независимый исследователь, автор доклада “Нынче любят бессловесных: к карьере публичного интеллектуала в русскоязычном ютьюбе”. Елена Югай, антрополог, доцент "Liberal Arts college" ИОН РАНХиГС (Институт общественных наук Российской академии народного хозяйства и государственной службы) и Анна Кирзюк (Лаборатория теоретической фольклористики ИОН РАНХиГС), доклад “Герой всеобщего романа”. Полина Колозариди (НИУ ВШЭ), доклад “Ютьюб уже не тот: героическое прошлое и ностальгия”. Ольга Джумайло (Ростов, Южный федеральный университет), доклад “Гениальный ученый в художественном дискурсе 1980-2010гг”. В записи Марк Липовецкий, литературовед, профессор Университета Колорадо (США).
Ведет программу Елена Фанайлова
Диктор: "Свобода" в клубе "Перелетный кабак". "Герой нашего времени" – так называлась конференция издательства НЛО. Поговорим о маргиналах, трикстерах, а также блогерах и интернет-сообществах.
Елена Фанайлова: Я четко вижу, что есть тема героических героев – это великие полководцы, фигуры, про которых в античном мире мы сказали бы: вот они, бескомпромиссные герои. А есть не совсем героические персонажи, и я хочу сегодня о них поговорить, о том, каким образом происходит проблематизация героя. Появляется герой, у которого не вполне отчетливо классико-героические качества, он не победитель, он не пастырь народов, он другой, но, тем не менее, для культуры он оказывается интересным персонажем и все равно героем, он оказывается героем культуры. Будь то герой литературы, будь то герой истории культуры, будь то герой медиа.
Предлагаю для начала посмотреть фрагмент выступления Марка Липовецкого, известного филолога и литературоведа, одна из его любимых тем – трикстерство, трикстер как культурный герой. Что такой трикстер в европейской литературе, как он появляется?
Марк Липовецкий: В истории европейской культуры трикстер, или плут, появляется довольно рано: в ренессанскую эпоху в испанском пикарескном романе, далее развивается и проходит через весь период модерна. Считается, что именно трикстер оформляет представление о модерном субъекте, человеке без корней, который полностью полагается на собственные интеллектуальные и творческие силы, подрывает иерархические структуры. Достаточно вспомнить Фигаро – очень важная в этом плане фигура, и конечно, передающая многие темы, связанные с трикстером, в европейской культуре. В русской культурной традиции можно обнаружить интерес к трикстеру в XVIII веке. Скажем, был писатель Матвей Комаров (о котором Шкловский написал целую книгу), он описал жизнь реально существующего бандита – Ваньки Каина, и описал его как трикстера, даже не без некого восхищения, хотя, конечно, это был тот еще персонаж. В классическом русском романе фигура плута вызывает, скорее, негодование и отвращение. Явно на роль такого плута претендует Чичиков, но Гоголь относится к Чичикову как к подлецу. Может быть, наиболее симпатичный из гоголевских трикстеров – это Хлестаков, но и он явно не герой. А если еще посмотреть на персонажей Достоевского, то оттенок трикстерства всегда связан с довольно глубоким злодейством, тут и Смердяков, тут и старший Карамазов, и Петруша Верховенский, и так далее. Ситуация радикально меняется именно в советскую эпоху, и трикстер неожиданно становится очень важным, звездой.
Елена Фанайлова: Татьяна, вы согласны с интерпретацией, что романтический герой уступает? Или они соперничают между собой – романтической герой и трикстер, плут?
Герой в модерной современной культуре – это человек края
Татьяна Венедиктова: Мне показалась интересной мысль о связи героического, во-первых, с современной субъектностью, и во-вторых, с идеей свободы, что и воплощается в трикстере. Мой доклад посвящался отчаянным попыткам западноевропейского XIX века разобраться с идеей героического. Потому что их всех, лучшие умы от Карлайла до Ницше, занимала проблема: что-то происходит с героем, он становится невидим. Исчезает идея судьбы. Классический герой всегда человек судьбы, он уже по рождению от смертного и богини или от смертной женщины и бога осуществляет судьбу. Представление о судьбе в культуре всегда крепится властными механизмами, с одной стороны, а с другой стороны, вызывает очень сильные коллективные аффекты, потому что это зона, где соединяется повседневное и абсолютное. И спрашивается: что происходит с героем и героическим, когда исчезает идея судьбы? Один из вариантов – выход на первый план трикстера. Если герой не осуществляет судьбу, то он может осуществлять какую-то новую возможность, он дарит людям новую меру свободы, которой у них не было, и за это он терпит, не от богов, как Прометей от Зевса, а от самих же людей. Они хотят нового, но не готовы его принять, они хотят свободы, но опасаются ее рисков. Герой в модерной современной культуре – это человек края, он на краю или за краем той территории, которая уже освоена общим смыслом, здравым смыслом, и у него очень неустойчивое, очень рискованное положение. Отсюда – трикстерство.
Константин Габов: Если нет судьбы, то все можно?
Елена Фанайлова: Я сказала бы, что это открывает поле возможностей. Но не все можно.
Константин Габов: Или вместо судьбы появляется какая-то другая иерархия. Возможно, возникает общество, мы соотносим себя с обществом. И герои ютьюба – это люди, которые ориентируются в своем трикстерстве, в своем плутовстве, иногда в своей неадекватности на аудиторию. И аудитория становится той иерархией, которая контролирует их поступки.
Татьяна Венедиктова: Да, возникают отношения уже не между абсолютным и человеческим, а между героем и аудиторией, героем и почитателями героев. И все уже начинает зависеть, по-разному и очень тонко, от этого отношения. Герой может обслуживать своих почитателей, тут очень разнообразный спектр.
Константин Габов: Получается разговор о мере свободы в том, что ты делаешь.
Татьяна Венедиктова: Да, свободы самого героя, потому что он уже начинает быть связан не с судьбой, а со своими партнерами по коммуникации.
Елена Фанайлова: Это, мне кажется, напрямую пересекается с темой Елены про народную реакцию на фильм "Матильда". Режиссеру Учителю тоже досталось, но в отношениях – царь-герой, и люди с коллективными аффектами послали всем такую мощную возвратку.
Елена Югай: Действительно, противники "Матильды", которых мы интервьюировали на протяжении, по-моему, двух лет, пока шли молебны, акции против фильма, требовали от своего героя, то есть от Николая II, чтобы он не обладал никакими человеческими качествами. Я хотела бы поставить акцент на том, что трикстер – это медиатор, он всегда связывает разные миры, изначально – мир богов и мир людей, но он может также связывать разные времена, если мы говорим об интернете, разные поколения, разные группы людей.
Елена Фанайлова: Посмотрим скайп с Анной Кирзюк, которая рассказывает о вашей работе.
Анна Кирзюк: Противники "Матильды" действовали не только в интернете, они активно действовали и в оффлайн, причем они так, как будто чувствовали вполне реальную угрозу, устраивали молебны, крестные ходы, стояли в пикетах, пытались как-то символически себя защитить. Вопрос, в чем же именно эти люди видели себе угрозу. История о внебрачном романе Николая ставит под сомнение ту модель связи правителя и народа, которая есть у этих людей в голове. Она у них очень глубоко укоренена, и они ее не рефлексируют в обычной жизни. Но когда выходит фильм "Матильда", можем реконструировать эти представления. Это разрушение их картины мира, в которой отношения государства и царя описываются метафорой брака. Есть Народно-освободительное движение, и это движение тоже выступало против фильма "Матильда", и представители этого движения так же рьяно осуждают слухи о связи президента Путина с Алиной Кабаевой. И даже развод президента со своей женой воспринимается ими как акт жертвенного отречения от своей реальной семьи в пользу страны. Одна представительница этого движения сказала мне в интервью: "Я воспринимаю этот развод как подвиг". То есть представления о Николае II могут легко переноситься на любого другого правителя, который кажется нам идеальным и прекрасным.
Елена Фанайлова: Еще один пример, когда толпа берет на себя божественные функции, оказывается последним моральным институтом, который осуждает съемочную группу, внутренне осуждает и своего кумира.
Константин Габов: Трикстер здесь не Николай, а люди из НОД, которые обнажают ткань социальных представлений о власти, государе, народе.
Елена Фанайлова: И они же герои. Да, лидеры этого протеста и есть трикстеры. И Поклонская выступала в роли женщины-трикстера, ее комментарии по поводу всей этой истории трагикомические, конечно же, весьма странные.
Елена Югай: Поклонская и многие девушки, женщины, стоявшие на этих молебнах, видящие Николая во сне, он смотрит на них с нежностью и любовью, испытывают от этого невероятный духовный подъем, они перепевают эмоциональную матрицу, которая была в дореволюционной России. В дневниках девочки писали о том, что на них посмотрел император, Башкирцева пишет о практиках обожания царя, которые существовали в пансионате, и потом это же переходит в воспоминания эмигрантов. Но тогда это имело под собой что-то, они действительно видели царя, были с ним в родстве…
Елена Фанайлова: Да, тогда это была героизация, а сейчас это имеет пародийный характер.
Елена Югай: Пародийный – это очень точное слово.
Константин Габов: А откуда современные девушки взяли эти модели отношений с царем?
Елена Югай: Как любой фольклор, это некая модель, которая распространялась через тексты, они рассказывают об этом друг другу, пишут друг другу, делятся рассказами, что "одной моей знакомой Николай снился пять раз, а мне снился всего один, но зато как".
Елена Фанайлова: Мне кажется, это еще связано с новым культом дореволюционной России. Ведь не Сталин же, и не дедушка Ленин, и не Брежнев им снился. Еще же культ канонизации, конечно, Николай II и его семья канонизированы, мученики.
Елена Югай: Тут даже, точнее, не канонизация, а модель семейных отношений. Правитель – жених страны и жених каждой из подданных, поэтому в русскоязычном интернете была очень негативная реакция на брак принца Гарри, потому что он женился на существе другой природы.
Елена Фанайлова: Посмотрим еще один фрагмент из выступления Липовецкого, про советский период, как меняется образ подобного героя в советские времена, после Остапа Бендера.
Трикстер является ответом на советский цинизм и частью советского цинизма, он не отделен от него полностью
Марк Липовецкий: Вся эта история продолжается, конечно же, и после Остапа Бендера, и мы видим довольно много попыток такого модернистского жизнетворчества по трикстерскому образцу. Конечно же, Это Абрам Терц, сам образ Абрама Терца, взятый из воровской песни, это образ трикстера, который обманывает всех и не соглашается ни с одной твердо обозначенной позицией. Это интуитивно выстроенный перформанс Синявского. Другой пример – очень рационально выстроенная программа интеллектуального трикстерства Дмитрия Александровича Пригова. Это очень важная традиция. Трикстер является ответом на советский цинизм и частью советского цинизма, он не отделен от него полностью. Ведь советская цивилизация была глубоко циничной, и постоянно возникал разрыв между тем, что провозглашается, и тем, как строится практическая жизнь, и практическая жизнь включала в себя массу вынужденной криминальности, полуподпольного существования, обмана, самообмана и прочее. Достаточно вспомнить такой феномен, как блат, о котором говорят еще с 20-х годах. Советский трикстер, конечно же, тоже циник, но он веселый циник, он циник, который превращает постыдное и унизительное выживание в спектакль. Главная разница между циником и трикстером в том, что трикстер делает это бескорыстно, даром. Более того, во многих этих романах мы видим, как встречаются и становятся оппонентами трикстер и циник. Александр Иванович Корейко, например, это классический образец циника.
Татьяна Венедиктова: Классическая русская культура была бедновата на трикстерство, и вот в советской культуре начинает подниматься, вопреки давлению сверху, образ Остапа как свободного, играющего человека. И то, что происходит сейчас, очень интересно.
Елена Фанайлова: Вы имеете в виду то, что люди очень серьезно на все реагируют?
Татьяна Венедиктова: Я не назвала бы это серьезностью, я назвала бы это неверно направленной эмоцией, слепой эмоцией. С ней надо что-то делать, ее надо воспитывать.
Елена Югай: Есть две противоположные модели правителя. Один правитель – посредник с сакральными инстанциями, они его назначили, и он отвечает только перед ними. Он может быть безумен, бездетен, но перед людьми он никакой ответственности не несет, он существо другой природы. А другая модель, когда идеальный правитель – это лучший из нас. Он такой же, как мы, мы его видели, и здесь отношения потенциального правителя и людей, перед которыми он отвечает. Но по эмоциональной окрашенности и то и другое, в принципе, похоже.
Елена Фанайлова: Предлагаю посмотреть выступление Полины Колозариди, что такое русский ютьюб. Ироничный подзаголовок ее доклада: "Русский ютьюб уже не тот. Героическое прошлое и ностальгия".
Полина Колозариди: Ютьюб начинался как диайвай-культура, как международное пространство, то, что люди делают сами, хобби, музыка, стэндапы. Потом к ним добавляются блогеры, которые делают что-то и показывают в видеоинструкциях, как за ними можно последовать, как можно делать классные обложки для тетрадок, вязать, что-нибудь валять из войлока и так далее. Сегодня ютьюб – гигантское сборище видеоинструкций. Соответственно, первая идея про ютьюб: это место, где люди рассказывают о том, что они умеют, делятся своими навыками. Но будучи местом коммуникации и взаимодействия, ютьюб одновременно является и площадкой для представления, репрезентации этих своих умений, люди начинают себя там представлять как тех, кто что-то умеет, и становятся звездами. Ютьюб находится между своей медийной ролью и ролью пространства для коммуникаций, это его двойственная функция в современном мире. Меня интересовало, как те пользователи, кто создает контент, и те, кто просто комментирует его, переживают историю ютьюба. Кто-то жалуется на то, что ютьюб стал слишком подобен медиа, что звезды стали слишком сильно отдаляться от простых смертных. Для кого-то большой бич современного ютьюба – это коммерциализация. Наконец, есть такая странная штука, как ностальгия по технологиям, которая всегда присутствует даже в самых современных платформах, социальных медиа. Когда технологии только появлялись, они обещали больше, чем смогли дать.
Константин Габов: Полина затронула очень важную тему, которая перекидывает мостик на тему трикстерства и героев. Мы говорили о том, что вместо судьбы возникли аудитория, общество, социальные потребности, и тема коммерциализации – это то, что формирует облик современных героев ютьюба. Все самые популярные блогеры сколь угодно свободны, пока их внутренние ощущения позволяют им развиваться, наращивать аудиторию, быть популярными.
Татьяна Венедиктова: А ваших коллег не смутило бы использование не слова "герой", а, скажем, "селебрити", "знаменитость"?
Константин Габов: Естественно, не смутило бы. Есть ряд терминов – "селебрити", "инфлюенсеры", то есть "влиятели". Это герои. Но слово "герой", особенно "герой нашего времени" обладает какими-то качествами, а в принципе, это люди, которые пытаются заработать, пытаются стать популярными.
Елена Фанайлова: Стать популярными – это начало, а потом уже заработать, если повезет.
Татьяна Венедиктова: Само это уточнение – герой нашего времени – родилось недавно, в XIX веке, и оно воспринималось очень странно. Не герой судьбы, не полубог, а герой времени, в котором обитают совместно с ним другие люди, и то ли он зависим от времени, то ли время от него зависимо.
Константин Габов: Я был учеником политехнического класса, а не гуманитарного, и насколько я помню, Лермонтов заложил иронический подтекст в своем названии произведения, "герой" в кавычках.
Елена Фанайлова: Да, и мне про время-то страшно нравится. Если говорить о культурологических клише, я очень люблю мандельштамовский "шум времени", его известная книга – "Шум времени". Он говорит о контексте времени, о том, как оно влияет на человека, а это и технологии, и психология, и антропология, и социология, и все на свете.
Константин Габов: Когда мы смотрим на "Матильду", смотрим на ютьюб и видим каких-то героев, трикстеров, просто персонажей, мы смотрим на себя. Это настолько массовое явление, что то, что они делают, это то, что мы хотим, может быть, не мы лично, но какое-то значимое число людей.
Елена Фанайлова: Константин, а почему иронический подзаголовок вашего доклада – "Нынче любят бессловесных"?
Константин Габов: Это реверанс в сторону тех людей, которые думают, что на ютьюбе нет ничего умного, ничего нельзя узнать, почерпнуть. В своем докладе я попытался показать, что практики интеллектуализма присутствуют у разных блогеров, и это вполне эксплуатируемый образ интеллектуала в том же ютьюбе.
Елена Фанайлова: Тот же Дудь в течение последнего года стал настоящей звездой даже среди людей, которые к ютьюбу крайне равнодушны.
Константин Габов: Я не сказал бы, что он интеллектуал, он и сам часто признается в своих интервью: "Я не читал книг, ничего не знаю".
Елена Фанайлова: Он эксплуатирует образ трикстера. Я уверена, что он иронически к себе относится, буквально Фигаро, любезный и остроумный парень, который вроде бы скачет по верхам, но, тем не менее, собирает смыслы, он не стесняется сказать своим старшим собеседникам: "Я ничего про это не знаю. Ну-ка, расскажите мне это…" Он ироничный, и в этом смысле он почти идеальный персонаж.
Татьяна Венедиктова: Ирония – это такая фигура речи, которая зависит от того, считывается она аудиторией или нет. По-настоящему получается, что проблема даже не в герое, а, если использовать из XIX века образ Томаса Карлайла, в способе почитания героев. Почитание героев может быть продуктивным, почитание у него связано с самоуважением, с достоинством, с индивидуальным выбором. Оно может быть слепым, как у бедных институток XIX века. И все это возвращает нас к качеству нас самих как аудитории героев, как почитателей, недопочитателей, недостойных почитателей.
Елена Фанайлова: Посмотрим еще фрагмент из Липовецкого с историческим экскурсом в постсоветский период.
Марк Липовецкий: В постсоветский период трикстер официально признается не просто новым героем нашего времени, а образцом постсоветского капитализма. Кто помнит такого депутата Марычева, который приходил в Думу с накладными женскими грудями, или же был Дмитрий Якубовский, генерал Дима, который ходил по Кремлю в трусах и занимался какими-то фантастическими аферами. Это был огромный пласт, и происходит, с одной стороны, гламуризация трикстера в общественном сознании, а с другой стороны, конечно, подмена. Все эти люди далеко не бескорыстные трикстеры, они делают свой спектакль не из любви к искусству и свободе, которая всегда очень важна у трикстера, а из любви к выгоде. И они используют фигуру трикстера именно потому, что она очень популярна.
Елена Фанайлова: Трикстер, с одной стороны, вроде бы бескорыстная фигура, а с другой стороны, оказывается, что поведение трикстера, снижающее героическое, так укореняется в культуре постсоветского человека, что его теперь и с выгодой можно использовать.
Татьяна Венедиктова: Трикстер, как играющий человек, нуждается в аудитории, которая будет играть вместе с ним. Аудитория, которой он продает то или иное посредством игры, не играющая, а всего лишь покупающая, и это все-таки разные способы отношений. Они могут, конечно, соседствовать, накладываться. Тем не менее, какое-то снижение, во всяком случае в нашей культуре, не очень привычной к рынку и часто очень простодушной, происходит, и это сложно соединять.
Елена Фанайлова: Это прекрасно сочетается в образе Остапа Бендера, он же все время покупает, продает, гонится за богатством. И в Советском Союзе с его пролетарским пафосом отказа от всего лишнего возникает фигура человека, который желает обогатиться, и он играет на этих чувствах граждан.
Константин Габов: Тут важный вопрос – понимает ли аудитория эту иронию, считывает ее или нет.
Елена Югай: Очень важно сказать – герой какого времени. Есть времена структуры, а есть времена смены, хаоса. И хаос – это вещь, из которой много чего может родиться, структура часто бесплодна. Если в структуре трикстер – это маргинальный персонаж, то во времена хаоса он становится главенствующим, он всем заправляет. Поэтому именно в ранее постсоветское время трикстер становится не то что бы официальной, но не маргинальной фигурой.
Елена Фанайлова: Это огромные социальные и политические перемены, которые требуют такого мобильного героя.
Елена Фанайлова: Посмотрим еще один доклад – это Ольга Джумайло из Ростова, Южный федеральный университет. У нее был доклад про великого ученого, она рассматривала образ гениального чудака и в то же время героя нашего времени, персонажа фильмов конца 80-х.
Ольга Джумайло: У этого образа длинная история. Она началась на рубеже XVIII-XIX веков, и если мы вспомним романтиков, у них впервые возникает образ немножко безумного гения. Исследовали 122 кинофильма, которые были сняты в течение ХХ века, и в них, как правило, гений потерял эту ауру безумия. В этих фильмах очень часто гений используется как орудие политической и идеологической борьбы с противником. У нас есть гений, наука, и он предстает в образе гражданского героя, уже без тени маргинальности или безумия, борец за свободу, нонконформист и так далее. Меня заинтересовал фильм "Игра в имитацию" об Алане Тьюринге. Он не только борец за прогресс того или иного государства, он воплощает суть научного знания как такового, он является, наряду с политиками и другими ключевыми историческими персонами, вершителем исторического развития.
Елена Фанайлова: Вот еще одна фигура, уже присущая культуре: ученый, который не герой, но какая-то проблемная фигура.
Елена Югай: Мне пришла на ум другая параллель – как эта избранность, практически священность превращается в маргинальность. Я училась в Литературном институте и потом брала большое число интервью с теми, кто учился после меня. Я буду говорить о модели, которая сейчас уходит, но, видимо, она была актуальна в советское и раннее постсоветское время. Все рассказы о поэтах строились следующим образом: он выкинул диван из окна; он выпрыгнул с четвертого этажа, а потом пришел и постучался в дверь… И это рассказывалось в таком контексте, что вот настоящий поэт. То есть поэт не как человек, который пишет, читает, работает, а как некоторое не вполне человеческое существо, которое обладает некоторыми странностями, что свидетельствует о его связи с другим миром. Это очень старый шаблон, то же самое можно сказать о колдунах, которые умирали страшной смертью, о причитальщицах, у которых не складывалась личная жизнь. Если воспринимать нечто как дар, а не как работу, то за этот дар ты должен отдариваться высшим силам, и это может быть какой-то физический или психический недостаток, ты не можешь быть как все. Это романтический шаблон, который в рассказах жильцов общежития Литинститута выливается в классическую маргинальность. Чем ты страннее, тем лучше, и хорошо бы ты еще лежал в психушке…
Татьяна Венедиктова: Есть же прекрасная вещь – романтическая ирония, и нет такого романтика, который не имел бы под возвышенным такой подкладки.
Чем больше цинизма вокруг нас, тем сильнее трикстерская реакция
Елена Югай: Сакральное и маргинальное – это две стороны одной медали.
Татьяна Венедиктова: И ужасно, когда они расслаиваются. Высший пилотаж и самое продуктивное жизненное состояние – уметь видеть их в единстве. Высокая терпимость и способность к парадоксу – вот чего не хватает.
Константин Габов: Мы все время витаем в облаках литературы, а в случае ютьюба, например, нашими коллегами было установлено, что есть траектория, благодаря которой человек, занимающийся обычной деятельностью, рассказывающий о том, как готовить пироги, о путешествиях, становится популярным, только когда он начинает проявлять какие-то необычные черты, например, говорить на табуированные темы, о сексе, об отношениях. Если женщина, пекущая пироги, рассказывает о своих проблемах в семье, она становится более интересной.
Елена Фанайлова: Посмотрим последний фрагмент из выступления Марка Липовецкого, где он говорит уже об абсолютно современном трикстере.
Марк Липовецкий: "Пусси Райот" показали, что можно заново изобрести трикстера. Я имею в виду прежде всего панк-молебен 2012 года. Они вернули триктерству прежде всего политическую актуальность, потому что для трикстера очень важно взаимодействие с зоной сакрального, он – это всегда сакральный клоун, он превращает сакральное в объект растраты и тем самым заново оформляет сакральность. И они возвращают политическое значение. Они показали, что трикстерство не исчерпало свой ресурс. Сегодня, я полагаю, мы еще увидим важные открытия в этой области, и в данном случае я следую за немецким философом Петером Слотердайком, который написал книгу о модерном цинизме "Критика цинического разума". В ней он говорит, что цинизм невозможно подорвать идеализмом, серьезным дискурсом, цинизм можно подорвать тем, что называют кинизм. Конечно, цинизм и кинизм – это, кажется, одно и то же, но его описание кинизма чрезвычайно похоже на то, что я вкладываю в трикстера. Именно это игровое, своего рода стихийное трикстерство выплескивалось в демонстрациях 2011-12 годов, когда появились все эти лозунги, это все было в духе трикстерства. Мы видим, как прозвучали монстрации Артема Лоскутова, которые тоже очень важный пример массового трикстерства, обращенного именно против разных, скажем так, твердых правд, и так далее. Я очень надеюсь, что этот процесс будет продолжаться. Но для меня совершенно несомненно то, что трикстер – это не единственный, но действительно один из очень важных героев постсоветской культуры и нашей сегодняшней культуры. Чем больше цинизма вокруг нас, тем сильнее трикстерская реакция.
Елена Фанайлова: Я сказала бы, что трикстер не единственная смысловая фигура, через которую можно проблематизировать героя.
Константин Габов: Да. Многие герои ютьюба абсолютно вне иронии, они ведут себя абсолютно искренне, и за искренность и честность их и ценит аудитория, они набирают свою популярность.
Елена Фанайлова: Искренность во времена цинизма…
Константин Габов: Интересно, кто та инстанция, которая определяет наши времена.
Елена Фанайлова: Это правда, это самое интересное, и интересна попытка в этом разобраться, из чего все это состоит.
Татьяна Венедиктова: Согласна, что трикстерство – это очень интересная и богатая фигура, но само это противостояние серьезного пафоса и текучих, гибких, подвижных, развивающихся, множественных правд требует усилий, и трикстер – это одна из возможностей, надо думать еще и о других.
Константин Габов: Марк имел в виду, что нас ждет много открытий в исследовании культуры или в самой культуре нас ждут новые герои, новые типажи?
Елена Фанайлова: Я думаю, и то и другое, потому что он противопоставляет циника и трикстера, и поскольку времена довольно циничные, то нас ждут и новые трикстеры.
Елена Югай: В трикстере важно то, что он что-то связывает, поэтому он, как переводчик, должен владеть более чем одним языком. И в этом смысле он противоположен цинику, который уверен, что он знает один язык, и этот язык правильный.
Елена Фанайлова: Людям всегда нужны герои, даже если эти герои оказываются негодяями, трикстерами, плутами или обманщиками. Человечество устроено так, что постоянно ищет себя в зеркалах, и каждая эпоха заставляет по-новому проблематизировать героя. Это может быть классический герой-спаситель, а может быть герой, который меняет представление человека о его возможностях. Это герой – трикстер, маргинал, который себя, может быть, героем не осознает, но становится им благодаря вниманию людей.
