Иван Толстой: Это заключительная часть беседы с одним из самых известных российских книжных дизайнеров Аркадием Товьевичем Троянкером. В прошлый раз, в беседе "Троянкер без книги", речь шла о семье, о детстве, об эвакуации в годы войны.

Иван Толстой: Когда началась любовь к книге и когда книга стала в вашей жизни профессией? Вы, парадоксальным образом не помнящий чтения в самом раннем детстве, оказались человеком с книгой и ассоциируетесь именно с ней. Какую первую книгу вы помните?

​Аркадий Троянкер: Я не помню живой книги. Я помню свое затруднение, когда я что-то услышал про книгу о Дон Кихоте. Я никак не мог взять в толк, почему "Донкий Хот"? "Тонкий" – это понятно, но почему "донкий"? Это долгое время было закрыто для меня. Я думаю, что все это – игра случая. Потому что я жил дворовой жизнью, наш двор был по-настоящему хулиганский, какая книга, когда там был Ляга, Рот, Волк, Монгол, Китаец, Япончик… Япончик – тот самый, Слава Иваньков. Натуральный Япончик, который сделался паханом. Мы играли вместе во дворе.

Иван Толстой: А он тогда уже подавал надежды?

Аркадий Троянкер: Нет, никаких. Он был такой же маленький пацан. Я помню его матушку, она тоже была маленькая, в пальто, с короткими ножками. Ничего такого. Там были ребята более крутые. Волк погиб, потому что, как тогда стало известно, его где-то выкинули из электрички. Там было такое натуральное хулиганье. Эта дворовая кодла толкалась на углу Институтского переулка и Бахметьевской.

Иван Толстой: А Япончик получил кличку в продолжение ряда – Монгол, Китаец – или что-то было во внешности?

Аркадий Троянкер: Китаец был таким длинным малым, по-моему, уже призывного возраста, взрослый. Монгол был из дома 38, звали его Жожик. Настоящий, с очень узким разрезом глаз, такой желтого колера мальчишка. А почему Япончик был Япончиком, я не знаю. Эти кликухи – беспощадные, их прибивают на всю жизнь.

Иван Толстой: И они, как правило, точные.

Аркадий Троянкер: Они абсолютно точные. Я был Кадушкой, потому что мать меня звала Кадиком. Она обрывала мою счастливую дворовую жизнь, высовывалась из лестницы и кричала: "Кадик, домой!" Надо сказать, что это дружество было серьезным, мы были защищены, пацанье, мелкие, но нас никто не мог тронуть. И я не помню каких-то антисемитских чувств, ничего такого не было. Однажды только я встретился со своим "пятым пунктом". Я бежал по переулку, во что-то мы играли, шел один малый, он был примерно такого же возраста как мой брат Леня, и он, проходя мимо, сказал, повернувшись ко мне: "Бей жидов! Спасай Россию!" Заявление, которое меня повергло в шок. Почему? Что это значит?

Иван Толстой: Вы знали, что такое "жид"?

​Аркадий Троянкер: Вероятно, знал, но никогда не испытывал на себе этого наименования.

Иван Толстой: А что такое "Россия", знали?

Аркадий Троянкер: Нет, я только понял смысл, он был абсолютно четко сформулирован. И я потом долгое время не знал неприятного, унизительного духа антисемитского. Я потом с этим встретился, когда я поступал во ВГИК. Моя встреча с книгой абсолютно случайна. Я после школы твердо хотел идти в кино. И я поступал во ВГИК вместе с моим добрым другом Мишкой Карташовым. Я поступал туда три года подряд с неимоверным упорством. И не поступил. При этом мои шансы были вполне приемлемыми, я умел рисовать хорошо, по всем статьям я должен был туда попасть, но там трехпроцентная норма была неукоснительной.

Иван Толстой: А вот насчет рисовать? Это откуда взялось?

Аркадий Троянкер: Я учился в московской средней художественной школе при Суриковском институте. Это был 1949 год, я тогда жил в деревне. Надо сказать, что эта деревня находилась за местом Чкаловским под Москвой, там был военный город с большими домами, которые строили немцы. Если его пройти и перейти Клязьму, то можно было через полчаса попасть в деревню эту. У меня много жизненных послевоенных впечатлений, и я помню, что когда ты ступаешь на мост, там справа, прямо под этим городком, земляной лагерь, где жили пленные немцы. Там два солдатика сидели около колючки, их не охраняли, они расконвоированные были, они строили это и почти каждый день они шли этой дорогой через деревню, через поле, там начинался лес, на холме было кладбище, куда они таскали своих товарищей. Я помню, как они ходили по деревне, старухи им давали кусок черного хлеба или яйцо.

Иван Толстой: А что, у них регулярной кормежки не было?

Аркадий Троянкер: Не знаю. Они были истощенные, не жильцы они были. Вероятно, кто-то из них выжил, но это было тяжелое зрелище для ребенка. Туда однажды явился такой крутой молодой человек, я с ним должен был познакомиться, потому что там были какие-то родительские знакомства. Такой плечистый мальчик городской, который сказал мне, что он поступает в художественную школу и у него впереди экзамены. И мне стало стыдно, что я живу такой легкомысленной жизнью – бегаю, прыгаю, плаваю. Я почему-то решил, что я тоже умею рисовать. Матушка мне купила в городе набор акварели ленинградской, который назывался "Черная речка", кисточки мягкие, альбом со скверной бумагой. И я стал рисовать все, что подворачивалось под руку. Я рисовал деревья, там листва была зеленой, стволы были коричневыми, речка была синей, небо было голубое.

Иван Толстой: Наблюдательный!

Аркадий Троянкер: Я рисовал, рисовал, и наступило время отвезти эти рисуночки в приемную комиссию. Меня допустили до экзаменов, и в последних числах августа мы приехали с матерью в Лаврушинский переулок, где была эта школа, и с трепетом читали список принятых. И я начал его с конца, зная, где моя буковка. И нашел себя. А Володьку Янкилевского не нашел, его не взяли. Никакого ликования у меня не было, никакого соперничества. На следующий год он поступил в школу, в наш класс, уже сразу во второй. Там странная такая вещь – там первый класс был пятый, учились там семь лет. Как раз под завязку – ты должен был окончить школу и идти в армию. Так что это благодаря Володе Янкилевскому и благодаря случайному совершенно знакомству я оказался там. И там жизнь переменилась. Это совершенно лицейская жизнь, это закрытое заведение, там было совместное обучение, у нас девочек было навалом, тогда это было немыслимым благом, ведь раздельное обучение было. После школы я хотел идти во ВГИК, не попал туда, и все эти три года я провел в такой сложной жизни – работал рабочим сцены в театре "Современник", которого еще не было, это была студия, у них не было даже помещения.

Иван Толстой: В армию вы не попали?

Аркадий Троянкер: Нет, я был единственным кормильцем у родителей. Я их не сильно кормил, но так судьба меня щадила. Я только помню, что наш военкомат был на Сретенке, и я переходил на другую сторону улицы, чтобы скорее его миновать. Потом я учился два года на "Союзмультфильме", где были курсы мультипликаторов. В третий год я еще раз не попал во ВГИК и подал документы в Полиграфический институт, на художественный факультет. И туда я попал.

Иван Толстой: Какой на дворе год был?

​Аркадий Троянкер: 1959-й. И это был первый шаг к тому, чтобы я стал заниматься книгой, чтобы я изменил мечте о конюшне, мечте о киношке и сосредоточился на книге.

Надо сказать, что потом уже, когда я работал арт-директором в издательстве "Книга", я там сотрудничал с замечательным человеком Аркадием Мильчиным, он был главный редактор. Он написал потом книгу о своей жизни и назвал ее "Человек книги". Я читал ее уже в Тель-Авиве, среди "народа книги". Так что все места заняты, я уже не могу сказать, что я – человек книги, хотя я хрен знает сколько лет этим занимаюсь. И потом какие-то знакомства, дружба с замечательными людьми. Институт ничего не дал нам в этом деле. Он нас приноровил, сориентировал на эту стезю, мы на нее вступили, но очень мало пользы я помню от института.

Иван Толстой: А кто или что оказалось вашими учителями в деле мастерства книжного оформления?

Аркадий Троянкер: Это погружение такое в этот мир, это знакомство с книгой. Я в школе еще, испытывая острый дефицит в чтении, записался в библиотеку, много читал, потом это превратилось в хождение по книжным и по букинистическим магазинам. Это неутоленное любопытство, это школа, тут можно было постепенно погружаться в этот театр книги, это культура, которая постепенно прибирает молодого человека к себе.

Иван Толстой: Какие три книги в мире, простите за глупейший вопрос, нравятся вам в смысле оформления больше всего?

Аркадий Троянкер: Мне очень трудно сказать, потому что я, с одной стороны, взыскателен, а с другой стороны, поклонник книги. Если бы вы спросили, какие три женщины мне нравятся, я был бы тоже в затруднении. Множество книг я хотел бы вспомнить, много красивых книг, я недаром сказал про библиотеку. Я помню очарование, которое излучали книги издательства "Academia", которое закрыли в 1937 году. Мне дали на вынос две книги – письма Ван Гога. Это было очень великодушно со стороны библиотекарш, я с трепетом их держал в руках, читал. Они излучали какую-то красоту и притягательную силу. У меня был случайный знакомый, который попросил почитать. И я, дурак, дал ему первый том. И с концами, он пропал. Я был в ужасе, я думал, что это очень драгоценные книги, я тогда пошел по букинистическим магазинам и нашел тоже двухтомник издательства "Academia", Лопе де Вега, кажется, принес их в библиотеку и спросил, не могут ли они взять эти два тома вместо тех двух. Они с легкостью согласились. Так что один том у меня остался, я его увидел две недели назад здесь, в этом доме, он тут на столе лежит, и я его заберу с собой, он для меня дороже целой библиотеки.

Иван Толстой: Единственное, что в издательстве "Academia" Лопе де Вега не было. Был Сервантес.

Аркадий Троянкер: Нет, Сервантеса я бы не отдал! Но какой-то двухтомник я нашел.

Иван Толстой: Но это – одна книга. Еще парочку, пожалуйста.

Аркадий Троянкер: Тут дело не в красоте, а в самой сути. Долгие годы мы с моими добрым другом любили книгу о Тиле Уленшпигеле, Тиль был нашим героем. Когда были школьные карнавалы, мы делали замечательные костюмы: я был принцем Оранским, а Мишка – Тилем Уленшпигелем. Он замечательной красоты мальчишка был, как юный Дюрер, такого типа персонаж, под Уленшпигеля он мог косить, не глядя. Это были хорошие костюмы, у него родители были из артистической семьи, у них были шкафы с театральными костюмами, мы что-то переделывали. Мы в лагере сделали костюм Тиля Уленшпигеля и принца Оранского, я сделал рыцарский доспех из толя, вырезали, сшили, скрепили. Шикарно было! Все девки были наши!

Иван Толстой: Хорошо, тогда я переверну вопрос. А книги, которые оформили вы, что из вашей продукции кажется вам наиболее удачным, о чем вы можете с удовлетворением вспомнить?

Аркадий Троянкер: Я могу сознаться, что я люблю много книг, которые я сделал, независимо от того, насколько они точны или удачны. Как дети – бывают такие никудышные дети, ну, не получился, ну, следующий получится. Я могу вспомнить серию, которая серьезным, дерзким была шагом, мы делали ее с Мишей Аникстом. Это серия "История книжного искусства", состоящая из семи книг. Три книги мы сделали вместе, а четвертую я сделал уже в издательстве "Книга", это "Русские футуристы". Я люблю эту книгу, я там много нахулиганил.

Иван Толстой: Но ведь предыдущие шесть, это тоже издательство "Книга"?

Аркадий Троянкер: Это все серия издательства "Книга". Там "Эльзевиры", "Альд и альдины", Добиаш-Рождественская – "История письма в Средние века", "Японское искусство книги" и "Русский политипаж". "Русский политипаж" – это хорошая книга, но она малоинформативна, слишком небольшой материал туда вошел, поскольку политипаж в типографиях был заемный, европейский, в основном, и этого материала немного. "Эльзевиры" и "Альд" – это серьезные книги. Они интересны ходом создания: как мы их придумывали, что они должны были значить. Это довольно сложная была задача. Мы были молодые, с почтением относились к истории книжного искусства и хотели сделать музей книги в книге.

Мы выбрали немыслимый формат, удлиненный, два квадрата. Для книги это очень серьезно, это уход в эксклюзив. Мы изучили много всякого для того, чтобы воспользоваться там рядом Фибоначчи, чтобы выстроить структуру, где будет золотое сечение – основа всего изящного в архитектуре, в человеке, в живописи. Мы сделали сложную книгу, добавили туда много документального материала, сделали ее визуальной, она разнообразна. Я до сих пор думаю, что это вполне хорошая работа. Она и оценена тогда была вполне серьезно.

Но самая любимая моя книга – предпоследняя, об Альфреде Шнитке. Это большой том, который собрал Андрей Хржановский. Он сотрудничал со Шнитке, Шнитке писал музыку к нескольким его мультфильмам, он в течение пятнадцати лет собирал материал, по составу сложный и немного странный. Там много интервью, высказываний самого композитора, много воспоминаний людей, которые с ним соприкасались. Это сложная по конструкции вещь, в книге есть иллюстративный ряд, который является фрагментами из живописи Босха. Босх был любимым художником Шнитке, и это было уместно. Но еще более уместно то, что этот ряд каким-то невероятным образом характеризует или дублирует обстоятельства жизни самого Шнитке. Надо сказать, что Босх неслабый изобразитель, персонажи его будь здоров какие, вполне можно предположить, что Шнитке окружали похожие фигуры в Союзе композиторов. Я там ставил сложные для себя задачи, мне хотелось путем типографических элементов какие-то звучания внести в книгу. Там игра с абзацной втяжкой, со строкой, там даже появились музыкальные знаки, они работают вместе с типографическими элементами. Там есть паузы – четвертинки, половина, три четверти, целое. Может быть, это не точно, но музыканты улыбнутся. Я сделал так, что абзацный пробел движется, шевелится. Это у Шнитке. А у посторонних, у третьих лиц – нет. Я сделал все, что я знал по типографической части, что туда смог вместить. Я эту книгу до сих пор люблю.

Иван Толстой: Теперь, Аркадий, вы делаете книгу своих воспоминаний. В какой она стадии и что это за работа? Насколько я понял, это две книги?

Аркадий Троянкер: Да, это две книги, они должны составлять одно целое, очень связное, взаимопроникающее. Я уже долгие годы не читаю никакой беллетристики, читаю только мемуарную литературу, мне это интересно. Первая книга – это воспоминания о жизни, о временах, потому что нечасто люди моего года рождения могут прожить столько времен, столько эпох, столько перемен. Там может быть течение моей личной жизни и упоминание о работах, которые я в течение жизни сделал. Второй том – это альбом, горизонтальная книга того же формата, это все компонуется в единый организм. Там работы и рассказ о том, почему это сделано так, как это сделано. Вторая книга будет интересна молодым людям, которые рвутся в эту профессию. Я последние десять лет преподавал в нескольких вузах, я знаю эту категорию молодых людей, они заняты тем, что мне близко и дорого. Это такие комментарии, объясняющие всю методику работы над отдельной книгой. Пока я имею семь сантиметров этой грязной рукописи, с этим надо как-то справиться, надо придумать типографически, визуально, как все это подать. Надеюсь, мой опыт мне позволит сделать так, чтобы там была выразительность, чтобы это было привязано ко времени. А шрифт – это солнечный луч через призму, шрифт прожигает время, он очень точно характеризует время, это великое изобретение человечества. Я думаю, что вся человеческая культура сосредоточена в шрифте.

Иван Толстой: Сейчас вы живете в Тель-Авиве. Востребованы ли вы как профессионал? Оформляете вы что-то? Есть ли у вас заказы?

Аркадий Троянкер: К сожалению, эта бездна языковая радикальна особенно в связи с книгой, с текстом. И там все наоборот: то, что здесь слева, там справа, то, что здесь с начала, там с конца. Нет, там я пока еще не приобрел никаких особых издательских связей.

Иван Толстой: А разве в эпоху интернета нужны такие человеческие, земные, визуальные связи? Разве нельзя получить заказ по почте, изготовить и отослать?

Аркадий Троянкер: Тут нет проблем, на удалении можно сейчас работать очень просто. Но оторванность такая – нет кумиров таких на удалении. Здесь есть свои художники, быстро они заняли ту маленькую нишу, которую я тут имел, и пока ничего такого нет. Но я не прав, потому что я сделал там сайт. Сайт очень хорошего, большого мастера парижского – художника Бориса Заборова. Я сделал ему пару книг, это еще было здесь, а потом я сделал сайт. И это было очень трудно. Переход в эту невещественную электронную суть очень сложен, там свои правила, там по-другому течет время, там другие задачи. Но, кажется, я с этим справился с помощью своих помощников. Мне не стыдно за эту работу, она вполне приемлемая. Но я должен сказать, что перед тем как покинуть, "предать" родину, я в работе со студентами начал заниматься электронной книгой. Я думаю, что техническая революция неостановима, и сейчас уже очень много людей читают текст электронный, и там еще много несовершенств. Я бы сказал, что это занятие, лишенное всех удовольствий чтения. Я думаю, что это будущее электронной книги, оно замечательное, там возможностей колоссальное множество, это могут быть изумительные массмедийные произведения, где текст имеет выходы во все сферы человеческой культуры – в звучание, в музыку, в театр, в кинематограф, в архив. Я просто вижу, какой может быть эта вещь. Я думаю, что в эту сторону и будет развиваться это действие.

Иван Толстой: У вас был когда-нибудь профессиональный девиз, лого, кредо?

Аркадий Троянкер: Я никогда к этому не имел влечения. Я думаю, что люди действуют сообразно своим свойствам в любой сфере деятельности. Политики могут творить добро или зло благодаря тому, что они испытали в течение жизни или в детстве, что в них заложено. Мне кажется, что книга требует такого перфекционизма – это то, что есть у меня. Это абсолютная ответственность, это тщательность для того, чтобы привести весь хаос в изготовлении книги к какой-то одной цели. И я знаю, что небрежность и неточность губительны в этих делах и, может быть, это одно из самых главных свойств. Кроме того, необходимо воображение, желание, стремление – как в любой сфере человеческой деятельности.