Во второй части этого выпуска: «Дети за границей». Впечатления украинских детей, побывавших в Центральной Европе.
«Ресторанные лабухи». Вспоминает петрозаводский музыкант, игравший более тридцати лет в ресторанах и «Мои любимые пластинки» с московским литературоведом Олегом Лекмановым.
Начнем с монологов Святослава Бакиса, автора книги «Смотря как посмотреть. Кино в еврейском объективе». Это сборник статей и рецензий о фильмах, так или иначе имеющих отношение к евреям и еврейской теме. Святослав Бакис родился и вырос в Черновцах. В 1992 году эмигрировал в Америку. Автор нескольких книг, в том числе воспоминаний о Черновцах «Прогулки по Атлантиде». Живёт в Нью-Йорке. Его книга о фильмах издана в Украине. Я записал С. Бакиса на поэтическом фестивале «Meridian Czernowitz”.
– Еврейское кино — это, во-первых, кино о евреях, это фильмы еврейских режиссеров с какой-то особенной судьбой на еврейские темы и просто фильмы израильские. Картины еврейских режиссеров на еврейские темы — это, например, «Шоа» Клода Ланцмана. Я часто начинаю свою статью с того, что говорю, что мне не хочется писать эту статью, потому что не нравится этот фильм. Обычно речь идет о фильмах о Холокосте. Что мне в них не нравится? Некая тенденция. Можно начать с фильма Алана Пакулы 1982 года «Выбор Софи» по роману Уильяма Стайрона. Сюжет фильма такой: женщине, которую играет Мерил Стрип, не еврейка, кстати, в лагере некий экспериментатор, эсэсовец-философ велит выбрать одного из её двух детей, кто из них умрет, и тогда второй не умрет. Она вынуждена это сделать. После этого она оказывается в Америке, там у нее любовь, идут какие-то фрейдистские накруты, связанные с этой травмой, с ее выбором и так далее. Этот фильм считался тогда хорошим, как и роман Стайрона, такой высокоинтеллектуальный роман. Но я уже тогда почувствовал искусственность высосанной из пальца ситуации. Замечательный драматург Александр Володин сказал: искусство не должно быть страшнее жизни. В этих фильмах о Холокосте авторы хотят сделать искусство страшнее жизни. Каковы побуждения? Очевидно, проходит время, люди забывают и под знаком того, что надо заставлять людей помнить, все больше и больше искусственности, натянутости, все больше мелодраматичности, нагнетания ужаса. Получается уже так, как будто бы Аушвиц сам по себе недостаточно ужасен, надо что-то ещё придумать. Вроде бы это для того, чтобы люди помнили, но фактически происходит не повышение чувствительности, а отупление чувствительности. Есть еще, например, «Сын Саула», венгерский фильм, получил массу премий. Сюжет такой. Человек, который в концлагере сжигает трупы, вдруг решил, что некий мальчик среди трупов — его сын. Это надо понимать в символическом плане, конечно, но тем не менее, фильм есть фильм, значит он нарушает всякое правдоподобие, герой рыскает по лагерю, ищет раввина, который читает Кадиш по этому мальчику. Наворачиваются всякие ужасные вещи, смотреть это почти невозможно. Мне, конечно, могут сказать: ты не понимаешь, что это некая символика, «Сын Саула» – это еврей вообще и так далее. Да, это я понимаю. Но вместе с тем это, во-первых, антиэстетично, хотя фильм изобразительно очень красивый, так что тем более антиэстетично. Во-вторых, это неправда, это все не нужно.
Второй лейтмотив более легкий и приятный. Меня заколдовывает странное сближение, некие сюжеты фильмов, которые как-то соединены с моей биографией, далекое и близкое, давнее и вместе с тем современное и нынешнее. Например, один из фильмов, о котором я написал, называется «Прохиндиада, или Бег на месте». Главную роль играет Калягин, он играет роль Сан Саныча Любомудрова. Это московский человек, наверное, инженер, который, уходя с работы, делает какие-то странные дела. Он оказывает услуги разному начальству, разным деятелям культуры. Для чего он это делает? Не из-за корысти даже, то ли это тщеславие, но денежного интереса мы не видим. При этом он проявляет чрезвычайную изощренность, он может соединить четыре стенки вместе. Этот человек явно еврей, просто в советское время евреи не могли появляться в советском искусстве в отрицательном или положительном виде, потому что они просто не могли появляться. Таким образом, сценарист сделал его Сан Санычем Любомудровым. Мало того, что за этим стоит еврей, я просто знаю человека, который стоит за Сан Санычем Любомудровым — это житель моего города Черновцы, знаменитый маклер, не буду называть его имени, который помогал всяким знаменитым артистам устраивать гастроли, доставать вещи, ведь деньги у них были, но вся проблема была в том, что ничего нельзя было купить, и он это все делал. Он делал и другие дела, менее благовидные, но деньги, которые на менее благовидных делах зарабатывал, он бескорыстно тратил на то, чтобы обслужить этих людей. Поскольку он больше времени проводил в Москве, чем в Черновцах, совершенно возможно, что сценарист Анатолий Гребнев его знал, что он оказывал какие-то услуги и самому Гребневу.
Теперь скажу нечто более теплое и лирическое. Я писал о фильме Евы Нейман «Песнь песней», о двух, вернее, фильмах, «Песнь песней» и «Дом с башенкой», но сейчас важна «Песнь песней». Это по рассказам Шолом-Алейхема. Мой прадедушка жил в Богуславе, он работал на мельнице, хозяином которой был Элимелех Лоев, у него была дочь Ольга, а ее учителем был Рабинович, будущий Шолом-Алейхем. Это было в то же самое время, когда на мельнице мой дедушка работал. То есть весьма вероятно, что мой прадедушка, фамилия которого Плотинский, интересная фамилия Плотинский, там была плотина, на которой была мельница, значит он, наверное, знал Шолом-Алейхема. Там же родилась и моя мама, она семь классов окончила в еврейской школе, очень хорошо знала идиш. Потом они переехали в Киев. Потом, когда мы уже оказались в Нью-Йорке, мама уже была старенькая, к ней вернулось желание читать на идише, читала она рассказы Шолом-Алейхема, мне тоже читала. Она смеялась и говорила: это ты не можешь понять, это надо знать язык, чтобы это все понять. Моя мама умерла, она похоронена на кладбище за сто метров от Шолом-Алейхема. Я взял кленовый листок с могилы моей мамы, написал на нем «Шолом-Алейхему от Веры Давыдовны Бакис» и перенес этот листок на могилу Шолом-Алейхема, он на ней, надеюсь, находится, я его там укрепил.
Ещё одно сближение, совсем уж близкое сближение. Мой зять –Соломон Гизари. Его дедушка родом из Львовской области, он сначала попал в Палестину, благодаря чему не погиб, единственный из своей родни. Потом он, женившись, переехал в Америку, где стал инженером. Хобби его было делать телескопы. Он однажды слышал лекцию Альберта Эйнштейна в Нью-Йорке. После лекции он подошел к Эйнштейну и спросил его что-то о звездах. Эйнштейн ему сказал, что на самом деле он в физической стороне физики не разбирается, он теоретик, фактически ни разу в жизни не смотрел в телескоп. Тут у Цви Гизари возникла мысль подарить Эйнштейну телескоп. Через некоторое время он со своими двумя детьми приехал к Эйнштейну в Принстон с этим телескопом. Он разговаривал с Эйнштейном, а дети, 11-летний отец моего зятя и 9-летний Уолтер, снимали по очереди. Получился получасовой фильм, где Эйнштейн разговаривает с Цви Гизари. Это очень странный фильм, половина фильма — это Эйнштейн, который говорит какие-то мудрые вещи, говорят они на немецком, а вторая половина — какие-то кусты, собаки. 9-летнего мальчика эти кусты интересовали больше, чем Эйнштейн, поэтому половина разговора Эйнштейна не вошла. Этот фильм никто на свете не видел, кроме нескольких человек. Отец Соломона, моего зятя, Дэн Гизари держит его как реликвию, он держит его в банке и не знает, как им распорядиться. Может быть, когда-нибудь его увидите и вы.
Вообще-то еврейские фильмы, те фильмы, которые называют еврейскими, снятые в разных странах, не ориентированы на евреев, это фильмы с какими-то общечеловеческими темами, евреи там выступают как пример human predicament, то есть это часть еврейской истории, но эти фильмы не замкнуты, не зациклены на евреях. Например, известный фильм Марты Месарош «Вторая жена», где важную роль играет еврейская тема, но вместе с тем это фильм не только о евреях — он о любви венгерского офицера к белошвейке, которая родила сына для его жены и должна была отдать этого сына им назад, но не отдала. Офицер влюбился в белошвейку. Но весь этот фильм «Вторая жена» – о конце старого мира, где белошвейки рожали детей, были суррогатными матерями, прочие люди были неким обслуживающим персоналом, причём, не только евреи. Тот мир нам знаком еще по Черновцам уже советским, когда гуцулы приходили к дверям с сумками на головах. То есть они еще служили, они осознавали себя служителями господ. Фильм «Вторая жена» – это фильм об этом, о мире красивом, но красивом, как какая-то гнилая роза.
Или современный польско-английский фильм «Ида», знаменитый и замечательный фильм о еврейке, о том, как девушку, которая должна стать монашенкой, отпускают в мир для того, чтобы она узнала, что она еврейка, чтобы она была в монастыре, осознавая это. Она знакомится с одним человеком, но самое страшное в том, что этот человек и его близкие, которые убили еврейского мальчика и всю его семью, сначала прятали этих евреев. Это не тот случай, когда сразу выдали евреев, нет, их прятали, но когда стало опасно, они вынуждены были их убить. Это гораздо сложнее, чем тема антисемитизма. Вдруг она увидела какую-то бездонную глубину, нехорошую глубину людей, то, что люди вроде бы добрые и вместе с тем, когда надо, они могут перевернуться, увидела эту двоякость. И она перед тем, как уйти в монастырь, могла бы ничего этого не знать, быть стерильной, иметь черно-белое представление о мире, а тут вдруг она уходит, зная теперь, как сложен мир, зная, что угроза, коварство или насилие таится в любом человеке, который рядом, но вместе с тем она не стала настороженной или нахохленной, зная, что все люди плохие, а просто узнала амбивалентность всего. То есть это фильм на еврейскую тему, но это фильм не о евреях — это фильм на глобальную тему. Вот так, я думаю, обстоит дело вообще в мировом кино, еврейская тема используется, как у Цветаевой,«поэты — жиды», так и в еврейских фильмах: все люди «жиды».
В фильме «Песнь песней» музыка играет очень важную роль. Есть так же фильм, который тоже, наверное, мало кто видел, он называется «Карпаты». Это документальный фильм Йейла Штрома о простом человеке, который живет в Мукачеве, и совершает путешествие из Мукачева в Виноградов, где он родился. Поскольку Йейл Штром сам клезмер (музыкант), этот фильм построен на музыке. Но печальный парадокс состоит в том, что эту музыку играют цыгане, всю эту еврейскую музыку. То есть они на этом зарабатывают деньги. При этом в фильме цыгане рассказывают о том, как их самих угнетали во время войны, как они любят евреев. Но вместе с тем это совсем разные люди, это такой документальный, но вместе с тем абсурдистский фильм о том, как этот замечательный старик живет в умирающем закарпатском городке, где уже почти никаких евреев нет. Фильм построен так: однажды американцы приезжают и только знакомятся с героем фильма, а во второй раз приезжают и дарят Тору, чтобы можно было в совершенно разрушенной синагоге, обросшей паутиной, провести службу. Это несколько искусственно, мы чувствуем, что сделано все специально, но странным образом эта искусственность в данном случае художественна, потому что в этом есть ирония, что если бы они не привезли Тору, то ничего бы не было. Эту Тору никто не умеет уже читать. Весь фильм построен на еврейских мелодиях. Это шедевр.
Далее в программе: Путешествие украинских детей за границу.
Виталик:
– Ну хоть немножко оторвемся. Мы приехали с друзьями – я рулю фишкой, фишка рулит мной – поездка зашибись!
Адам:
– Мишкольц, грот – мне очень понравилось, очень. Природа, запах авантюрности.
Даниель:
–В Австрии я увидел много нового для себя. Например, такси марки «Мерседес». Это круто!
Артем:
– Да, существует граница между человеком и тем, чего он не знает. Человек не часть. Все одиноки.
«Ресторанные лабухи». Вспоминает петрозаводский музыкант, более тридцати лет игравший в ресторанах и «Мои любимые пластинки» с литературоведом Олегом Лекмановым (Москва).
