Сочи всегда был частью нашей жизни в Софии: открытки на стене с видами парков "Ривьера" и "Дендрарий", мельхиоровые приборы в буфете, самовар на столе и – раз в месяц – разговор по телефону с бабушкой. Его следовало заказывать за день, определялось окно в два часа, и мы с мамой напряженно сидели дома в ожидании. Наконец раздавался звонок из отделения связи и через потрескивание проводов доносился взволнованный голос бабушки Кати. Обмен информацией в этих разговорах был скудным (для этого существовали письма), главное заключалось в ощущении эмоционального воссоединения с сочинской родней, даже если это длилось всего несколько минут. После обязательных прощаний и "поцелуев" голос бабули обрывался, а связистка, всегда женщина, сообщала, сколько минут было наговорено.
Пик сочинского присутствия в далекой Софии, однако, приходился на бабушкины посылки. Хотя в то время я еще не умел читать, извещение из центрального почтамта легко было узнать по бланку с изображением орла, несущего в клюве конверт, и по синей печати в нижнем углу. До почтамта приходилось добираться в битком набитом трамвае, но эта поездка всегда сопровождалась радостным ожиданием. Горьковатый советский шоколад оставлял кофейный привкус, тем не менее и я, и мама предпочитали его напичканному соевым концентратом болгарскому "Крава". Фанерный ящик с красной сургучной печатью нам выдавали через маленькое окошко. Дома мама ставила посылку на середину стола, вскрывала ножом крышку, и комната быстро наполнялась сладковатым запахом конфет: "Мишка на севере", "Белочка", "Грильяж", "Каракум". Больше всего я любил сливочные тянучки в красной восковой бумаге и сгущенку (две банки всегда прятались на дне коробки). Бабушка присылала и чай, в плитках и пакетах, краснодарский, индийский, грузинский, но к чаю я относился прохладно.
Поездки к бабушке в Сочи чередовались с ее визитами в Болгарию. Во второй половине 1960-х советские теплоходы регулярно заходили в порт Варны, но не всегда брали пассажиров. Причал, у которого швартовалось судно, ограждали высоким штакетником с металлической сеткой, выставлялась охрана, вход и выход производились под строгим контролем. За сеткой собирались толпы зевак. Судно с вытянутым белым корпусом выглядело в моих детских глазах космическим кораблем, который сулил доступ в другой, яркий и интересный мир.
Реальность, однако, оказывалась куда прозаичнее. После бессонной ночи и тряски в поезде София – Варна нам с мамой приходилось бежать вприпрыжку с чемоданами к автобусу, который следовал от вокзала до порта. Потом мы направлялись в зал пограничного контроля, где уже выстраивалась очередь. В очереди иногда приходилось томиться часами, таможенники не спеша рылись в сумках и саквояжах, задавали вопросы, сокрушенно качали головами, иногда что-то отбирали. После проверок удавалось наконец пробраться к трапу теплохода. Там нас встречали члены советского экипажа, производилась повторная проверка документов, и мы наконец получали направление в каюту.
Вестибюль теплохода "Башкирия" в 1968 году был не таким уж просторным, но мне тогда он казался необъятным. Из машинного отделения доносился приглушенный гул турбин, можно было уловить запах солярки, смешанный с ароматами корабельной кухни. Наша каюта, по самым дешевым билетам, располагалась на нижней палубе. Иллюминатор находился всего лишь в метре от поверхности воды, проводник строго наказал и не пытаться его открывать. Действительно, во время качки в открытом море волны бились в толстое стекло, вода превращалась в белую пену. Мама укладывала меня на верхнюю койку, где я, свернувшись калачиком, засыпал под тусклый свет ночника и рокот моря за иллюминатором.
"Башкирия" была известна тем, что летом 1964 года на этом теплоходе отправился в рабочую поездку по скандинавским странам Никита Хрущев. Волею судеб плавание на "Башкирии" оказалось последним заграничным выездом генсека, через три месяца его отправили на пенсию.
В хорошую погоду не было ограничений на перемещение по всем трем палубам теплохода, питание в столовой осуществлялось по сменному графику, на верхней палубе располагался вымощенный цветными плитками плавательный бассейн. В этот круиз его, видимо, наполнили недалеко от акватории порта – на поверхности воды переливались жирные пятна разлитого топлива.
Переход из Варны в Одессу отнимал менее суток, далее следовала остановка в Ялте и, наконец, Сочи. Заход "Башкирии" в гавань сочинского порта происходил медленно, а на причале уже дожидалась толпа встречающих. И вот уже удавалось различить лица бабушки и тети Полины. После объятий и поцелуев багаж грузили в такси, и мы отправлялись на бабушкину квартиру в центре города. От Приморского бульвара до Кубанской улицы шел крутой подъем, движок "Волги" завывал, пыхтел, ход замедлялся, но в конце концов машине удавалось выбраться на верхний пролет улицы. Сейчас там расположена 30-этажная высотка, которую сочинцы прозвали "Титаником" – из-за трещины, которую якобы обнаружили в фундаменте вскоре после постройки.
Квартира бабушки неизменно встречала одним и тем же запахом – смесью выстиранного к нашему приезду постельного белья, приготовленного обеда и лизола, которым драили кафель в ванной. В то время я еще не знал, что тощих синих кур и сливочное масло бабуля получала по талонам раз в месяц и специально берегла к нашему приезду. Кур и масло можно было купить и у чеченцев на рынке, но при пенсии в 60 рублей бабуле это было не по карману. На завтрак бабушка, а иногда ее старшая сестра, тетя Полина, пекли оладьи на старой чугунной сковороде. 30 лет спустя – бабушки Кати давно уже не было, но тетя Полина еще доживала свой век в квартире – в честь моего приезда она встала пораньше и напекла тех самых оладий. Тете Полине шел 97-й год, но она настаивала на том, что все должно быть "как надо".
После завтрака мы с мамой, реже с бабушкой, отправлялись на пляж. В отличие от просторных песчаных полос на болгарском черноморском побережье, сочинские пляжи состояли только из гальки и бетона и отличались убогостью и теснотой. Мама брала напрокат деревянный лежак, моей главной задачей было выклянчить у нее 15 копеек на трехколесный велосипед. В какой-то момент мама сдавалась, открывала кошелек и доставала монетку. Перепрыгивая через лежаки, я направлялся в пункт проката. На сочинской набережной невозможно было заблудиться – она вела от порта только в сторону Адлера.
Примерно в километре от пляжа Мориса Тореза стояла огромная деревянная голова Нептуна с трезубцем. Его суровое лицо всегда выглядело мокрым, даже если палило солнце. На фоне Нептуна постоянно фотографировались отдыхающие. Рядом находились закусочная и пивная, перед которыми толпились волосатые мужчины в плавках. Я останавливался и наблюдал, как разливали пиво: продавщица открывала кран, и янтарный напиток с шипением наполнял большую граненую кружку, набегало еще два пальца пены.
Русский язык в то время я немного понимал, но говорить мог только по-болгарски. Иногда маме приходилось напоминать мне, что "баба" в русском языке означает не то же самое, что в болгарском ("бабушка") и что сирень – это не брынза ("сирене" по-болгарски). Мои ровесники в подъезде на Кубанской улице с любопытством рассматривали меня, но редко откликались на мои попытки пообщаться – отдельные слова были им знакомы, но в целом получалась белиберда. Им, однако, понравилось слово "тротонетка" – бойкая веснушчатая девчонка, которая этой тротонеткой (самокатом) владела, дала мне однажды скатиться с небольшой горки рядом с домом.
Другие лингвистические сложности заключались в этикете. Соседи по дому в Софии всегда были для меня чичо (дядя) Иван, леля (тетя) Славка, кака (старшая сестра) Дана. В Сочи было сложнее, я часто путал имена Раисы Георгиевны и Ольги Петровны, соседок бабушки по этажу, которые общались между собой вполне непринужденно, но обращались друг к другу всегда по имени и отчеству. Обе они не одобряли, что мама иногда отправляет меня вечером в магазин на углу – купить сливок или молока. В Софии к тому времени я уже курировал продуктовые магазины квартала и гордился, что могу помогать по хозяйству.
В Сочи молочная продукция выглядела куда шикарнее, чем в Софии. Сливки продавались в прозрачных стеклянных бутылках с оранжевой крышечкой из толстой фольги, молоко – с серебряной, а кефир – с зеленой. Однажды мама поручила мне купить по две бутылки кефира и сливок. Когда я вышел из магазина с покупками, уже смеркалось. Я посмотрел на спуск к Приморскому бульвару, откуда дорога вела в сквер со скамейками. Идти дальше магазина мне строго воспрещалось, однако внутренний голос сказал: "Давай, только недолго!" Последние лучи багрового солнца освещали аллеи парка, в котором пенсионеры играли в шахматы и домино, встречались молодые пары, играла музыка. Четыре литровые бутылки было тяжеловато нести, для удобства я закинул авоську за плечо. В какой-то момент в ладони начало покалывать, потом рука онемела, пальцы разомкнулись и бутылки грохнулись на асфальт. Я понял, что произошла беда и что мне серьезно за это влетит.
Наконец я нашел свободную скамейку, сел и заплакал. Наступила ночь, я заблудился и не знал, куда идти. От общепитовской столовой доносились звуки "Подмосковных вечеров" и запах чебуреков. Продавщицы в белых косынках переглядывались, видя меня, но вопросов не задавали. Я побрел к порту, а затем каким-то образом умудрился попасть в парк "Ривьера". Там было полно народу, крутились карусели, но я уже сильно устал, внутри росло чувство тревоги. Я вышел из парка и поплелся по обочине дороги. Через некоторое время сзади послышался грохот и ко мне подъехал большой мотоцикл с коляской. Упитанный мужчина в синем кителе и фуражке с блестящей кокардой обвел меня взглядом, заглушил двигатель и остановился. Он спросил меня что-то, и я радостно выпалил свое имя и адрес в Софии – по-болгарски. Человек в фуражке ухмыльнулся, достал рацию и доложил: "Нашли!" Потом мягко усадил в коляску "Урала". Вот повезло, еще и на мотоцикле в коляске прокатиться! Мотоцикл одолел подъем от Приморского к Кубанской, и мы подъехали к подъезду. Мама, бабушка, тетя Полина и соседки уже ждали нас во дворе. Они бросились к мотоциклу, подняли меня, плакали, но не отчитывали, только обнимали и целовали. Я понял, что пронесло.
Годы спустя мама рассказала, что, когда я не вернулся из магазина, они позвонили в милицию. Начальник отделения не на шутку рассердился – как можно ребенка, да еще иностранца, отпустить одного, и отчитал маму. Начали поисковую операцию, патрульные – пешие и на мотоциклах – стали прочесывать по квадратам центр города. Обнаружили меня почти в полночь.
Наша последняя с мамой поездка морем в Сочи состоялась в 1972 году на теплоходе "Аджария", близнеце "Башкирии". В этот раз палубный бассейн был наполнен чистой водой. Потом цены на такие морские путешествия резко выросли, так что в Сочи мы приезжали либо поездом, либо самолетом.
Никола Крастев – болгарский журналист, живет в США
Высказанные в рубрике "Блоги" мнения могут не отражать точку зрения редакции
