Повтор программы от 26 января 2019
Леонид Велехов: Здравствуйте, в эфире Свобода – радио, которое не только слышно, но и видно. С вами Леонид Велехов, и это новый выпуск программы "Культ личности", который вы также смотрите на телеканале "Настоящее время". Наша программа не про тиранов, она про настоящие личности, их судьбы, поступки, их взгляды на жизнь.
Сегодня она посвящена Осипу Эмильевичу Мандельштаму. Дата его ужасной гибели была в конце минувшего года, 27 декабря. Есть еще одно событие, связанное уже с днем его рождения, но обо всем по порядку. Мы с вами в Еврейском музее и Центре толерантности, где в связи с годовщиной гибели поэта развернута большая выставка. А мой собеседник – действительно главный по Мандельштаму, лучший, на мой взгляд, знаток его творчества и биографии, председатель Мандельштамовского общества Павел Нерлер.
(Видеосюжет об Осипе Мандельштаме. Закадровый текст:
Уничтожив в декабре 1938 года Осипа Мандельштама физически, советская власть после этого пыталась стереть с земли и поэтический его след, долгие десятилетия не публикуя ни единой его строчки. По длительности этого принуждения к забвению Мандельштама превзошел только Николай Гумилев. Ни в том, ни в другом случае ничего у власти не получилось.
Эти времена давно минули, и сегодня Мандельштам в России – едва ли не самый известный и цитируемый из поэтов Серебряного века. Памятники, мемориальные доски, огромное количество выставок и прочих мероприятий к каждой из дат и годовщин его недолгой трагической жизни. Вот на этот раз отмечаем 80 лет со дня его страшной гибели. А ведь нет и могилы, есть лишь где-то, под многослойным асфальтом одной из улиц Владивостока, яма, в которую останки поэта, пролежав непогребенными всю зиму в штабеле других тел, были сброшены весной 1939 года…
Много лет назад, отвечая на вопрос о Мандельштаме, заданный ему в эфире нью-йоркского телевидения, Владимир Набоков сказал:
"Когда я читаю стихи Мандельштама, написанные при мерзостном правлении этих скотов, я испытываю подобие беспомощного стыда за то, что я волен жить, думать, писать и говорить в свободной части мира... Вот те единственные минуты, в которые свобода становится горькой").
Еврейский музей
Леонид Велехов: Но начнем мы не за упокой, как предполагает дата гибели, а за здравие, как предполагает дата рождения, которая на этот раз не круглая годовщина, но очень значимое событие с ней связано. Почему я так говорю? Всегда ведь днем рождения считалось 15 января, что подтверждают собственные мандельштамовские строчки:
"Я рожден в ночь с второго на третье
Января в девяносто одном
Ненадежном году – и столетья
Окружают меня огнем".
Поясним, что тут исчисление идет у Мандельштама в старом стиле, а в новом стиле это как раз было 15 января, как всегда и считалось, что это дата его рождения. А в этом году впервые взяли и рождение мандельштамовское справили 14 января. Перефразируя Маяковского, что за биографические новости?
Павел Нерлер: Никакого произвола. Просто документы, которыми мы располагали ранее, играли между двумя датами – 14-м и 15-м. А поскольку сам Мандельштам в том, что ты сейчас только что процитировал, высказался как бы за 3-е, то считали, что, да, двенадцать дней разница между Григорианским и Юлианским календарями для XIX века, вот и 15-е. И во всех энциклопедиях, справочниках и словарях эта дата была такой. А теперь во всех энциклопедиях, справочниках и словарях придется ее изменять.
Леонид Велехов: Но еще не успели изменить?
Павел Нерлер: Но когда же?! Собственно, я знаю об этой метаморфозе около полугода, потому что в июле она была обнаружена – это оригинал из метрической записи о рождении Мандельштама. И я сознательно держал эту загадку, тайну именно до реального дня рождения и пригласил того, кто ее открыл, в Москву. В ЦДЛ был вечер в этот день, 14-го. И этот замечательный человек, Анатолий Усанов, выступал на этом вечере. И мы как бы интригу погасили, раскрыли эту загадку. Да, нашлась в интернете оригинальная метрическая запись среди записей детей нехристианских исповеданий, родившихся в Варшаве в 1891 году, за номером 2 нашлась эта запись. И там Мандельштам Осип. Отец его 8-го числа, то есть на шестой день после того, как он родился, пришел к соответствующему чиновнику. И тогда они в присутствии свидетелей, нескольких человек, совершили эту запись. И все, теперь уже сомнений нет никаких, потому что это есть оригинал. Насколько это является чудом, я хотел бы подчеркнуть. Вот так вот, случайно, наткнуться на такого рода запись в интернете!.. То есть польские архивы фиксации гражданского состояния оказывается (это уже потом мы уточнили) выставили миллионы таких записей в интернет. И вот наш коллега Анатолий Усанов, который помогал одному из генеалогических еврейских сайтов…
Леонид Велехов: Он не занимался Мандельштамом специально?
Павел Нерлер: Нет! Это не от мандельштамоведения, это просто от рутинной работы в помощь сайту еврейскому генеалогическому. Вот так вот год за годом, месяц за месяцем просматривались эти данные, и он как бы отвечал за русскую часть в этих работах. И он сразу понял, на кого он наткнулся. Дальше, между прочим, комплимент, господин Велехов, он видел нашу предыдущую передачу!
Леонид Велехов: Ох ты!
Павел Нерлер: И благодаря именно ей он узнал, куда, наверное, было бы грамотно обратиться. И обратился, и легко нашел меня в университете, в Высшей школе экономики, а потом мы уже с ним списались, по скайпу сговорились, все нюансы пообсуждали.
Леонид Велехов: Грандиозно!
Павел Нерлер: Он, вообще, замечательный человек сам по себе. Он сейчас работает в городе Кувандык.
Леонид Велехов: Это где?
Павел Нерлер: Это в Оренбургской области, недалеко от границы с Башкирией, не очень большой город. И он там заместитель главы администрации муниципалитета, а по профессии он врач, по местам работы он предприниматель и сотрудник торгово-промышленных палат региональных, локальных.
Леонид Велехов: Но, видимо, был у него и интерес. Раз он смотрел нашу передачу, значит, интерес к литературе, к поэзии, к Мандельштаму был.
Павел Нерлер: Конечно! Собственно, после этого у него уже образовалась болезнь "хронический Мандельштам". (Смеются.) И он дальше продолжил свои исследования, между прочим. И уже некоторые результаты появились: он нашел предков матери Мандельштама, Флоры Осиповны. Если насчет предков отца Мандельштама мы знали довольно много, до седьмого колена, то насчет предков матери знали довольно мало. А теперь мы знаем и о них. Оказывается, их было четырнадцать детей! Флора Осиповна была шестым ребенком среди четырнадцати! Такие времена были, да.
Леонид Велехов: Я хотел тут сразу вставить реплику, всегда меня занимало – откуда такое имя, неиудейское – Флора? Замечательно красивое. Мою жену зовут Флора, поэтому мне всегда было это очень приятно – слышать имя матери Мандельштама.
Павел Нерлер: Оно не типично еврейское, но тем не менее…
Леонид Велехов: Но именно Флора она?
Павел Нерлер: Она Флора, да.
Леонид Велехов: Не переделанное на христианский лад имя?
Павел Нерлер: Нет, нет, она Флора. Что касается, например, ее матери Софьи Григорьевны, то на самом деле она Мейра, а тут, да, Флора. В общем-то, я думаю, что ее семья… Она урожденная Вербловская. И Вербловские каким-то образом родственны с Венгеровыми, очень известной минской семьей. Они как бы на шаг впереди в плане интеграции в российскую жизнь: они банкиры были, писатели, ученые. Семен Венгеров, мы знаем, пушкинист.
Леонид Велехов: Ну конечно, знаменитый пушкинист!
Павел Нерлер: Мы не знаем, кстати, буквальную степень родства между Венгеровыми и Вербловскими, может быть, со временем и это узнаем, но где-то достаточно близко. Я бы сказал, что это имя – какой-то шаг в сторону русско-еврейской ассимиляции.
Леонид Велехов: Я так и предполагал.
Павел Нерлер: Ну, и Мандельштам, хотя мы знаем о том, что он Иосиф по рождению, в этой метрике первым записано Осип, а в скобках Йозеф, по-польски. И то, что потом его в разных ситуациях, например, в Тенишевском училище, в университете записывали Иосиф (Йозеф), то это даже было немножко некорректно, потому что его первое имя уже с самого начала – Осип. Не домашнее имя, а первое официальное.
Леонид Велехов: А еще, возвращаясь к этим строчкам, процитированным мной, как ты интерпретируешь, почему в "ненадежном году"? У тебя есть какая-то своя трактовка?
Павел Нерлер: Да. А что же в том 1891 году было надежного? Это был год достаточно роковой в истории России. Это первый провал демографический во всем сплошном ряду очень быстрого роста населения России. Почему был провал? Провал был потому, что это был год серьезного голода, то есть даже немножечко Голодомор. Там та же ситуация: царское правительство не хотело снижать поставки пшеницы за границу. Чуточку похожая ситуация на 1932 год. Это был первый голод, первый такой очень серьезный неурожай. В этом смысле, во-первых, ненадежный. Во-вторых, 1891 год – это весьма знаменательная дата для российского еврейства. Это начало массовой эмиграции евреев из России. Первая волна погромов была в начале 80-х годов. Она привела к раскачке, но не привела к массовой эмиграции, но волна как бы росла, росла и поднялась. И с 1891 года до начала Первой мировой войны из России уехало, я уж не помню точные цифры, миллион сто или миллион двести евреев. Столько их покинуло Россию за эти годы, после того как при Александре III началась совершенно другая, чем при Александре II, политика по отношению к евреям. Она даже не столько была законодательной, хотя там было много отвратительных дискриминационных мер введено (так называемая трехпроцентная норма), сколько сама правоприменительная практика стала очень жесткой. Начались принудительные высылки еврейского населения из Москвы, из Ростова. В общем, антисемиты подняли при Александре III голову очень и очень высоко. Отменил это только Керенский. Я бы за этим эпитетом "ненадежный" видел бы прежде всего это.
Леонид Велехов: Между прочим, я в информационном потоке прочитал, что в эти дни ты прочел то ли в своей Высшей школе экономики, то ли еще где-то лекцию "Мандельштам как еврей".
Павел Нерлер: Нет, нет, здесь, в Еврейском музее.
Леонид Велехов: Раз уж мы находимся в Еврейском музее, давай коснемся этой темы. Это важно было для Мандельштама?
Павел Нерлер: Начнем с того, что в черте оседлости он прожил меньше года. Тем критериям, которые позволяли покинуть черту оседлости, его отец, видимо, очень хороший ремесленник и хороший купец – купец 1-й гильдии – соответствовал. И они покинули Варшаву, покинули черту оседлости и перебрались в Павловск уже в 1892 году, месяц мы не знаем. Три-четыре года, до 1985–1986 года, они там прожили, после чего перебрались в Санкт-Петербург, в столицу. Это был такой революционный шаг в мандельштамовском роду. Отец Мандельштама был вполне себе решительной личностью. Все были из Жагор – это почти на границе нынешней Литвы…
Леонид Велехов: Местечко.
Павел Нерлер: Да, местечко, но известное местечко – оттуда родом не одни Мандельштамы. Оттуда родом, например, чаеторговец Высоцкий, оттуда родом знаменитый физик Кикоин, известные раввины оттуда родом. Дед Мандельштама покинул Жагоры первым, он перебрался в Ригу. Отец Мандельштама ездил учиться в Берлин, в талмудическую школу, ничем это не кончилось, никаким реформистским раввином он не стал, только зарядился любовью к немецкой литературе и всю жизнь писал по-немецки, знал немецкий лучше русского. Он говорил, конечно, по-русски с очень выраженным еврейским жаргонным акцентом. Но был у него этот импульс дать своим детям максимально хорошее образование, избавить их от признаков жертв государственного антисемитизма, от дискриминации в виде черты оседлости и прочего. В 1892 году в Павловске родился средний брат Мандельштама, Шура, а младший брат уже родился в Питере. И надо сказать, что если Осип-Йозеф это все же раздвоение имени, то средний уже был Александр, а младший – Евгений. Все это как бы маленькие шажки ассимиляционного порядка, которые достаточно типичными были для части еврейского предпринимательства. И особенно тут нужно подчеркнуть роль матери Мандельштама. Потому что для ее семьи, откуда она родом, выход из иудейства не был большой проблемой. Все Венгеровы крестились, коли этого требовала карьера.
Леонид Велехов: Но сама она не была крещена…
Павел Нерлер: Нет! Она не была, и отец Мандельштама, разумеется, нет, а Мандельштам – да, ему пришлось креститься. Это не носило никакого религиозного чувства.
Дело в том, что право жительства вне черты оседлости не было наследственным. Оно у мужчин, то есть у сыновей утрачивалось с совершеннолетием. Совершеннолетие тогда – это 21 год. 21 год для Мандельштама – это 1912 год. То есть начиная с января 1912 года, по-хорошему, ему нужно было бы убираться подобру-поздорову из Петербурга. Поэтому родители его отправляли учиться за границу – один раз в Сорбонну во Францию, другой раз в Гейдельберг, в Германию, где он проучился по семестру, по полтора и возвращался, потому что ощущения, что он сможет там закончить и получить западный диплом, не было. Но как только он становился крещенным, он мгновенно получал право поступать в российский университет. А уже учеба в университете была щитом от риска быть высланным за черту оседлости. И 11 мая, если мне память не изменяет, или 13 мая 1911 года он поехал в город Выборг к методистскому пастору Розену, который совершил этот обряд. Была бы возможность, он этого не стал бы делать, конечно же. Принципиальным для него было – остаться в Петербурге, потому что это была та среда, где он ощущал себя своим. Это была его литературно-художественная, как сейчас бы сказали, тусовка. Среди людей, с которыми он общался, были совершенно замечательные. Он себя чувствовал тут своим, а все остальное было для него ужасным и чужим.
Леонид Велехов: И человеком-то он все-таки был культуры абсолютно христианской.
Павел Нерлер: Это правильное выражение – христианской культуры, но тут акцент на слове "культура". Христианство было для него одним из ключевых элементов культуры, мировой культуры, но оно не было конфессиональным по преимуществу.
Леонид Велехов: Я именно об этом культурном феномене и говорю!
Павел Нерлер: В этот синтез, в этот сплав входила и античность, входило и иудейство.
Леонид Велехов: Конечно!
Павел Нерлер: Хотя по семейным каким-то своим обстоятельствам, когда ему пытались, что называется, навязать также еврейское образование… Отец нанимал учителя, как сейчас бы сказали, по иудаике. Мандельштам был очень недоволен, когда отец брал его в синагогу.
Это все у него вызывало отчуждение, потому что это навязывалось. Очень трудное было общение с дедушкой и бабушкой в Риге: общего языка не было, они русского не знали, и он только жестами с ними объяснялся…
Леонид Велехов: А он на идише не говорил совсем?
Павел Нерлер: Нет, нет, нет. Это была реакция такого детского протеста и отторжения. Он не знал идиша, хотя идишская среда вокруг, в доме, так или иначе, была. Отец мог говорить на идише и, наверное, мама говорила на идише. Ее язык был очень хороший русский язык, у отца был очень плохой русский язык. Он был достаточно строптивого норова ребенком. В каждой семье, где это происходило, возникали конфликты, а иногда даже до самой смерти ребенка не прощали, проклинали. Мандельштамовский отец очень тяжело это переживал, но время прошло, подлечило. Мать, видимо, как-то это все смикшировала, взяла часть этого удара на себя. Я не исключаю того, что она знала о планах Мандельштама. Ну, а что делать?! У него не было другого выхода. И она понимала, что его место – Петербург и та жизнь, которой он уже начал жить. И она его, во-первых, понимала, во-вторых, поддерживала. Так что, это такая юношеская серьезнейшая проблема, вытекающая из общегосударственной политики.
Леонид Велехов: К чему я хочу подвести? Что вот это, в дальнейшем по жизни его ведущее желание и сила, казалось, не совместимые с его хрупкой физикой, идти против течения, идти своим путем: это в семейных уже расколах и противоречиях выковывалось. Можно так сказать?
Павел Нерлер: Конечно! Мандельштам свой характер, безусловно, ковал, в том числе, на семейном материале. С отцом, когда он был молодым, были трудные отношения. У отца были трудные отношения с матерью: женились они не по любви, их, как полагается, сосватали. О различии их интересов прекрасно говорит сам Мандельштам в главке "Книжный шкап". В этом шкафу были три условные полки (полок было больше физически): нижняя, которую никто не читал, которая была запылена – это всякие пятикнижия и литература конфессиональная, средняя полка – это то, что отец читал, всякие на немецком языке издания, причем не только Гете, Гейне и прочее, но и философов Гердера и многое другое… И верхняя полка, это книги матери – русская классическая литература: Лермонтов, Пушкин, Гоголь… Это и была полка Мандельштама.
Леонид Велехов: А теперь я хочу коснуться еще одного события, которое грядет в этом наступившем году. Потому что, насколько я понимаю, в мае 1919 года исполнится 100 лет со дня первой встречи Осипа Эмильевича и Надежды Яковлевны, совершенно потрясающей пары русской культуры, русской жизни, как угодно это назови.
Павел Нерлер: Да, именно так – 1 мая 1919 года они встретились. В этот же день, назовем вещи своими именами, все и случилось. И с той поры, хотя у них были годы разлуки, до смерти мандельштамовской в 1938 году они были в главном смысле слова неразлучны, хотя физически, географически разлук было у них достаточно. И первые полтора года, когда Мандельштам скитался по полям Гражданской войны, по Крыму, по Кавказу, потом он только в 1921 году приехал забирать Надежду Яковлевну из Киева. Она была очень болезненным человеком, и он отправлял ее дышать крымским воздухом в Ялту, в Гурзуф и так далее. Поэтому в 20-е годы они часто были в вынужденной разлуке, но это как бы чисто номинально. Вот это чувство друг к другу, которое 1 мая 1919 года зародилось, не покидало их. Такой пары больше нет в истории литературы, если иметь в виду то, что Надежде Яковлевне предстояло сделать и что она сделала.
Леонид Велехов: Сохранила его речь навсегда.
Павел Нерлер: Да, она сохранила стихи в своей памяти. Она способствовала тому, что стихи Мандельштама ушли в самиздат, ушли в тамиздат. Она добилась того, что сам архив ушел за границу и оказался вне досягаемости для убийц Мандельштама. Все эти задачи она выполнила. И уж совсем никто не ставил перед ней задачу – сесть и написать о своем муже, но она выполнила и ее. Человек, который исполнил свое предназначение не на 100, а на 200 процентов!
Леонид Велехов: Кроме всего прочего, то, что она написала, – это шедевры литературные!
Павел Нерлер: Да, это великая литература, то, что она написала, – это великая проза!
Леонид Велехов: Абсолютно великая проза! Бродский, кажется, называл это самой великой мемуаристикой…
Павел Нерлер: Бродский, Шаламов… Ее книги становятся в один ряд и с солженицынскими, и с шаламовскими.
Так или иначе, она сама как писатель, как литератор, вошла в мировую литературную историю. И даже, как это ни грустно, в некоторых языковых средах, скорее, Осип Мандельштам воспринимается как муж Надежды Мандельштам.
Леонид Велехов: Паша, я ошибаюсь или нет, их и разлучили ведь 1 мая, да? Я имею в виду 1 мая 1938 года.
Я смотрю, как это все рифмуется – 19-й год, ей было 19 лет, и 19 лет они пробыли вместе.
Павел Нерлер: Да, Мандельштама арестовали на Первомай.
Это вереница чудес, которая Мандельштама-поэта и Мандельштама-человека сопровождала. Благодаря этой находке Анатолия Усанова, меня как бы особенно поразило – Мандельштам как чудо, встреча их как чудо. Конечно, про каждого человека можно это было бы сказать, но все-таки тут есть какая-то сила: их встреча, ее собственная судьба… Она уцелела, хотя за ней приходили, ее хотели арестовать в Струнино...
Леонид Велехов: Просто какая-то мышка, вильнув хвостиком, все время уходила. Опять же, видимо, ее вела, конечно, не столько самоценная жажда самосохранения, сколько жажда сохранить его речь навсегда.
Павел Нерлер: Да, это «сохрани мою речь навсегда» это как некий такой императивный призыв, приказ, если угодно. И она этим занималась, и она победила.
Леонид Велехов: Вспоминаю из ее мемуаров, как она бегала между станками, когда работала на ткацкой фабрике, и повторяла его стихи в ночные смены, чтобы не забыть.
Павел Нерлер: В общем, это был удивительный тандем, удивительная пара. То, что они были именно такими – это, конечно, другое чудо. Но и после смерти Надежды Яковлевны всякие разные чудеса продолжались. Обнаружение эшелонного списка Мандельштама. Разве это не чудо, когда Коля Побыль, светлая память, со второго, третьего захода нашел этот том? Найти его – это как иголку в стоге сена найти. Потому что сам архив конвойных войск организован по полкам: не по регионам, не по времени, не по каким-то там единицам времени, а по полкам. Где искать? Какой номер полка и так далее? Что еще? Недавно, например, в служебном архиве Публичной библиотеки (бывшей имени Салтыкова-Щедрина) в Питере нашлось заявление Мандельштама, где он просил принять его на работу в эту библиотеку. Кстати, это тоже связано с конфликтом с отцом. Он хотел быть как можно более самостоятельным, независимым от отца, от его заработков и помощи, и это была первая попытка Мандельштама найти службу, в Публичной библиотеке. Или среди рукописей в портфеле издательства "Новый хронограф" наш коллега Леонид Витгоф находит упоминание Мандельштама в рукописи совершенно не об этом. Получилось, что автор, Мяздриков (в журнале "Знамя" за прошлый год в летних номерах это все напечатано), был один день в Бутырской тюрьме вместе с Мандельштамом. И он оставил эти воспоминания, это совершенно неизвестный человек. Это тоже имело все шансы кануть в эту Лету. И то, что из этой Леты поднимаются те или другие весточки – это же тоже чудо. Когда я получил известие от нашего Анатолия Усанова, поразился вдвойне! Потому что в конце 80-х годов, впервые оказавшись в Варшаве, я ходил в соответствующий архив и получил совершенно официальный ответ на свой запрос, что ничего не ищите, все погибло. Я теперь понимаю, что нет противоречия, что меня никто тогда не обманул, потому что я спрашивал, нет ли чего-нибудь о Мандельштаме, среди бумаг еврейской части города Варшавы. Может быть, это и погибло, а вот тот район, где этот дом, это не еврейский район, это не еврейский квартал – это весьма респектабельный торговый квартал. Так что, никто меня тогда не обманул, разумеется, но от этого только больше масштаб этого чуда. Это даже не иголка в стоге сена, это пылинка в космосе.
Леонид Велехов: Абсолютно!
Павел Нерлер: И вот такие чудеса происходят и, я уверен, будут дальше происходить.
Леонид Велехов: Но я должен не в порядке комплимента сказать, что во многом, как мне кажется, происхождение этих чудес, их материализация связана с тем, что существует такая, насколько я понимаю, достаточно уникальная вещь, как Мандельштамовское общество.
Павел Нерлер: Не буду спорить.
Леонид Велехов: Твое детище, в которое ты вкладываешь немыслимое количество энергии. Сколько мероприятий в декабре и январе в связи с датой 80-летия гибели и вот этим новым фактом о дате рождения вы задумали и провели?
Павел Нерлер: Все, что мы задумали, мы все провели – это одно. Такого никогда не бывало, чтобы одновременно было три выставки – две выставки здесь и еще была наша выставка в "Мемориалом". Она и сейчас идет, до 17 марта она будет продолжаться в Высшей школе экономики в главном здании, Мясницкая, 20. Там идет выставка, которую готовили "Мемориал" и Мандельштамовское общество, она называется "Осип Мандельштам. Конец пути". Это выставка о последних годах, месяцах жизни Мандельштама. Во всяком случае, с этой выставки в прошлом году для нас начались мандельштамовские дни. Как всегда, мы 27 декабря, в день гибели Мандельштама, собирались у памятника. Нас немного. Преувеличивать нашу значимость не следует, но люди, которым это интересно, тем не менее, есть. Там ежегодно читаются стихи, кто-то приносит цветы, конечно, и рюмка водки в память. Да, иногда бывают стихи на неожиданных языках. В этот раз, например, они были по-испански, а однажды были по-китайски. Бывает холодно, бывает более холодно, бывает менее. Мне очень важно, чтобы это все было институционально. Мы пытаемся основывать традиции. В частности, есть традиция мандельштамовских лекций в Исторической библиотеке 27 декабря. Это рядом с памятником. Кстати, надо сказать, это отчасти наша заслуга: теперь в Москве есть сквер Мандельштама. Вот этот маленький скверик, которым оперирует Палестинское общество, теперь носит имя Мандельштама совершенно официально. Образовался такой треугольник из памятника, из сквера и из того дома, напротив которого памятник, а это дом брата Мандельштама… Мандельштам там живал, писал стихи, в том числе самые знаменитые стихи, "Шерри-бренди" и многие другие, это все написано там. Вот появился такой мандельштамовский уголок в Москве.
Леонид Велехов: Чего не появилось, так это памятника им обоим – Осипу Эмильевичу и Надежде Яковлевне.
Павел Нерлер: Ошибаешься.
Леонид Велехов: Я имею в виду в Москве.
Павел Нерлер: Да, в Москве нет, но в Питере и в Амстердаме есть такой памятник.
Леонид Велехов: Но в Москве было бы в самый раз, все-таки многое связано.
Павел Нерлер: А недавно в Киеве открылась совершенно замечательная доска по своей художественности Надежде и Осипу Мандельштамам.
Леонид Велехов: К слову, раз уж упомянули Киев. А в мае наступившего 2019 года в Киеве предполагается в честь 100-летия встречи Осипа Эмильевича и Надежды Яковлевны что-то?
Павел Нерлер: Во всяком случае, мы все делаем для того, чтобы это получилось. Совсем непросто это по всем разным параметрам.
Леонид Велехов: Поэтому я и спрашиваю.
Павел Нерлер: И среди киевлян есть у нас немало сторонников. Может быть, получится.
Леонид Велехов: А противники есть?
Павел Нерлер: А этого я не знаю, поскольку все очень перемешано и перепутано. Такого рода проблемы, трудности исключать тоже нельзя. Во всяком случае, мы готовимся к этому. Если получится, мы будем очень рады, потому что это такая красивая дата – 100-летие любви, 100-летие первого дня любви!
Леонид Велехов: Очень красивая!
Павел Нерлер: Ну, хорошо, мы можем провести ее в Москве, ну пригласим кого-нибудь из киевлян, может быть, кто-то из них приедет. Но это не одно и то же, что…
Леонид Велехов: Паша, я безумно благодарен тебе за этот разговор, который был насыщен не только новой информацией, но и необычайным каким-то чувством, необычайным каким-то гуманистическим и гуманитарным содержанием. Но ты просидел этот час с томиком стихов в руках, и пора его открыть.
Павел Нерлер: Я несколько стихотворений прочту и начну с того, которое написал Осип Эмильевич под впечатлением встречи с Надеждой Яковлевной 1 мая. Это стихотворение "Черепаха". В нем очень узнаваема молодая Надежда Яковлевна.
"На каменных отрогах Пиэрии
Водили музы первый хоровод,
Чтобы, как пчелы, лирники слепые
Нам подарили ионийский мед.
И холодком повеяло высоким
От выпукло-девического лба,
Чтобы раскрылись правнукам далеким
Архипелага нежные гроба.
Бежит весна топтать луга Эллады,
Обула Сафо пестрый сапожок,
И молоточками куют цикады,
Как в песенке поется, перстенек.
Высокий дом построил плотник дюжий,
На свадьбу всех передушили кур,
И растянул сапожник неуклюжий
На башмаки все пять воловьих шкур.
Нерасторопна черепаха-лира,
Едва-едва беспалая ползет,
Лежит себе на солнышке Эпира,
Тихонько грея золотой живот.
Ну, кто ее такую приласкает,
Кто спящую ее перевернет?
Она во сне Терпандра ожидает,
Сухих перстов предчувствуя налет.
Поит дубы холодная криница,
Простоволосая шумит трава,
На радость осам пахнет медуница.
О, где же вы, святые острова,
Где не едят надломленного хлеба,
Где только мед, вино и молоко,
Скрипучий труд не омрачает неба
И колесо вращается легко?"
Леонид Велехов: Изумительно!
Павел Нерлер: "Я слово позабыл, что я хотел сказать.
Слепая ласточка в чертог теней вернется,
На крыльях срезанных, с прозрачными играть.
B беспамятстве ночная песнь поется.
Не слышно птиц. Бессмертник не цветет.
Прозрачны гривы табуна ночного.
B сухой реке пустой челнок плывет.
Среди кузнечиков беспамятствует слово.
И медленно растет, как бы шатер иль храм,
То вдруг прикинется безумной Антигоной,
То мертвой ласточкой бросается к ногам,
С стигийской нежностью и веткою зеленой.
О, если бы вернуть и зрячих пальцев стыд,
И выпуклую радость узнаванья.
Я так боюсь рыданья аонид,
Тумана, звона и зиянья!
А смертным власть дана любить и узнавать,
Для них и звук в персты прольется,
Но я забыл, что я хочу сказать, -
И мысль бесплотная в чертог теней вернется.
Bсе не о том прозрачная твердит,
Все ласточка, подружка, Антигона...
И на губах, как черный лед, горит
Стигийского воспоминанье звона".
"За то, что я руки твои не сумел удержать,
За то, что я предал соленые нежные губы,
Я должен рассвета в дремучем Акрополе ждать.
Как я ненавижу пахучие, древние срубы!
Ахейские мужи во тьме снаряжают коня,
Зубчатыми пилами в стены вгрызаются крепко,
Никак не уляжется крови сухая возня,
И нет для тебя ни названья, ни звука, ни слепка.
Как мог я подумать, что ты возвратишься, как
смел?
Зачем преждевременно я от тебя оторвался?
Еще не рассеялся мрак и петух не пропел,
Еще в древесину горячий топор не врезался.
Прозрачной слезой на стенах проступила смола,
И чувствует город свои деревянные ребра,
Но хлынула к лестницам кровь и на приступ пошла,
И трижды приснился мужам соблазнительный образ.
Где милая Троя? Где царский, где девичий дом?
Он будет разрушен, высокий Приамов скворешник.
И падают стрелы сухим деревянным дождем,
И стрелы другие растут на земле, как орешник.
Последней звезды безболезненно гаснет укол,
И серою ласточкой утро в окно постучится,
И медленный день, как в соломе проснувшийся вол,
На стогнах, шершавых от долгого сна, шевелится".
Павел Нерлер: И еще одно я прочту, "К немецкой речи" с посвящением Борису Кузину.
"Себя губя, себе противореча,
Как моль летит на огонек полночный,
Мне хочется уйти из нашей речи
За все, чем я обязан ей бессрочно.
Есть между нами похвала без лести
И дружба есть в упор, без фарисейства –
Поучимся ж серьезности и чести
На западе у чуждого семейства.
Поэзия, тебе полезны грозы!
Я вспоминаю немца-офицера,
И за эфес его цеплялись розы,
И на губах его была Церера...
Еще во Франкфурте отцы зевали,
Еще о Гете не было известий,
Слагались гимны, кони гарцевали
И, словно буквы, прыгали на месте.
Скажите мне, друзья, в какой Валгалле
Мы вместе с вами щелкали орехи,
Какой свободой мы располагали,
Какие вы поставили мне вехи.
И прямо со страницы альманаха,
От новизны его первостатейной,
Сбегали в гроб ступеньками, без страха,
Как в погребок за кружкой мозельвейна.
Чужая речь мне будет оболочкой,
И много прежде, чем я смел родиться,
Я буквой был, был виноградной строчкой,
Я книгой был, которая вам снится.
Когда я спал без облика и склада,
Я дружбой был, как выстрелом, разбужен.
Бог Нахтигаль, дай мне судьбу Пилада
Иль вырви мне язык – он мне не нужен.
Бог Нахтигаль, меня еще вербуют
Для новых чум, для семилетних боен.
Звук сузился, слова шипят, бунтуют,
Но ты живешь, и я с тобой спокоен".
Леонид Велехов: Браво! Помимо того, что прекрасно анализируешь и жизнь, и поэзию Мандельштама, еще прекрасно читаешь его стихи. И за это тебе отдельное спасибо!
Леонид Велехов: 27 декабря исполнилось 80 лет дня гибели Осипа Мандельштама в сталинском лагере. Сам Мандельштам в ответ на сетования жены Нади на их тяжелую жизнь как-то сказал: "Чего ты жалуешься, поэзию уважают только у нас — за неё убивают. Ведь больше нигде за поэзию не убивают". Как в воду глядел.
