Сергей Юрский умер сегодня, 8 февраля, и, несмотря на то, что был он немолод, 83 года, его смерть стала ударом и личной потерей для многих. Так и бывает, когда умирают великие артисты, на ролях которых мы вырастали, которыми восхищались. Детство для многих из нас это "Республика ШКИД" и его Викниксор, молодость – его Остап Бендер, зрелость – "Любовь и голуби"… А его театр – это незабываемый в его искренности ленинградский Чацкий, фантастические по филигранному мастерству, уже московские, Фома Опискин и унтер Грознов…
В мае 2015 года он был у нас в программе Культ личности. В свои восемьдесят он так остался Чацким. Пусть немного постаревшим, умудренным жизнью и не рубившим сплеча, а размышлявшим философски, но ничего не боявшимся и все в окружающей его действительности называвшим своими именами.
Видеоверсия программы
(Видеосюжет о Сергее Юрском. Закадровый текст:
Сергей Юрский – не просто выдающаяся, а одна из самых ярких фигур русского театра советского периода, эпохи его последнего расцвета. Эпохи, когда, казалось, все запрещали, но талантов было столько, что все запретить было просто невозможно, и театр цвел, заменяя валом валившим в него людям и церковь, которая была в загоне, и университет. А запреты и цензура не только вредили, но и способствовали развитию, оттачиванию собственно художественного, метафорического языка. Юрский выучился у Георгия Товстоногова, мастера реалистической школы, под овации сыграл в Ленинграде Чацкого, Тузенбаха и многое другое, а потом ушел из БДТ, уехал в Москву. И здесь, собственно, в полной мере раскрылось, что его актерская стихия это эксцентрика, гротеск, доведенный до абсурда. Каким шедевром был его дуэт с Фаиной Раневской в блистательно самим же Юрским поставленной "Правде хорошо, а счастье лучше"! А его Фома Опискин на сцене того же Театра Моссовета!
Он всегда был и остается рыцарем театра, хотя кино не просто принесло ему такую славу и популярность, которой театр дать не может. В кино он действительно сыграл незабываемые роли: вспомним "Республику ШКИД", "Место встречи изменить нельзя", "Любовь и голуби" и, конечно же, "Золотого теленка".
Но еще больше, чем сыгранных, у Сергея Юрского несыгранных ролей. Потому что талант такой, что превратить в спектакль может при желании, как говорил Вахтангов, даже чтение телефонной книги).
Студия
Леонид Велехов: Хочу начать с корней, что называется. У вас родословная просто как у героя какой-нибудь тургеневской повести, если верить интернету. Дед – мелкопоместный дворянин…
Сергей Юрский: Никакой не мелкопоместный. Я не знал их никого – не знал ни их, ни о них. Ничего не знал.
Леонид Велехов: Но Жихаревы в роду имелись?
Сергей Юрский: Отец мой Жихарев, но он это от меня скрывал. Я считал, что он Юрский, А Юрский просто его псевдоним, актерский псевдоним. Мама – Романова-Юрская. И я Юрский. Другого для меня не было до, я думаю, 1951 года. Отец умер в 1957. Не так много лет до смерти, когда он мне, сыну своему, сказал его подлинную фамилию.
Леонид Велехов: Вот оно как! Сколько судеб и сколько драматических историй, связанных с этим разрывом с прошлым.
Сергей Юрский: Разрыв полный, конечно! Это было отрублено. Это еще было связано с XIX веком. Отец всегда говорил;"я человек XIX века, я потомок Белинского". Теперь я могу говорить: "Я человек ХХ века". Кого потомок – это надо разбираться.
Леонид Велехов: Возвращаясь в ваше детство, в вашу юность: отец ведь какую-то очень большую роль сыграл в вашем становлении, не так ли?
Сергей Юрский: Громадную! Он мой пример. Его человеческий талант в общении с людьми, потому что он был человеком очень общительным, и широкий круг его друзей, дал мне с детства возможность увидеть, какие бывают люди. И это поколение для меня - предмет поклонения. Они очень тревожно, тайно, двойно жили, как и мы потом, но все-таки в другом ритме. Но тех людей я не забыл. Они для меня крайне важны. Их объединяло то, что они учились одному, читали примерно одно, а дальше уже думали сами. И потом они, слава богу, были лишены телевидения и радио. Общение их было очень плотным и содержательным.
Леонид Велехов: Это был в основном ленинградский круг? Потому что ведь часть вашего детства связана с Москвой тоже..
Сергей Юрский: Пошел я в школу еще в эвакуации в Узбекистане, а уже со второго по седьмой класс – это Москва, а потом Ленинград.
Леонид Велехов: Надолго, а потом снова Москва.
Сергей Юрский: Да.
Леонид Велехов: Как здорово, ваша жизнь между двух столиц прошла…
Сергей Юрский: Так и есть.
Леонид Велехов: Отец был связан ведь с эстрадой, с цирком как режиссер, как руководитель крупный.
Сергей Юрский: Он был в должности художественного руководителя Ленконцерта. В цирке он был художественным руководителем системы цирков СССР и художественным руководителем Московского цирка на Цветном бульваре. Но между эстрадой и цирком было то, что составляло предмет его тяготения всегдашнего, но от чего он был многими обстоятельствами отрезан, - театр! Он сделал несколько постановок в Театре комедии в Ленинграде.
Леонид Велехов: В акимовском.
Сергей Юрский: В акимовском. Они были дружны. Акимовский портрет его, я считаю, замечательным достижением.
Леонид Велехов: По-моему, лучшего портретиста графического, чем Акимов, не было.
Сергей Юрский: Потрясающий Николай Павлович!
Леонид Велехов: Всех их, весь театральный Ленинград, и не только, нам оставил в своих рисунках.
Сергей Юрский: Поэтому я не только отцовские спектакли многократно видел, но я и акимовские спектакли… Потом Акимов был отлучен от театра так же, как отец. Это жизнь этого поколения. У отца она – со всеми кочками и, я бы даже сказал, стенами, около которых надо было ожидать или которые надо было перелезать… И жизнь очень краткая. Он умер в 55 лет.
Леонид Велехов: Совсем просто-таки короткая. А цирк какую-то роль в вашей жизни сыграл? Я спрашиваю потому, что вы, по-моему, актер эксцентрический по преимуществу, это самая сильная сторона вашего таланта.
Сергей Юрский: Конечно! Цирк и был моей жизнью. Мы жили в самом цирке. Я не выходил из цирка. Я только в школу выходил из цирка. И так год за годом. Мы жили в двух комнатах. Бухгалтерия, которая была приспособлена под актерскую гримерную без всяких удобств, потом стала квартирой художественного руководителя системы цирков СССР. Так мы жили. Таков был отец.
Леонид Велехов: Отец вас на актерский путь благословил или отговаривал?
Сергей Юрский: В результате благословил. Он всегда со мной был очень откровенен и говорил не сверху вниз, а на равных. Он так вообще общался с людьми. Он просто говорил, во-первых, об ответственности этой профессии большей, чем в других профессиях. Потому что если ты чему-то научился, то ты уже этим обладаешь. А он мне дал понять, что актерской профессии ты можешь учиться хоть всю жизнь, но тебе ничего не гарантировано.
Леонид Велехов: Первые ваши зрелые театральные впечатления, которые повлияли на вас как на артиста… Я говорю уже об университетской поре и знаменитой студии…
Сергей Юрский: Да, студия – одна комната с выбитыми стеклами окон в первом этаже. Вот и вся студия. Но была Евгения Владимировна Карпова, которая ею руководила. И вот эти студенты тех времен, мои товарищи, которые стремились к драматическому искусству, но которые были геологами, математиками, физиками, лингвистами, филологами, юристами, это содружество – это особая добавочная школа. А театральные впечатления – я смотрел, все, что мог. Тогда же было не 300 театров в Москве и не 150 в Ленинграде, а, дай бог, 30, с очень маленькими вторыми сценами.
Леонид Велехов: В Москве, по-моему, 27 было.
Сергей Юрский: Правильно, да, а в Питере – 12. Я все смотрел. Выбрал я БДТ – Большой Драматический театр. Я его очень хорошо знал и любил и ходил в него постоянно как зритель. Это еще до товстоноговского времени. Я был поклонником этого театра. Когда я был принят в труппу театра в 1957 году, я с первого спектакля играл с актерами, которых я знал очень хорошо. Я их обожал! Не лично знал… Вот теперь я лично с ними встречался на равных. Это тоже счастливое совпадение для моего поколения, которое вступало в жизнь в момент оттепели.
Леонид Велехов: Лучшие годы вашей жизни актерской это БДТ или не будем так определенно говорить?
Сергей Юрский: Не будем, но я говорю о том счастливом начале. Это вход нашего поколения. Это Олег Басилашвили, это Алиса Фрейндлих…
Леонид Велехов: Ефим Копелян, чуть постарше.
Сергей Юрский: Гораздо старше! Тоже мой партнер. Я играл с людьми другого поколения. Но наше поколение входило в этот момент. По-разному. Копеляна я знаю прекрасно – это мой друг, старший, но друг. И я знаю его путь в театре – это путь восхождения. А мы с вышки прыгали.
Леонид Велехов: Доронина Татьяна…
Сергей Юрский: Доронина из МХАТа пришла чуть позже.
Леонид Велехов: Вместе с Басилашвили. Они, кажется, однокурсники.
Сергей Юрский: Они муж и жена были тогда и были вместе. Но я пришел в театр, я, студент третьего курса, перешедший на третий курс, был принят в труппу театра в сентябре месяце.
Леонид Велехов: А почему? За какие заслуги?
Сергей Юрский: За то, как я показался. Я смог показать Островского и Шекспира, смог сыграть. И был принят. Я говорю, это счастье нашего поколения. В сентябре я был вписан в труппу. 5 декабря я сыграл премьеру! Главную роль в спектакле "В поисках радости"!
Леонид Велехов: Неплохо.
Сергей Юрский: И дальше я играл только роли определяющие в театре. Вот такое вхождение. Можно сказать, а вы такой талантливый, поэтому! Наверное, я был, конечно, человеком, подготовленным университетом и какими-то наследственными данными. Но это вход поколения! Это мгновенность, сразу главная роль!
Леонид Велехов: И абсолютно как-то вас лично угадал Товстоногов в ту пору.
Сергей Юрский: Да.
Леонид Велехов: Тем более, что он вам стал давать и роли не характерные, а героические, самые разные.
Сергей Юрский: Это уже было через 5-6 лет. Это и есть величие Товстоногова, который поворачивал судьбы, и эти повороты были оправданными для очень многих людей. Копелян, Полицеймако – эти люди, которые гораздо старше меня, на моих глазах пережили просто переломный поворот в своей жизни, благодаря Товстоногову. Им была предложена другая стилистика, другой репертуар и, вообще, другое самочувствие на сцене. Это было очень трудно. У них были свои привычки. Но это дало им возможность второй жизни. А для нас это была начальная, первая жизнь. Вот так.
Леонид Велехов: Боготворили Товстоногова? Ведь Товстоногов очень большой режиссер, спору нет, но в те годы – и 60-е, и 70-е – было впечатление, что в Ленинграде никого и ничего, кроме БДТ и Товстоногова, нет. А все-таки работали и Агамирзян, и Николай Павлович Акимов…
Сергей Юрский: И Владимиров Игорь – первый мой режиссер. "В поисках радости" ставил Владимиров. Я работал и с Сиротой, с Корогодским, я работал с Агамирзяном, который совершенно замечательный режиссер. Но театральная жизнь Питера в то время строилась по образцу, который нельзя было нарушить. Это образец советский, все еще сталинский, хотя самого Сталина на то время отодвинули. Египетская пирамида. Поэтому должен был быть один учитель – Станиславский. Он действительно велик, действительно обожаем мною, но я избрал себе другого учителя позже. А тогда нельзя было этого. Так же, как и кто-то должен был возглавлять театральный Ленинград в то время в режиссуре. Товстоногов ворвался своим талантом в театральную жизнь Ленинграда, начав с театра им. Ленинского комсомола, взбурлил эту жизнь и попал в рифму бурления в стране. И когда он получил БДТ, он просто своей интуицией понял – вот это мое место, и вот здесь я сделаю! И он стал создавать и труппу, и театр, и репертуар, и свое общение со зрителем. До конца жизни он был в этом положении? Нет, конечно. Потом приходят изменения и в человеке, и в обстановке, во всем происходят изменения. Но вот тот период, я говорю о периоде подъема у Товстоногова, а вместе с ним у всего его театра, у труппы, в которой я имел честь работать 20 лет! Эти 20 лет были почти неестественным, но непрерывным подъемом.
Леонид Велехов: Но 20, Сергей Юрьевич! Басилашвили и по сю пору там, в БДТ. Ваши пути разошлись с Товстоноговым?
Сергей Юрский: Он не там, потому что того театра нет в помине. Басилашвили мой друг и остается моим другом, а я его, но того театра нет.
Леонид Велехов: Да, я понимаю.
Сергей Юрский: Он не там. Там – это кончилось еще при жизни Товстоногова.
Леонид Велехов: Но ваши пути с Товстоноговым тоже в какой-то момент стали расходиться, я хочу сказать, задолго до заката БДТ...
Сергей Юрский: Да, это само собой. Это другое. Это драма уже моей жизни, по-моему, драма отчасти и его жизни. Я написал об этом большое эссе, почти роман. Наши вкусы стали расходиться. И мне казалось, и я пытался его убедить, что я продолжаю линию, которая посеяна им во мне, а он видел несколько иначе все это.
Леонид Велехов: Наверное, тут и ревность была с его стороны? Он же чувствовал, что вы растете.
Сергей Юрский: Он откровенно опасался и говорил: "У меня в театре ни сект, ни другого театра быть не может".
Леонид Велехов: Ну, и старая истина о том, что два медведя в одной берлоге не живут… Вы были молодой, но подрастающий явно в "медведя" театрального…
Сергей Юрский: Еще для России, для нас особую роль играют изменения времени. Конец 70-х – это был крутой застой. Некоторые, как я сейчас замечаю, именно эти годы вспоминаю как самые благополучные, счастливые. Но я могу только сказать, что такой тоже есть тип людей - любителей застоя. Уже все хорошо и не надо менять ничего.
Леонид Велехов: Салтыковым-Щедриным все описано.
Сергей Юрский: Вот! Описано и повторено.
Леонид Велехов: Но, помимо этого, вы ведь, мне кажется, были в актерском сообществе немного белой вороной – интеллектуал, человек, не равнодушный к общественной политической жизни. Вы чувствовали себя вне какого-то такого каботинского, богемного сообщества?
Сергей Юрский: Я чувствовал, что в нашем театре до определенного времени каботинство было изжито. Вообще, каботинство, т. е. рутина, притворство творческое, оно было в БДТ. Он закисал. Товстоногов его вспахал заново и дал рост колоссальный, а потом оно вновь стало проявляться в театре. Вот тут я вместе с некоторыми моими коллегами, друзьями стал образовывать некую отдельную группу, которая хотела найти новые пути, посеять несколько новое зерно в новую почву и опять пахать. Да, это вызывало некоторый раскол, но это был раскол на уровне разговоров откровенных, а не подполья какого-то. Это было.
Леонид Велехов: И не могу я, конечно, не спросить о поездке в Прагу в августе 1968 года, полностью совпавшей с событиями там…
Сергей Юрский: Да, это было. Дважды. Сперва я был в Праге с театром БДТ во время "Пражской весны", т. е. это весна, март 1968 года. И я видел взбурливший театр того времени.
Леонид Велехов: Чехословацкий.
Сергей Юрский: Да, чехословацкий. И мы захотели так работать, и мы могли так можем работать. Но подняла голову реакция в нашей стране, когда большой процент населения поверил тому, что говорили тогда официально, а говорили, что если бы мы не вошли в Прагу 20 августа, то 21-го вошли бы немцы. Какие немцы?! (Смех в студии) Тогда армия была еще запрещена в Германии. Однако очень многие люди этой фальшивой пропаганде поверили и были настроены определенным образом. А те, кто не поверил, или те, кто видел все своими глазами, как я, для них это был перелом и в дальнейшем на многие годы вхождение в кризис духовный, интеллектуальный. Это оттепель окончательно кончилась.
Леонид Велехов: Вы действительно тогда отправились сдавать кровь для раненных чехов, пражан?
Сергей Юрский: Мы пошли с моим другом, критиком театральным Григорием Хайченко, с которым мы вместе были в этой поездке. Мы остались фактически одни в гостинице, в которой мы жили, потому что поезда на Москву перестали ходить. К нам в этой гостинице относились с неприязнью, которую мы оба понимали. А везде призывы, что кровь нужна. Вот мы и пошли. Но как договориться без знания языка?! А за три часа довхождения танков мы сидели с вдовой Булгакова.
Леонид Велехов: Еленой Сергеевной.
Сергей Юрский: Да, Еленой Сергеевной Булгаковой, у переводчицы на чешский язык "Мастера и Маргариты" Алены Моравковой. Потом Елена Сергеевна ушла с своей сестрой, потому что было поздновато, а мы еще сидели до утра и досиделись до танков. А дальше одной из проблем стало – а где Елена Сергеевна? И не находится ли она в таком же вакууме? Оказалось, так и есть. Мы ее разыскивали. А гостиницу забыли. Она мельком сказала. В результате мы ее нашли. Мы сели, наконец, через несколько дней в поезд, который должен был идти в Москву. Мы много говорили эти бессонные ночи. И мы тогда сблизились, подружились. Но поезд до Москвы не дошел. Там все было отрезано. Поезд взял курс на Варшаву. Мы оказались в Варшаве. Потом из Варшавы мы должны были как-то добираться до Москвы. Мы вместе прилетели с Еленой Сергеевной в Москву и потом не теряли друг друга до того момента, когда однажды я пришел к ней в гости, а ее сын открыл дверь… Я говорю: "Я привел свою жену Наташу познакомиться. Дома ли Елена Сергеевна?" Он сказал: "Да, дома. Она умерла". Я застал ее в гробу. Это было наше последнее свидание.
Леонид Велехов: Потрясающая новелла. Сергей Юрьевич, а теперь о вашем московском периоде. Потому что БДТ – это 20 лет вашей жизни, а московские театры и, прежде всего, театр Моссовета – это…
Сергей Юрский: Почти 40!
Леонид Велехов: Москва стала новой вашей театральной родиной?
Сергей Юрский: Да. Продолжением или выходом наружу того, что было заложено в БДТ Товстоноговым. И остается.
Леонид Велехов: С Товстоноговым вы после 1977 года общались или нет?
Сергей Юрский: Общались. Не могу сказать, что нормально. Потому что для него человек, ушедший из еготеатра, это человек, который изменил родине.
Леонид Велехов: Он все-таки был такой немного театральный Сталин.
Сергей Юрский: Да. Я бывал в Ленинграде, привозил спектакли, которые я поставил, на гастроли. И, конечно, приходил к Товстоногову. Мы беседовали. Я его, естественно, приглашал посмотреть спектакль. Но он никогда не приходил. Так же, как он никогда не приходил ни на один мой концерт, хотя говорил: "Мне говорили, что вы как-то особенно читаете". Ни никогда он не был на моем концерте. "Все, что от вас мне нужно – это вы в театре! Будьте моим актером!" Да я и готов был быть, но судьба повернулась.
Леонид Велехов: Суммируя сейчас, глядя на те годы из сегодняшнего дня, она правильно повернулась, Правильно, что вы ушли из БДТ, уехали из Ленинграда?
Сергей Юрский: Абсолютно правильно! Во-первых, я осознал, что БДТ превратился в несколько замкнутое пространство, в котором самодостаточность привела к некоторой испорченности глаз, забвению того, что вообще вокруг мир существует. Вот это произошло. Мне кажется, там начались перемены, которые можно было назвать некоторым затуханием творческого процесса. Это не исключало выдающихся отдельных спектаклей.
Леонид Велехов: А в Москве трудно было найти себя? Все-таки это Москва, это не Ленинград с его одной-единственной театральной цитаделью.
Сергей Юрский: Говорю откровенно, в Москве я не нашел своего дома, я нашел свое стояние в отдельном воздухе. Я мог договариваться с театрами. Вот в Моссовете я почти 40 лет держу свою трудовую книжку. Главное мое создание, скорее, нутряное, чем юридическое, – Артель артистов, смысл которой в том, чтобы собирать артистов на определенный спектакль и быть уверенным, что лучше них то, что они делают, никто сделать не сможет. И вот это, я думаю, мое достижение. Мне удалось это сделать. Многое связано и со спектаклями театра Моссовета, лучшими его силами. Потому что я работал и с Пляттом, я работал и с Раневской. Я работал с Жженовым. И хотя нам запретили этот спектакль…
Леонид Велехов: А это какой был спектакль, я не помню?
Сергей Юрский: Это были "Похороны в Калифорнии". Я работал и с другими лучшими актерами, но я нес уже свое понимание театра. И отбор шел и пьес, и способов игры уже в какой-то мере по моей воле. А когда это стало исчерпываться, я стал работать со МХАТом. Это «Игроки». Потом я поставил Ионеско, "Стулья", которые мы играли с Натальей Теняковой. И понял: театр абсурда вот, что меня влечет. Когда мне не хватило абсурдистских пьес про сегодняшний день, я взял псевдоним Вацетис и стал писать их сам. Эти три пьесы были поставлены. И сейчас два спектакля еще идут – "Предбанник" и "Полонез".
Отдельно скажу еще об одном. Мы упомянули время Сталина, сталинизм. Сталинизм, идущий от внешней организации, и сталинизм, посеянный в людях, но посеянный в весьма благодатную почву. Не сразу я смог рискнуть пойти навстречу Иону Друцэ, нашему замечательному старому драматургу, который написал пьесу о Сталине и сказал, что он хочет, чтобы я играл ее.
Леонид Велехов: Полузабытому драматургу, но совершенно грандиозному.
Сергей Юрский: И спектакль "Ужин у товарища Сталина", который шел десять лет на сцене театра «Школа современной пьесы», и в этот же период сыгранный Сталин в кино, в фильме "Товарищ Сталин", – это особая часть моей жизни.
Леонид Велехов: А в чем актуальность фигуры Сталина сегодня?
Сергей Юрский: Пушкин пишет про Петра I: «кумир на бронзовом коне». Пишет, что лик его ужасен, и, вместе с тем, его крайне интересует смысл власти в России, психология власти, влияние психологии власти на психологию личности. Я думаю, что нечто сходное испытываю и я по отношению к Сталину. Как выдерживает человеческий мозг эту непозволительную божественность своего существования: вот это меня крайне интересовало. Я думаю, что это важная тема для художника.
Леонид Велехов: А сегодня Сталин в нашей жизни присутствует?
Сергей Юрский: Колоссально присутствует, но уже как миф. Сейчас Сталин – это пароль. Сталина любишь – тогда я с тобой, или, наоборот, Сталина любишь – тогда я не с тобой.
Леонид Велехов: А как вы объясняете то, что Сталин до сих пор кумир для миллионов в стране, в которой он миллионы уничтожил?
Сергей Юрский: И Петр I был кумир на бронзовом коне. Ведь это же в христианском государстве, в православном государстве царя, который фактически и главой церкви был, неоднократно в поэме "Медный всадник" Пушкин называет словом "кумир"! Что есть антибожественное дело.
Леонид Велехов: Конечно, антихристианское.
Сергей Юрский: Да, антихристианское дело.
Леонид Велехов: Значит, страна не такая уже православная.
Сергей Юрский: В том-то и дело! Значит, Сталин – порождение того, что живет в народе.
Леонид Велехов: Я не хочу вас на политические разговоры как-то искусственно вытягивать, но у вас нет ощущения, что современная российская власть как раз почувствовала эту потребность в Сталине, результатом чего мы имеем и эту войну с Украиной, и прочее?
Сергей Юрский: Я думаю, что это так и есть. Потому что определенная часть психики, общественной психологии жаждет быть жертвой во имя того, чтобы то, что называется «моя страна», стало Третьим Римом. Даже, я не думаю, что не нравится словечко "Третий Рим". Это тогда нравилось. А сейчас – первым должен быть! (Смех в студии) Первым Римом. Но время идет вперед так быстро, так ускоряясь, что даже страшно. Само тело, физика сегодняшнего человека уже не способно выдержать продолжение жизни без сотен связей с цивилизацией, с другими людьми, с культурой, которая уже мировая культура. Поэтому кризис рано или поздно наступит – нельзя противоречить идущему вперед времени.
Леонид Велехов: Вы считаете, что Россия все-таки не обречена топтаться на этом пятачке кумиротворчества и поклонения страшным теням прошлого?
Сергей Юрский: Это нем может продолжаться вечно. Оно натыкается на то, что сама физическая жизнь рассыпается, расслаивается. В ней не хватает опорных точек, не на чем стоять.
Леонид Велехов: Возвращаясь на круги искусства и на круги театра: вы упомянули, что сейчас театров в Москве 300, а когда-то было 27. Вам не кажется, что место, которое современный театр занимает в жизни общества и в духовной жизни человека современного, оно не в 10, а может быть в сотни раз меньше, чем тот театр, которого было так мало количественно? И почему это?
Сергей Юрский: Мой герой в спектакле "Предбанник", который мы играли несколько дней назад, говорит: "Слишком много карнавала. А существует только то, чего мало, чего много – исчезает".
Леонид Велехов: Как хорошо сказано!
Сергей Юрский: Да, это говорит мой герой, говорит не так рассудительно, а говорит в жутком накале. А ему говорят – да, перестаньте, что такое?! А он свое твердит и умирает. Это и мое убеждение. Театр как инструмент постижения жизни, инструмент для развития души – это была реальность того времени. И этого нет. Потому что теперь то, что будет широко разрекламировано, то, что будет в Интернете непрерывно, куда не сунься,– это превыше всего. А тогда другое было превыше: я иду за незнаемым, за еще не расхваленным. Грибы можно купить на рынке, можно купить на дороге, бабушки стоят, продают и дешево, целую корзину. Но это несравнимо с тем, когда человек поднимает лист и видит под ним выросший за два дня гриб!
Леонид Велехов: Грандиозное сравнение! (Смех в студии) На этом просто нужно ставить точку. Красиво сказано! Замечательно! Это было просто великолепно!
