Тут на днях случился коммунистический митинг – как всегда, под шелест алых знамен. Говорили с трибуны в основном о проблемах сегодняшних, однако без апологетики тоже не обошлось. Ораторы истово обещали социализм, который, как они уверяли, являлся светлейшей страницей отечественного прошлого. Даже небезызвестный директор совхоза им. В.И. Ленина (который давно уже не совхоз, а вполне сложившееся капиталистическое предприятие) Павел Грудинин со слезой вспоминал времена своей юности, когда родная страна дала ему всё – работу, образование и прочие блага цивилизации, благодаря чему, видимо, он и стал обладателем скромного, но немалого пакета акций совхоза и известным предпринимателем. Но разговор вовсе не о строках биографии Грудинина. Я про то, что такое социализм. Не с политической точки зрения, а как экономический строй. И про то, стоит ли нам совместно с П.Н. Грудининым туда возвращаться.
Вообще-то под социализмом понимается все что угодно. “Шведский социализм” – он тоже социализм, ничем не хуже советского. А для кого-то и лучше. Правда, в Швеции действуют те же самые рыночные законы и правила, что и в развитых капиталистических странах, и с точки зрения функционирования экономических механизмов в них много больше сходств, чем различий. Во всяком случае, везде действует один и тот же принцип, некогда сформулированный Адамом Смитом: каждый экономический субъект действует в собственных интересах и тем самым формируется общее благо. А тот факт, что в той же Швеции платят больше налогов, за счёт чего государство предоставляет своим гражданам больше услуг и даёт больше социальных гарантий, так это просто таков выбор шведов, в конце концов, кто мешает свободным людям строить свою жизнь так, как им хочется.
Советский социализм некогда был назван “командно-административной системой”. То есть системой, в которой некоторые “верхи” административно командовали, а “низы” (предприятия, граждане) вынуждены были все эти команды выполнять. При этом “верхи”, как всегда случается в таких случаях, были уверены, что проблемы возникают тогда, когда “низы” их не слушают, а “низы” полагали, будто начальство время от времени командует глупо и некомпетентно. Так, конечно, случается, но отнюдь не только в “административно-командной системе”. Но, к сожалению, этим ярким клеймом представление большинства наших граждан об экономическом механизме, который действовал в тот период, и ограничивается.
В советском социализме предполагался совершенно иной порядок организации экономики, нежели тот, который был описан Смитом. Принципиальная задумка его творцов состояла в надежде, что люди должны, могут и станут бодро трудиться, ориентируясь непосредственно на общее благо, а затем получаемые их трудом продукты как-то перераспределятся в соответствии с вкладом каждого работника в общественную копилку. Это совсем не принцип, завещанный нам от Адама, а ровно противоположный.
Предположим, что я, как ответственный член сообщества, принимаю все плюсы такой замечательной жизни и готов с неукротимой энергией трудиться ради всеобщей пользы. Только как это сделать на практике? Современная экономика, нравится это кому-то или нет, основывается на системе разделения труда. Отказаться от неё мы не можем, ибо это сразу же отрицательно скажется на производительности. Мы просто станем производить меньше, а всеобщему благу это не соответствует. Стало быть, я, независимо от степени своей социальной ответственности, вынужден работать на общество в рамках какой-то отдельной отрасли: либо я металлург, либо я хлебороб. В общем, что я могу внести в общественную копилку? Разумеется, тот отдельный продукт, который произвожу.
Отсюда возникает следующая развилка: а сколько стали, чугуна, хлеба нужно производить? Должен быть кто-то, кто регулирует степень многоотраслевого общественного энтузиазма. Кто-то такой, кто говорит мне и моим согражданам, сколько требуется произвести стали, чугуна, хлеба и прочих, как говаривал тот же Смит, “предметов необходимости, удобства и удовольствия”. Кто-то должен планировать. Точно так же обстоит дело с распределением, то бишь с установлением того, кто сколько внёс на общее благо и, соответственно, кто сколько должен получить из общественных закромов. Что я должен получить за тонну стали или за тонну зерна – непонятно! Ввести единую систему мер и весов недостаточно, ибо тонна стали и тонна зерна непосредственному сравнению не подлежат. Снова нужен кто-то, решающий эту проблему. То есть некто определит, что можно получить, отправив в общий котел тонну стали или тонну зерна.
Система, в которой от планирующих органов скрывают необходимую для управления информацию, не может быть эффективной
В общем, требуется начальство. Назовем его так, и без всякой отрицательной коннотации. Это просто, как нынче принято говорить, “институт”, причем совершенно необходимый. Он должен выполнять важную общественную функцию – функцию распределения и планирования. Однако как только возникает начальство, поневоле меняются и мои, простого трудящегося, мотивы. Уже сказано, что таковым является желание трудиться на общее благо, то теперь необходимо конкретизировать: мой мотив нынче заключается в том, чтобы выполнять план со всем возможным энтузиазмом и соглашаться с решениями начальства относительно принципов распределения.
Из самой постановки вопроса с необходимостью следует, что мотивация превращается из чувственно неопределенной в совершенно конкретную, деловую. Если я тружусь, руководствуясь чувством энтузиазма, желая осчастливить общество своим скромным вкладом в общее дело, то теперь ситуация становится более приземленной. Потому что энтузиазм безмерен, а план и параметры распределения имеют конкретную меру. План может быть более или менее напряженным. Менее напряженный план выполнить легче, а более напряженный – сложнее. Однако, вне зависимости от напряженности этого плана, главное заключается в том, выполнил я его или не выполнил. Выполнил – молодец и достоин всеобщего одобрения. Не выполнил – значит поступил вопреки общественным интересам. Точно так же за каждую переданную тонну стали, чугуна или хлеба я могу получить больше благ или меньше, а следовательно, мы вновь переходим из сферы чувств и эмоций в область сравнений и мер, то есть вполне деловых отношений.
К чему все эти, казалось бы, абстрактные рассуждения? А они к тому, что частные интересы, которые вроде бы должны отойти на десятый план, уступив место интересам общественным, по необходимости всё же проявляются. И это вовсе не разговоры про изначально корыстную сущность людей, которые больше думают о себе, чем о родине. Это про объективную сущность экономических мотивов, которые часто складываются не так, как нам хочется. Экономические мотивы людей, или, как называл это Карл Маркс, “производственные отношения”, соответствуют характеру производства. Если производство требует разделения труда и обмена продуктами между людьми, работающими в разных отраслях, – значит, частные интересы будут по необходимости проявляться. Как говорится, ты гонишь их в дверь, а они лезут в окно.
Это и случилось в истории советского социализма: как только угас первоначальный энтузиазм а-ля Павка Корчагин, люди занялись решением частных проблем. Дело даже не в том, что кое-где и кое у кого проявлялся нездоровый вещизм, карьеризм, стяжательство и прочие отрицательные явления. Изменилось само понимание того, что правильно и неправильно. Был такой фильм “Премия” по сценарию Александра Гельмана. Там бригада вроде бы сознательных строителей в знак протеста против системы организации труда отказалась от премии, которую выплатили, как полагается, за выполнения плана, и это, как полагалось, обсуждается на заседании парткома. Как выяснилось, план был на самом деле не выполнен, но его “скостили” задним числом и премию выплатили. И вот бригада отказалась ее получать. Почему? Как ни странно, вовсе не потому, что посчитала награду несправедливой, полученной обманным путем, не потому, что руководство стройтреста и министерство поступили не так, как это диктуют якобы нравственные основы социалистического общества. Просто рабочие с помощью заводского экономиста сделали некоторые расчеты, которые показали, что невыполнение плана объяснялось простоями, вызванными управленческими недостатками в тресте, и за эти простои ничего не платили. А потому из-за простоев они потеряли в деньгах гораздо больше, нежели та сумма премии, которую им выдали. То есть речь, как видим, идёт вовсе не о сознательности и несознательности, не о примате общественных интересов над частными, как это виделось некогда социалистическим теоретикам, а именно о тех самых частных интересах. Уже тогда, в середине 1970-х, такой взгляд на мир выглядел идеологически правильным, естественным, соответствующим системе нормальных экономических отношений и моральных устоев. Именно на этом подходе была основана косыгинская экономическая реформа, в ходе которой административно-командную систему в её чистом виде пытались заменить системой экономических показателей, имитирующих товарно-денежные отношения капитализма.
В результате как только социализм окончательно стал тем, чем в итоге, по логике вещей, и должен был стать, выяснилось, что всё свелось к тому же, с чего и началось: социалистические теоретики уверяли, будто капитализм несовершенен, ибо частный интерес жадных буржуа и банкиров приводит к кризисам, обнищанию масс и прочему негативу, но и тут оказалось, что заменить его нечем. Изменили форму проявления частного интереса – но не смогли искоренить его. Таким образом, сформировался весьма интересный экономический механизм, который, в частности, прекрасно описан в одной из теоретических книжек Егора Гайдара, написанной в его ещё доправительственный период (“Экономические реформы и иерархические структуры”, 1989 год). Речь там шла как раз об экономической системе социализма, как она функционировала на деле. И оказывается, приснопамятная “административно-командная система” вовсе не столь уж “командна” и “административна” по своей сути. Даже в условиях полного отсутствия свободы и демократии советские предприятия выработали целый комплекс уловок, направленных на защиту особенных интересов. Это только так в то время казалось, будто планы “спускались” из министерств и ведомств и целиком являлись плодами начальнического творчества. На самом деле такого просто не могло быть, потому что начальство не обладало соответствующей информацией о положении дел на предприятиях, о наличии там ресурсов для выполнения того или иного задания. Планы “верстались” плановыми отделами самих предприятий, а потом представлялись “наверх”. Там их рассматривали, что называется, “крутили-вертели”, а потом утверждали с теми или иными поправками, выделяя необходимые для исполнения ресурсы. Гайдар назвал это “административным торгом”, и шел этот торг между предприятиями и начальством. Почему торг? Интерес предприятия заключался в том, чтобы план сделать поменьше, а ресурсов для его выполнения получить больше. Ведь за выполнением плана следуют премии, поощрения, кадровый рост – словом, всё то хорошее, что может требовать от жизни успешный менеджер эпохи построения коммунизма.
Понятно, что система, в которой от планирующих органов скрывают необходимую для управления информацию, не может быть эффективной. Можно применять любые экономические расчеты, организовывать любые вычислительные центры, привлекать математиков, программистов, физиков, лириков – но расчёты, основанные на сознательно искажаемой информации, не могут быть оптимальными. Экономика вообще, как правило, не основывается на командах и административном ресурсе, её функционирование базируется на мотивах и интересах, и даже если начальство пытается применить ту или иную степень насилия, результатов это, как правило, не приносит. Это неплохо бы понимать не только участникам коммунистических митингов, но и тем “либеральным” деятелям, нынче изобретающим в правительстве глобальные целевые программы по обеспечению очередного “экономического прорыва”, про судьбу которых, кстати, тоже можно прочитать в книжках по советской истории.
Михаил Эрперт – петербургский экономист, кандидат экономических наук
Высказанные в рубрике "Блоги" мнения могут не отражать точку зрения редакции
