Когда Владимир Путин после пожара в Нотр-Даме предложил отправить в Париж лучших российских реставраторов, это вызвало в соцсетях поток насмешек: у многих, как выяснилось, реставрация по-российски ассоциируется прежде всего с изуродованными скульптурами на фасадах недавно отремонтированных зданий и с московской "реновацией".
На днях реставрация радикально изменила облик и знаменитого фонтана на ВДНХ.
Работу реставраторов сравнивают с делом рук безымянного белорусского художника, раскрасившего к Пасхе памятник Ленину.
Илья Варламов опубликовал в своем блоге целую галерею "проектов реконструкции" – в их числе Нотр-Дам, отремонтированный РЖД и Сбербанком, а также ЖК "Квазимодо". По Сети ходят и другие варианты переделки собора.
Некоторые комментаторы вступились за честь российских реставраторов.
Меня не порадовала реакция, которая сводится к одной простой мысли – а кто вы такие, чтобы давать советы французам, как им реставрировать свои соборы и как им охранять свои памятники. И вообще, зачем посылать наших свинорылых реставраторов в утонченную Францию. Вот эта часть реакции меня не порадовала. Потому что она является абсолютным расизмом. Она делит народы на те, которые могут рассуждать обо всем и те, которые не имеют права рассуждать о том, что происходит в тонких мирах других возвышенных культурных наций.
О том, что "Путин предложил отправить в Париж лучших российских реставраторов", кажется, только ленивый не пошутил.
В общем, приложить есть кого. И приложить за дело - фотографии безблагодатной халтуры, которую выдают за реставрацию, как правило, к этим шуткам прилагаются. Все верно. И красивые орнаменты вдруг превращаются во что-то простенькое и гладенькое, и выразительные лица сменяются смазанными рожами, и вместо старинной двери врезают современную и безликую. Да, бывает.
Но кто-то ведь делает постоянную, монотонную и невидимую для непосвященных работу, благодаря которой музейные вещи не превратились еще в рухлядь.
Кто-то восстанавливает старинные ткани, возвращает потускневшим полотнам изначальные краски, спасает книги...
Я понимаю желание выразить безмерное уважение главе государства, а также тем, кто уродует города, но за реставраторов обидно.
Они в России есть. Профессионалы и трудяги. Не знаю, понадобится ли их помощь французам. Думаю, если понадобится, их так и так пригласят - специалисты друг друга, как правило, знают, если не лично, то по результатам труда.
И вот сейчас заодно с халтурщиками прилетело и им. Потому что безмерно уважаемый помянул "лучших реставраторов"...
Множество упреков прозвучало в Сети и в адрес Министерства культуры, которое поддержало инициативу сбора денег на восстановление Нотр-Дама – а также в адрес тех россиян, которые готовы поучаствовать в этом сборе.
Есть лицемеры, есть проходимцы, есть ничтожества, и есть министерство культуры, во главе с Владимиром Мединским решившее, как говорят в интернетах, хайпануть на сгоревшем Нотр-Даме, объявив сбор средств на восстановление Собора Парижской Богоматери. Это, как вы понимаете, в то самое время, когда по стране огромное количество заброшенных объектов культурного наследия, на которое министерству-прачечной <плевать> с высоты нотрдамского шпиля. В принципе все понятно – реконструкция Торжка или очищение от говна какого-нибудь провинциального музея не принесут возможности покрасоваться на полосах европейских газет и порассуждать о роли России в мировой культуре, совершенно забыв о том, что в собственной стране эта самая культура лежит в руинах.
Интересный феномен: почему мы все хотим поучаствовать в восстановлении Нотр-Дама?
И Президент хочет. И Греф хочет. Да я вам даже больше скажу, - и я хочу. Я задалась вопросом, где пожертвовать пятьдесят евро. Ну вот почему я (и другие) не задавались вопросом, где пожертвовать пятьдесят евро на Тобольск, Кимры и в Москве полно всего?
Ответ очень простой.
Люди не хотят присоединяться к проектам, в успех которых они не верят.
И нам всем приятнее вложиться в восстановление Нотр-Дама, - мы предполагаем, что там будет, во-первых, профессиональный план; во-вторых, качественный менеджмент. В-третьих, мы предполагаем, что мы это увидим! Мы до этого доживём. Мы предвкушаем радости результата на все наши пятьдесят Евро. Потому что в этом смысл. Я тебе - денежку, время, энергию, ты мне - радость.
Нужно ли мне рассказывать, как это было бы в Кимрах?
Мне уже второй день подряд попадаются во френдленте записи в духе полиция скорби и благотворительных трат, "туда не скорби, сюда скорби", "как можно столько жертвовать на восстановление здания, когда в мире миллионы беженцев", "как можно РОССИЯНИНУ столько жертвовать на восстановление здания в Париже, у нас что, в России уже все проблемы решены" и т.д. Сколько помню себя, занимающейся благотворительностью и волонтерством, всегда находился кто-то, упрекающий меня в том, что я сочувствую и помогаю не тем. Зачем помогать бездомным людям, когда есть бездомные животные. Зачем помогать онкобольным или тушить лесные пожары, этим должно заниматься государство. Зачем помогать детям в странах Африки, у нас что, в России своих сирот мало? И так далее. Видимо, из-за этого личного опыта мне очень тяжело дается прочтение очередных гневных записей моих российских друзей о том, что кто-то безответственно, со смещенными приоритетами посмел пожертвовать крупную сумму денег на восстановление Нотр-Дама. Внутренне напрягаюсь.
Ироничные комментаторы отметили ненормальную, по их мнению, отзывчивость наших сограждан к происшествию во Франции, отчего мы увидели много фотографий из семейных архивов. Что заставило более проницательных вспомнить о бесчисленных отечественных пожарах (деревянная церковь в Кондопоге и т.д.), которые оставили российскую публику безучастной. Но для иронии тут особого повода нет, хотя есть над чем поразмыслить. Во-первых, конечно, к Нотр-Даму у нас у всех есть некоторое личное отношение – через Гюго, кино и мюзиклы. Это сцена множества литературных и других произведений, и в силу этого мы имеем к собору личное, интимное отношение. Уверен, есть множество людей в стране, которые селфи из Нотр-Дама предъявить не могут, но сочувствуют не меньше, поскольку – благодаря литературе и кино – не раз помещали себя в его пространство.
Откуда может появиться у сограждан какое-то отношение к церкви в Кондопоге? – Да ниоткуда. Чтобы сгоревший памятник вызывал всемирный, общенациональный или даже региональный резонанс, национальная культура должна долго и упорно трудиться над различными формами его репрезентации, причем вполне осознанно, как это делал один из первых французских защитников исторической архитектуры – Виктор Гюго. С этой точки зрения – у нас полная пустыня. Нужно обладать большой силой исторического воображения, чтобы наложить Москву Гиляровского на нынешнюю, положим, Хитровку. Петербургу, конечно, повезло больше – благодаря классической русской литературе. Поэтому – не дай бог – уж если там что сгорит, то отстроят немедленно и еще краше – вспомним (оставив за скобками лужковскую прагматику) московский Манеж.
Вот это прямо вопрос – где у нас хотя бы какие-то памятники в современной российской литературе и кино? Т.е. в советское время что-то было, Владимир Солоухин, например, «Андрей Рублев» Тарковского. Сейчас – ну может быть Алексей Иванов. В кино – одни Покровские ворота, что, конечно, повышает уровень джентрификации района, но и это лишь некий размытый образ «старого московского дворика». Или Териберка Звягинцева с ее остовом кита, за что, ему, конечно, тоже надо быть благодарным.
Конечно, Нотр-Дам – это уже нечто большее, это настоящий туристический «бренд» Парижа. Т.е. именно тот объект, который, согласно Джону Урри, стремится узреть «туристический взгляд», а турист - вписать себя в этот вид . А учитывая художественно-исторические особенности памятника – это, согласно Урри, именно что «романтический туристический взгляд». Но при этом наиболее стандартизированный и растиражированный, т.е. благодаря, условно, инстаграму, перешедший в новое качество по отношению к образам литературы или кино. Теперь это личное отношение к памятнику устанавливается не только и не столько благодаря последним, но в силу туристической притягательности места и возникающим отсюда воспоминаниям о посещении достопримечательности. Но чтобы этот переход был совершен, кино и литература продолжают оставаться несомненным основанием. Визуальный ряд Рима до сих пор определяют «Римские каникулы» (магнитики, календари, открытки), а современная молодежь поехала в Рим после «Великой красоты» Соррентино. Эту проблему нельзя решить научно или стараниями защитников памятников. Я могу сколько угодно в лекциях на Национальной платформе образования рассказывать, в каком ужасном состоянии продолжает находиться наследие умницы Николая Львова в Тверской области, надеясь, что кого-то мне, наконец, придется переснять эти слайды и обновить курс. Но в этом бедственном положении голос разума слишком тих – тут нужны романы Гюго.
Те, кто связан с охраной памятников в России, предлагают учиться у французских пожарных основам мастерства – пока не поздно.
Пришло время разбора полетов. Первыми осуждению подверглись те, кто призывал тушить вертолетами (черпать воду из Сены, сбрасывать химические бомбы и прочее). Приятно осознавать, что серьезные профессионалы из связанных областей и просто культурные люди оказались менее квалифицированными в тушении огня, чем профессионалы пожарные. По окончании фазы разбора полетов мы обязательно узнаем, насколько пожарные ошиблись, но хочется немного порадоваться за страну, давшую всему миру и нам Просвещение (прямым результатом которого стала среди прочего и охрана памятников), и предложить учиться у французов пожарной охране древних зданий, как когда-то учились нравам.
В 2013 сгорели церковь и колокольня в Лядинах. Один из восьми тройных ансамблей (так называется комплекс из зимней и летней церквей и колокольни, самый известный «тройник» - Кижи). Молния ударила в крест, который тлел пару часов, затем сгорела церковь, с нее огонь перекинулся на колокольню. Пожарные прибыли на место вовремя, но им оставалось только наблюдать, техники для подачи воды на такую высоту нет на сотни километров. Успенская церковь в Кондопоге была с трех сторон окружена водой, но также сгорела до основания в 2018-м. В 2015 году горела колокольня Новодевичьего монастыря. И это самый близкий аналог Парижа. В Москве есть и техника и много чего еще есть. Уверен, что и пожарных в Москве больше, чем в Париже. Но я своими глазами наблюдал неразбериху и бесполезную беготню пожарных при тушении. Техника не могла подъехать к колокольне, струи воды не добивали (вертолетов тоже не было), рукав перебрасывали прямо через стену монастыря между зубцов (видимо внутри не было источника воды). Глава колокольни, сохранявшая подлинные металлические конструкции XVIIвека, сгорела и заменена на новую, колокольня до сих пор стоит в лесах, хотя реставрацию обещали завершить в срок – в 2016-м. Это я не затем, чтобы потыкать мордой или очернить родину. У меня совершенно иные мысли в голове. Когда сгорели Лядины, в профессиональном сообществе началось очень активное обсуждение того, какие меры к спасению того, что еще не сгорело, можно предпринять. Одни писали, что надо обустраивать пожарные водоемы, другие, что единственное спасение – перевезти отдаленные деревянные памятники в музеи под открытым небом, третьи писали о высокотехнологичных системах пожаротушения, громоотводах и пропитке древесины. Все правы. Но парижская история заставила посмотреть на все с другой стороны.
Врач скорой может рассказать вам о мерах профилактики, но он никогда не приедет к вам только за этим. Пожарный всегда приезжает, когда уже горит. Любой медик старается действовать в соответствии с принятым протоколом лечения для каждой ситуации. Я могу ошибаться, но мне показалось, что у парижских пожарных были заранее разработаны различные сценарии для конкретного объекта. И именно здесь лежит Декартова пропасть. Российский пожарный знает, что он должен пролить определенным количеством кубометров воды каждый квадратный метр возгорания, именно поэтому мы каждый день в новостях читаем о том, что площадь возгорания составила столько-то квадратных метров. В Париже пожарные дали сгореть крыше, охлаждая водой каменные части здания. Это потрясающее, сверхъестественное знание: пожарные иногда не должны тушить огонь, как медик, который не гасит антибиотиками гангрену, а ампутирует конечность, чтобы сохранить жизнь. Все. Здесь можно закончить и развить мысль о том, что кирпичом ружья нехорошо. Но вообще-то я вижу огромное и крайне благодатное поле для деятельности. Совершенно не освоенное в нашей стране, а, значит, можно воспользоваться передовым опытом и дать жизнь новой подотрасли в области охраны памятников.
Не могу утверждать, что сразу будут результаты, но, вероятно, создание протоколов пожаротушения на особых объектах поможет когда-нибудь спасти один из символов российской цивилизации.
Но не доверяют в России не только местным реставраторам. Многие комментаторы забили тревогу, когда узнали, что мэрия Парижа объявила архитектурный конкурс на проект восстановления собора.
Власти Франции намерены организовать международный конкурс среди архитекторов для воссоздания шпиля собора Парижской Богоматери. Об этом сообщил премьер-министр Эдуард Филипп. По его словам, конкурс должен определить, нужно ли восстанавливать шпиль таким, каким он был раньше, или он должен по технологиям и духу соответствовать новой эпохе.
А вот теперь Notre Dame, кажется, <кранты>.
Макрон заявил, что НОТР-ДАМ после ремонта будет еще красивее.
Деятельный представитель чудесного поколения, искренне не понимающего, что ЕЩЕ КРАСИВЕЕ - не всегда хорошо и нужно не всегда
Увидел проект реставрации Нотр-Дам. Стеклянная крыша -- примерно как перекрытие над дебаркадером Киевского вокзала, а вместо шпиля какой-то радужный фаллос из полимеров.
Жуть и лють похуже любого пожара.
Кто там меня горячо и пылко убеждал в том, что нечего раньше времени слёзы лить, что и я, и мои дети увидим еще Нотр-Дам таким, каким я видела его прежде?
Если честно, я всё же надеялась, что у французов достанет здравого смысла постараться восстановить всё, как было, по мере возможности.
Вместо этого нас ждет "реновация".
Боюсь, вместо Былого Нотр-Дам мы увидим очередную пирамиду Лувра.
Впрочем, есть и предложения переделать собор по проекту XIX века.
Другие комментаторы уверены, что восстановительные работы собору навредить никак не могут – в чем бы они ни заключались.
Наблюдаю в своей ленте возмущение и ужас в связи с высказыванием Макрона о том, что собор восстановят так, что он станет ещё лучше, и последующим заявлением премьер-министра Франции Эдуарда Филиппа о намерении объявить архитектурный конкурс с тем, чтобы решить, нужно ли восстанавливать шпиль Нотр-Дама и, если нужно, то в каком именно виде.
Несколько недель назад я наблюдал те же самые эмоции в связи с завершившейся реконструкцией знаменитых астрономических часов на башне пражской Староместской ратуши. Для россиян и многих русскоязычных пражан стало полным шоком то, что после реставрации часы приобрели несколько другой, непривычный вид - были немного изменены цветовая гамма и отдельные элементы дизайна. Люди призывали немедленно спасать часы от реставраторов, писать петиции, срочно делать хоть что-нибудь!
Для меня и то и другое - лучшая иллюстрация разницы между русским и европейским сознанием. Европейское сознание воспринимает жизнь как постоянный прогресс, улучшение и развитие, хотя, конечно, и с регулярными провалами, куда ж от них деваться, а сегодняшний день - как ступеньку на лестнице, ведущей вверх от прошлого к будущему.
Русское сознание воспринимает жизнь как непрерывно длящуюся катастрофу, а сегодняшний день - как обрыв. За спиной - Золотой век, который уже никогда не вернется, впереди - зияющая бездна. Золотой век при этом у каждого свой: у кого-то это Российская Империя конца 19-го начала 20-го века, у кого-то ельцинские 90-е, у кого-то сталинский СССР. Бездна у всех тоже выглядит по-разному. Но ощущение, что мы на краю и надо срочно вернуться куда-то назад, в общем одно на всех. Для русского человека сейчас, конечно, не самый прекрасный момент - раньше было наверняка лучше. Но почти все изменения - в законах, ландшафтах, архитектуре - наверняка будут к худшему. Если что-то меняют, то это наверняка испортят. В общем, это вполне обоснованная позиция - в России всё приблизительно так и работает.
Но в Европе это не так.
Собор Парижской Богоматери строился 200 лет, с середины 12-го по середину 14-го века, и его концепция все эти годы непрерывно менялась. Потом, когда он уже был построен в готическом стиле, время готики закончилось, и начался ренессанс, а потом барокко. Весь 15 и 16 век в соборе меняли разные мелочи и не мелочи в связи с новыми представлениями о прекрасном. В эпоху просвещения это тоже не остановилось - в Нотр-Дам вносили существенные изменения в 1699, потом в 1756 и снова в 1845-1864. Последние изменения, кстати, включали изменение шпиля.
То же и с пражскими башенными часами. После их установки в 1410 году их дизайн изменялся в 1473, в 1659, в 1787, в 1866 - когда дизайн часов изменился очень сильно и они приобрели нынешний "средневековый" вид. И это только большие изменения, маленькие происходили значительно чаще. Так, в 1880 на часах появился золотой петух, которого там до этого не было, в 1912 изменился вид окошек, в результате послевоенной реконструкции 1948 поменялись фигуры апостолов, а в 1978 - циферблат. Нынешняя реконструкция (которая очень долго предварительно обсуждалась историками, архитекторами и часовщиками), кстати, убирала с циферблата изображение континента Америка, которого в 1410 году там наверняка не было - хотя реставраторы и признают, что вернуть часы к состоянию 1410 года в любом случае не удастся, во-первых, потому что никто в точности не знает, как они тогда выглядели, а во-вторых, потому что с них пришлось бы демонтировать все дополнения 18-19 веков, которые составляют уже больше половины их привычного дизайна.
Нет никакой причины считать, что то, что нам досталось сейчас, является вершиной совершенства, все мелкие детали которой нужно сохранить любой ценой - иначе приключится катастрофа и мы лишимся культурного наследия. Это культурное наследие непрерывно создаётся столетиями, оно всё время меняется, и глупо думать, что необходимо навсегда зафиксировать именно изменения 1864 (Париж) или 1866 (Прага) года. Вчерашний день имеет ничуть не большую ценность, чем позавчерашний или позапозавчерашний - или завтрашний или послезавтрашний. Нотр-Дам следующие 5 лет будет меняться и не станет от этого менее настоящим. Он настоящий всегда, в каждый конкретный момент. Перестаньте паниковать. Французские пожарные сделали свою работу на отлично, французские реставраторы и архитекторы тоже смогут справиться со своей.
Во время посещения Кинкаку-дзи (Храм Золотого павильона) Дуглас Адамс был восхищен тем, как хорошо сохранился храм с конца XIV века. Его переводчик ответил, что храм несколько раз был сожжен дотла. Состоялся следующий диалог:
– Так значит, это не оригинальное здание?
– Ну что вы, конечно, оригинальное.
– Но ведь храм был сожжен?
– Да.
– Дважды?
– Несколько раз.
– И его каждый раз восстанавливали с нуля?
– Разумеется. Это важнейший памятник нашей культуры.
– И здание каждый раз было построено из новых материалов?
– Конечно. Его же сжигали дотла.
– И как этот храм может быть тем же самым?
– Это всегда то самое здание.
Адамс был потрясен мыслью, что сама идея храма оказалась для японцев гораздо важнее, чем материалы, из которых храм был построен.
Мы живем в удивительное время потрясающих технических возможностей и полного торжества разума и прогресса. Ни о каком закате цивилизации речи идти не может, потому что человеческое стремление к совершенству неостановимо, в том числе, и по причине недостижимости этого самого совершенства. Но вот те люди, которые вчера стояли на мостовой, а также, искусствоведы, архитекторы, реставраторы, специалисты по средневековой истории, меценаты - все они не перестанут делать мир лучше. И все они восстановят Нотр-Дам.
Горгульи? Как думаете, когда они появились на фасаде собора? В XII веке? В XV? В XVII? Ничего подобного. Украсить собор химерами и горгульями придумал архитектор Виолле-ле-Дюк, который занимался реставрацией собора в середине XIX века. Он же установил дубовый, покрытый свинцовыми пластинами шпиль, который так эффектно рухнул вчера, объятый пламенем. Предыдущий шпиль упал от старости - и собор сто пятьдесят лет стоял без него. Никого это особенно не беспокоило.
Старая крыша собора никуда не годилась - вообще до реставрации 1841 года Нотр-Дам находился в состоянии не менее жутком, чем его можно наблюдать вот прямо сейчас, после пожара. В 1789 году Робеспьер объявил собор твердыней мракобесия и приказал его снести. Парижанам эта мысль не понравилась, тогда Робеспьер заставил их платить. Не за то, чтобы собор привели в порядок, а просто за то, чтобы его не разрушали. Он же, на всякий случай, обезглавил все фигуры на фасаде храма. Головы потом нашли, ничего страшного.
Иначе говоря, рано хоронить европейскую цивилизацию. Она, может быть, только начинает в полной мере осознавать свою ценность.
Переложат крышу, сделают новый шпиль, копоть отчистят. Для этого, конечно, объявят всенародный сбор средств - это тоже важная часть народной самоидентификации. Так когда-то каждый сознательный житель Лондона приносил свою зубную щетку для того, чтобы собор Святого Павла можно было очистить от знаменитой фабричной копоти, которая оседала в городе.
Средневековые камни, кладка, которая держится 850 лет, будут на том же месте еще трижды раз по столько. Портал Страшного суда на месте, роза 1220 года - тоже. А главное - во всем мире, на своих местах, тысячи людей, в чьих сердцах пожар собора вызвал судорогу ужаса. Люди переживали за храм. Именно это и делает храм святым местом.
И значит, всё будет, по-прежнему.
