Перед Днем Победы разразился очередной скандал, связанный с памятью о блокаде Ленинграда. Статья петербургского писателя Елены Чижовой для швейцарской газеты Neue Zürcher Zeitung возмутила политика Геннадия Зюганова и писателя Николая Старикова, а политолог Наталия Елисеева потребовала возбудить против Чижовой уголовное дело за "оправдание нацизма".
Главный посыл статьи букеровского лауреата Елены Чижовой в том, что память о блокаде долгое время была под запретом, а потому нуждается в восстановлении и глубоком осмыслении. Чижова обвиняет в трагедии блокады как Гитлера, так и Сталина, которые, по ее мнению, "сыграли в четыре руки". Это возмутило коммуниста Геннадия Зюганова и писателя Николая Старикова – как и рассуждение о том, что Сталин не любил Ленинград: "В глазах Сталина Ленинград – объект кристальной, безо всяких посторонних примесей ненависти. Думаю, что ее причина – чувство собственного достоинства ленинградцев, способность к самостоятельному мышлению, которые для укрепления своей богоподобной власти следует вырвать с корнем. Уничтожить раз и навсегда”. Именно этой ненавистью Чижова объясняет то, что “в условиях, когда в блокадное время на Большую землю шли составы с военной техникой, которую выпускали ленинградские заводы, Сталин и его приспешники не организовали регулярное снабжение города продуктами питания… Я не историк, но думаю, что даже небольшая часть этих эшелонов могла спасти десятки, если не сотни тысяч человеческих жизней". Прочитав статью, политолог Наталия Елисеева отправила в Следственный комитет заявление с просьбой возбудить против Елены Чижовой уголовное дело по статье 354.1 УК РФ ("Реабилитация нацизма").
Елена Чижова удивлена такой реакцией. Она считает, что не написала ничего такого, что бы не обсуждалось много и горячо в последние годы. Она признает, что допустила некоторые ошибки с точки зрения исторической науки – но не такие, какие ей приписывают ее критики, вроде заявления о том, что у Сталина и Гитлера был якобы некий общий план. Что касается своего утверждения о нелюбви Сталина к Ленинграду, то здесь писательница советует своим критикам обратиться к текстам Лидии Чуковской, Надежды Мандельштам, Анны Ахматовой, Никиты Ломагина, к секретным дневникам Ольги Берггольц, к дневникам ленинградцев. При этом, по словам писательницы, в статье выражено совершенно однозначное отношение к Гитлеру, и никакой речи об оправдании нацизма не может быть. Но причины бурной дискуссии вокруг статьи для Елены Чижовой понятны:
"Спорят не о блокаде и не о войне, а о текущем состоянии российского общества. Спорят не о нашем прошлом, а о нашем будущем. Люди загораются друг от друга, изобретают безумные формулировки, сами же их опровергают, к тексту статьи это никакого отношения не имеет. Вначале вообще оперировали кусками текста, переведенного с немецкого обратно на русский, все это вместе – очень неприятное зрелище".
Чижова поясняет, что ее статья написана не к 9 Мая, а в январе. Швейцарская газета заказала ее, узнав, что у писательницы вышла книга о Петербурге-Ленинграде, просто переводчица закончила работу именно сейчас. По словам Чижовой, буря вокруг статьи говорит об атмосфере, в которой существует российское общество.
Историки отнеслись к статье Елены Чижовой сурово – они не простили ей ошибок. Автор нескольких книг Великой Отечественной войне историк Вячеслав Мосунов уверен, что легенда об особой нелюбви Сталина к Ленинграду живуча, но ни на чем не основана:
Говорить о том, что Сталин хотел гибели города и его жителей, конечно, нельзя
"Если посмотреть на принятие решений советским руководством в 1941 году, то видно беспокойство о Ленинграде. Да, многие решения принять не успели, но говорить о том, что Сталин хотел гибели города и его жителей, конечно, нельзя. Беда в том, что у нас отсутствует нормальный документальный нарратив по этим вопросам, и пока мы его не напишем, будут появляться такие мнения. Нельзя транслировать подобные исторические легенды в публичном поле, получается, что вы дразните таких нечистых на руку деятелей, как Стариков – я не боюсь это говорить, потому что с ним и так все ясно. Человек, придумавший роль Англии в февральской революции, – это вопрос уже не к историкам, а к другим специалистам. Но такие заявления, как сделанное Еленой Чижовой, дают почву для серьезной критики, этим будут пользоваться люди вроде Зюганова".
Зюганов, комментируя статью Чижовой, заявил, что пакт Молотова – Риббентропа был правильным шагом, позволившим отодвинуть советскую границу на 200–300 километров, иначе, по мнению лидера КПРФ, гитлеровцы намного раньше дошли бы до Ленинграда и до Москвы. Вячеслав Мосунов считает, что пакт был более выгоден Германии и что в следующие два года адекватность решений советского руководства сомнительна, поскольку страна была поставлена в невыгодное положение и едва не лишилась одного из союзников – Англии:
"В марте 1942 года англичане и французы собирались готовиться к отправке экспедиционного корпуса в Финляндию и разрабатывали планы бомбежек нефтепромыслов в Баку. Это тоже эффект пакта Молотова – Риббентропа. Так что и заявления лидера коммунистов грешат множеством неточностей и являются не очень корректной трактовкой истории в свою пользу", – говорит Мосунов.
Сваливать на одного Сталина ответственность за катастрофическое положение страны в начале войны и за блокаду Ленинграда Мосунов не склонен. Он считает это итогом развития страны, развития армии с 1 пятилетки до 1941 года:
"Сталин принимал решения не один, его личный стиль руководства сложился не сразу, он стал Хозяином только к середине 30-х годов. Армия развивалась по безумным идеям Тухачевского, даже после того как он был репрессирован, он требовал насыщения армии техникой уровня 1931–32 годов, а в 1933–34 уже все поменялось. И промышленность поставляла армии абсолютно небоеспособную технику". "Мудрое" руководство Сталина и советского командования тоже вызывает у историка множество вопросов.
Руководитель центра "Возвращенные имена" при Российской национальной библиотеке Анатолий Разумов считает, что действия Сталина по защите всех советских территорий отличались одинаковой жестокостью:
"Вспомните практику выжигания оставляемых населенных пунктов –Сталин нигде не оставлял простора для мирной жизни, люди для него были функциями, – замечает Разумов. – Что касается ненависти Сталина к Ленинграду, то историки не Фрейды и не Юнги, чтобы влезть в его голову, но что блокада, конечно, явилась результатом действий вермахта. В то же время положение города не было бы таким катастрофическим, если бы не политика Сталина, который устроил у себя террор, а потом подружился с Гитлером и привел его к своим границам, начал вторгаться в другие страны".
Разумов не согласен с позицией Чижовой, но говорит, что "люди вправе высказывать любые точки зрения, и сегодня мы просто обязаны рассуждать о причинах войны, о злодеях Гитлере и Сталине".
Историк, доктор наук Юлия Кантор считает, что можно много рассуждать о ненависти Сталина к Ленинграду и о том состоянии, в котором были советские вооруженные силы в начале войны после чудовищных репрессий 1930-х годов, но говорить о том, что ненависть главы государства к Ленинграду привела к блокаде, абсурдно. По мнению Кантор, художественное воображение писателя не стоит экстраполировать на историческое знание, но у полярных позиций Чижовой и Зюганова есть одна общая черта – они не имеют отношения к истории.
Выбор был сделан в пользу фронта, а не в пользу мирного населения, война велась чудовищными методами
То, что в город везли сырье для заводов, а не хлеб, Юлия Кантор объясняет тем, что советская власть вообще не слишком гуманистично относилась к своему народу. "Выбор был сделан в пользу фронта, а не в пользу мирного населения, война велась чудовищными методами, так, как ее могло вести советское руководство, но никакого сговора Сталина и Гитлера не было". При этом высказывание литератора Чижовой Юлия Кантор не считает поводом для обширной исторической дискуссии, которую спровоцировало то, что статья появилась в европейской газете перед 9 Мая. Кантор уверена, что политизация истории идет во вред науке, что она чревата истерикой и похоронами исторической правды, когда некомпетентные высказывания с одной стороны провоцируют столь же некомпетентные высказывания с противоположной стороны и круг замыкается.
По мнению кандидата исторических наук Кирилла Болдовского, статья Елены Чижовой представляет интерес в той части, где речь идет о семейных воспоминаниях, а ее рассуждения о блокаде он называет некомпетентными, указывая на многочисленные ошибки, даже в дате уничтожения первого Музея блокады. Но он признает ее правоту в том, что власти почти ничего не делают, чтобы точнее определить подлинное число жертв блокады, которое, безусловно, больше официальной цифры. Едва ли не наибольшее неприятие вызывает у историка то место в статье, где Чижова излагает причины ненависти Сталина к Ленинграду:
"Наверное, было бы лестно считать, что "чувство собственного достоинства, способность к самостоятельному мышлению" имеет территориальный характер, но боюсь, что это не так, и говорить, что у ленинградцев есть особые качества, отличающие их от жителей других населенных пунктов, – оскорбительно даже для самих ленинградцев".
Не понимает Болдовский и того, как в блокадный город могли идти составы с военной техникой – как, по какой дороге? – этого быть не могло до прорыва блокады: "Вообще, знает ли автор, что с декабря 1941 года оборонные предприятия просто стояли, не было электричества, а железнодорожное сообщение было прервано?"
Историк культуры, житель блокадного Ленинграда Константин Азадовский прочел статью Чижовой по-немецки, возникшая полемика его удивила.
"Можно ли назвать Сталина пособником Гитлера? Я думаю, можно: мы помним пакт, секретный протокол, раздел Европы – как же можно не назвать Сталина пособником нацизма? То, что город на Неве никогда не вызывал у него симпатии, было известно всем и всегда, я помню это с детства – и моя мама-блокадница, и все мое окружение говорило об этом вслух. Взять хотя бы убийство Кирова и Жданова, послевоенные идеологические кампании, особенно жестоко проводившиеся в Ленинграде – вплоть до "Ленинградского дела", – все это свидетельства отношения Сталина к городу. Другое дело, что Сталин как главнокомандующий не мог желать уморить всех ленинградцев голодом и сдать город, – но Чижова этого и не говорит. Её слова, по-моему, очень искажают, ищут там то, что хотят найти, чтобы придраться и сформулировать обвинение".
Константин Азадовский напоминает, что первой эту тему подняла не Чижова, а писатель-фронтовик Виктор Астафьев – уж не привлечь ли его тоже задним числом к уголовной ответственности? Азадовский не согласен с такой постановкой вопроса, но считает, что эта тема, обсуждаемая уже много лет, имеет право на обсуждение.
Право на обсуждение – ключевые слова и для кандидата исторических наук Даниила Коцюбинского. Для него главным является вопрос не об исторической науке или исторической памяти, а о свободе слова. Он убежден, что привлекать людей к уголовной или административной ответственности за выражение мыслей или мнений недопустимо: свобода слова – правильного или неправильного – важнее всего. С мнением историков, упрекающих Чижову в фактологических ошибках, Коцюбинский согласен, но ее мемориальный, оценочный пафос ему близок:
"Она писатель, а не историк, и сердцем она чувствуют ситуацию правильно. Такое бывает часто, когда люди приводят неточные аргументы, но это не значит, что у них нет мемориального чутья. Конечно, лучше проверять факты, которыми ты оперируешь публично, я ее не оправдываю, но чисто по-человечески я готов более снисходительно отнестись к ней, чем к коллегам-историкам, прекрасно знающим фактуру, но интерпретирующим ее так, что вроде как иначе и нельзя было, что легко сейчас судить руководителей, и вообще, если бы Жданов отдал свои пирожные голодающим, все равно бы он никого не спас. Таким образом, историки пытаются снять вопрос о том, что советский строй был еще хуже, чем нацистский, бесчеловечный только к тем, кого он считал врагами, в частности к евреям, но к немцам такого бесчеловечного отношения не было – как у советского режима к советским же людям. И получается оправдание самого страшного тоталитарного проекта в Европе ХХ столетия. Когда историк вступает на почву моральных оценок, уже нельзя смотреть на ситуацию с одной и с другой стороны – у добра и зла нет двух сторон".
По мнению Коцюбинского, мемориальные споры – это всегда споры политические, о готовности или неготовности оправдать авторитарный бесчеловечный режим. Историк согласен с Еленой Чижовой, которая пишет о том, что для современных российских начальников память – это "не страдания умиравших в голодных муках ленинградских детей, а величественные монументы и торжественные мероприятия, во время которых на все лады воспевается подвиг ленинградцев, защитивших город от нацистских полчищ". По мнению писательницы, "на фоне нынешней милитаристской риторики о муках и страданиях принято упоминать вскользь". Даниил Коцюбинский говорит, что из двух видов памяти – скорбной и героической – российские власти выбирают героическую, и этот выбор на фоне поколений, еще помнящих войну, выглядит фальшью и профанацией.
