- Исполнилось десять лет введению обязательного ЕГЭ в российских школах. Ни одна реформа в образовании не вызывала столько споров.
- Некоторые эксперты полагают, что ЕГЭ отвечает потребностям времени, и он уже укоренился в российском обществе.
- Одной из целей ЕГЭ было искоренение коррупции при сдаче экзаменов. Она не достигнута: коррупция просто приняла другие формы.
- Современная российская школа не учит детей творчеству, состраданию, ответственности за общее дело, осознанию своей значимости в общественных процессах.
Сергей Медведев: Будущее наступило в 2009 году для сотен тысяч школьников. С этого года обязательным стал Единой госэкзамен. Пожалуй, ни одна реформа образования не вызывала столько споров и до сих пор не является таким яблоком раздора. Удалось ли добиться поставленных целей, дать равные шансы выпускникам из далеких регионов, искоренить коррупцию? Каковы итоги десятилетия ЕГЭ?
Корреспондент: За десять лет полномасштабного введения ЕГЭ общество до сих пор не пришло к единому мнению, и разногласия не собираются утихать. Автором идеи Единого государственного экзамена в России стал Владимир Филиппов, возглавлявший Министерство образования: именно он начал масштабную реформу. По планам, ЕГЭ должен был уничтожить коррупцию в школах и вузах. Для этой цели были выбраны тесты, которые можно было бы проверять автоматизированно.
Формальные причины введения – значительные различия в требованиях вузов, объективная оценка знаний и недоступность крупных учебных заведений для абитуриентов из отдаленных регионов. Система казалась идеальной, учитывая то, что ее аналоги были в большинстве развитых стран мира. Однако неоднократно происходили и сбои, в новостях то и дело появлялись истории о разных нарушениях: то в Ростовской области учителя решали задания за учеников, то в Дагестане родители под окнами школ пересылали ответы будущим абитуриентам, немало проблем принесли и постоянные сливы ответов в сеть.
К 2014 году в школах появились видеокамеры, а сами задания составляли отдельно для каждого часового пояса
К 2014 году в школах появились видеокамеры, а сами задания составляли отдельно для каждого часового пояса. По словам представителей Рособрнадзора, количество нарушений снижалось из года в год. После 2015 года у иностранных языков появилась устная часть, тестовые вопросы почти убрали из ЕГЭ, математику разделили на базовую и профильную – более актуальную для тех, кто поступает в технические вузы. Тогда же допуском к экзамену сделали итоговое сочинение для одиннадцатиклассников, а сканы работ начали публиковать в интернете. Новшеством стали онлайн-камеры в аудиториях и металлодетекторы – чтобы школьники не смогли пронести сотовые телефоны и шпаргалки.
Сергей Медведев: У нас в гостях Ольга Брюханова, учитель русского языка и литературы Лицея Высшей школы экономики, и Александр Снегуров, историк, заслуженный учитель РФ, кандидат психологических наук.
Оглядываясь на десятилетие, как вы считаете, стакан "наполовину полон" или "наполовину пуст"? Удалось ли добиться поставленных целей?
Александр Снегуров: Сначала из стакана все выпили, а потом заново налили, и оказалось, что налита не половина, а, может быть, четверть. Я выступал против внедрения этого экзамена еще на этапах эксперимента в начале 2000-х годов. С 2001 года в разных регионах эту методику стали тестировать и в 2009 уже внедрили по всей стране. Я без всяких сомнений могу заявить, что поставленные цели не были достигнуты. Но этот экзамен сейчас отвечает тем запросам, которые сформировались в обществе в связи с естественным ходом истории и развития общественной жизни. Сейчас он уже укоренился. И даже если рассуждать о его отмене, то это нельзя делать спонтанно и быстро – это должен быть долгий продуманный путь. Другое дело, что постоянные преобразования этого экзамена рождают лихорадочность, нагоняют эмоции, неврозы, психозы. Надо как-то ввести его в фазу стабилизации.
Сергей Медведев: Те корректировки, которые происходили, по-моему, были достаточно адекватны. В частности, отменили "угадайку": выбрать ответ из четырех вариантов.
Ольга Брюханова: ЕГЭ, в сущности, отвечает потребностям времени. Он играет определенную роль в формировании мотивации наших детей к обучению, в том, чтобы независимая экспертная комиссия относительно объективно и беспристрастно могла выявить те образовательные результаты, к которым приходит ребенок, за исключением элементов случайности или погрешности.
ЕГЭ живет своей жизнью, он корректируется в нужную сторону. Я говорю, в частности, про русский язык и литературу. Нельзя сказать, что это сложные экзамены. Они проявляют основную картину понимания предмета ребенком. Но те изменения, которые происходят конкретно в предметах, те меры Рособрнадзора, которые вводятся, так или иначе организуют эту процедуру, делая ее действительно объективной и правильной.
Сергей Медведев: Вы считаете, что это адекватная оценка знаний?
Ольга Брюханова: Оценка адекватная. ЕГЭ состоит из таких навыков, как умение правильно писать, произносить слова и строить грамматические и речевые конструкции. К сожалению, наш формат не предполагает творчества, развития креативного мышления. Экзамен по литературе – это не творческий, а ученический экзамен, где ребенок должен показать свои знания, умение работать с информацией и отвечать на поставленный вопрос. Эта задачу не творческого, репродуктивного уровня ЕГЭ хотели решить, введя итоговое сочинение, но, на мой взгляд, оно не выполнило своей миссии. Я иногда провожу экспертизу городских сочинений и с горечью констатирую: дети подсаживаются на краткие содержания произведений, мы видим в этих работах пересказ пересказов. Есть мотивированные школьники и хорошие школы, есть отдельные регионы с качественным образованием. А есть регионы с очень сложным экономическим положением, где качество образования невысоко, и ЕГЭ там другого уровня.
Еще одна важная проблема, пожалуй, даже геополитическая и политическая – мы не видим сводки ЕГЭ по регионам. Все-таки равными возможностями дети у нас не обладают.
Сергей Медведев: Это заявлялось в качестве главной цели ЕГЭ – уравнять шансы детей из больших городов и из удаленных регионов. С вашей точки зрения, за эти десять лет эти весы как-то выровнялись? Количество поступивших в ВШЭ из разных российских регионов за десять лет очень сильно выросло.
Александр Снегуров: Эти данные не отражают всей картины. Я считаю, что этого не произошло. Говорилось, что крупные города: Москва, Санкт-Петербург, Новосибирск, Омск, Саратов, – концентрируют в своих вузах жителей этих же городов или их ближайшего окружения. А сейчас многие люди из регионов уезжают учиться в Москву и Санкт-Петербург. Сейчас, кстати, моя ученица находится в экспедиции от Высшей школы экономики, работает экспертом-аналитиком в Магадане, на Колыме. Сотрудники и студенты магаданского университета сожалеют о том, что хорошие и мотивированные студенты утекают из этого региона. Если они попадают в ВШЭ, то дают для нее хорошую статистику, а для того региона и того вуза – плохую.
Сергей Медведев: Это уже проблема не ЕГЭ, а вообще устройства российской жизни, распределения бюджетных ресурсов.
Александр Снегуров: Налицо переплетение с общим комплексом социально-экономических и политических проблем. А ЕГЭ встроен в эту достаточно плохо функционирующую систему. Эта система не отработана, она приняла на себя грехи общей обстановки. Теперь уже неясно, что в ЕГЭ от самой негодной процедуры, а что воспринято от среды.
Сергей Медведев: Вы говорите о проблемных регионах. Как это может повлиять на саму оценку, ведь задания ЕГЭ общие для всей России?
Ольга Брюханова: Задания те же самые. С чем был связан вопрос введения видеонаблюдения и жесткого контроля? Я московский эксперт и знаю, что у нас всегда был жесткий контроль. Дело чести руководителя пункта приема экзамена – вывести человека, который неправильно что-то делает: это его репутация. Некоторые регионы, в частности Северный Кавказ, Дальний Восток, удаленные от городов места, действительно делали не очень честные шаги. Дети, может быть, не виноваты, но и знания там не очень высокие. Я была на одной учительской конференции в Махачкале после того, как вводилось жесткое видеонаблюдение: дети пошли более сильные, потому что жесткий контроль сыграл положительную роль. Все-таки наши дети отличаются по качеству образования, даже центр Москвы по мотивации детей отличается от окраин города.
Александр Снегуров: Это подтверждение того, что не произошло демократизации, того, на что это было нацелено: равные возможности…
Сергей Медведев: Коррупционность экзаменационной процедуры стала меньше за эти десять лет?
10–11-й классы – вот где как раз группируется коррупционная составляющая
Александр Снегуров: Коррупционная составляющая в целом в стране за эти годы возросла, и как же она уменьшится в этом сегменте? Просто это приобрело какие-то иные формы, может быть, более искусные или более уродливые. Теперь же появился такой буферный интервал между обучением до девятого класса и поступлением в вуз. 10–11-й классы – вот где как раз группируется коррупционная составляющая. Масса репетиторов кинулась в эту область.
Сергей Медведев: 10–11-й классы превращаются в натаскивание людей на ЕГЭ. Это достаточно абстрактная процедура, оторванная от реального знания, которое пригодится в дальнейшем.
Александр Снегуров: Это еще один инструмент для роста коррупции. Программа не изучается, а в 10–11-м классе нужно изучить очень многое, что соответствует новому уровню формирования мировоззрения. Как раз на этом очень важном педагогическом этапе происходят тренировочные процедуры.
Сергей Медведев: С другой стороны, все-таки через ЕГЭ проникает какое-то знание.
Ольга Брюханова: Этот экзамен массовый, и мы должны выдумать такую форму проверки знаний, чтобы вся страна сдала и не оказалась у разбитого корыта.
Сергей Медведев: Где же здесь золотая середина? Натаска на ЕГЭ уводит людей от реального знания, и как тогда проверять?
Александр Снегуров: Человек многое узнает через ЕГЭ, а какие-то маршруты этих карт специфические, они почему-то минуют общую эрудицию человека, хотя, казалось бы, это должно включаться в вопросы.
Сергей Медведев: Я тоже как преподаватель ВШЭ вижу огромный дефицит фонового знания, базовой культуры, литературы, музыки, живописи, каких-то вещей, которые для нашего поколения были самоочевидны. Они как-то проникали с общим потоком культуры независимо от образовательного ценза.
А школа вообще может дать стобалльное знание, или без репетитора и специальной подготовки не обойтись?
Ольга Брюханова: Смотря какая школа. Есть школы, куда дети поступают по конкурсу, где мотивированная среда и преподаватели работают на определенном уровне с высочайшими требованиями, с высоким уровнем заданий. Школа может дать стобалльников, но тут очень трудно с профильными предметами, они требуют дополнительной подготовки. Поэтому мы все-таки немного лукавим, когда говорим: у всех детей равные возможности. Те дети, которые имеют возможность ходить на курсы или иметь репетиторов, оказываются в гораздо более выигрышной ситуации.
Сергей Медведев: И в советское время было невозможно поступить в хороший вуз без репетитора. Репетиторство – это некоторое паразитическое сословие вокруг ЕГЭ или это действительно агенты передачи знаний?
Александр Снегуров: На сегодняшнем этапе это спасительный инструмент для российской педагогики, потому что в силу разных причин в большинстве образовательных учреждений нашей страны педагоги не дают достаточного уровня знаний. Репетиторы порой не только тренируют, но и дают базовые представления, которые ребенок должен иметь уже в 5–6-м классе, а он благодаря репетитору приобретает их в 8–9-м классе. Так что функции школы постепенно переместились в эту сферу. Многие дети уже не хотят обучаться в школе, им интереснее с репетиторами. Репетитор – это человек, который вводит в область знаний в принципе, а не только в узкий коридор поступления в вуз.
Сергей Медведев: Вся эта кутерьма 10–11-го класса, подготовка к поступлению, высокие баллы ЕГЭ – нужно ли оно? Может быть, это что-то постсоветское, российское? В Швейцарии феноменально низкий процент людей с высшим образованием. Там практически нет школьных учителей с высшим образованием. Имея высшее образование, ты моментально получаешь огромные карьерные преимущества.
Ольга Брюханова: Наверное, это нечто постсоветское: тогда развалилась система профессионального образования, мы потеряли определенные профессиональные ориентиры. Высшее образование хоть как-то повышает интеллектуальный потенциал нации, другое дело, насколько оно качественное. Одна моя коллега, уйдя из высшей школы, отработав там 25 лет, сказала: я чувствую, что мои знания рутинные. Мой ребенок, ученик или студент, может знать гораздо больше, выуживая эту информацию из интернета. Дети хотят развиваться, но зачастую среда не дает им этого потенциала. Современные дети скучают в школе, им нужен индивидуальный подход, наставничество, нужно, чтобы двигались за их образовательными потребностями. К сожалению, та индивидуализация образования, о которой мы говорим, в средней школе дается с трудом: все-таки школа массовая. Репетиторы помогают вытягивать из ребенка интерес к определенному предмету.
Я считаю, что не нужно такого обилия вузов при низком уровне образования в целом. Эти баллы не нужны, потому что зацикленность на них вызывает раздражение, контрасты, конкуренцию не в той области, в какой она требуется. Идет битва за иллюзии.
Сергей Медведев: Что для вас важнее – предмет или компетенция?
Ольга Брюханова: Предмет с компетенцией. Компетенции отталкиваются от предметного материала. От знаний формируется и умение владеть этими знаниями, выход на освоение нового материала. Надо развивать у детей интерес, пресловутую мотивацию к тому, чтобы расти и двигаться. Зачастую дети лишены интереса, школа гасит его иногда на этапе начальной школы, не говоря уже о средней. Пожалуй, ЕГЭ только подстегивает детей к тому, чтобы учиться. Не все учителя готовы делать так, чтобы детям было действительно интересно учиться. Тут возникает вопрос профессиональной компетенции учителя и системы подготовки педагогических кадров, и учебных материалов, и готовности учительского сословия открываться новым технологиям.
Учителя – сословие статичное, консервативное, ригидное. Я нежно люблю своих коллег, но вижу, насколько им тяжело даются разные новшества. Нам нужны мобильные, открытые к диалогу и к самосовершенствованию учителя. Тут возникает социальный фактор: кто идет в эту профессию, кем становится учитель, когда он попадает в зависимость от нагрузки, от отношения администрации. Дело, на мой взгляд, в личности учителя.
Сергей Медведев: Александр, в вашем предмете – истории – что важнее: чтобы человек знал некий набор дат и лиц или умение сопоставить разные исторические эпохи, померить нынешнюю ситуацию в России эпохой Ивана Грозного, например?
Александр Снегуров: Системное видение, историческое сознание. Конечно, без знания определенных лиц и фактов не обойтись, но не стоит в них упираться. Я всегда говорю ученику: если ты забыл какие-то даты, ты можешь уточнить это в справочнике или в интернете. Мы проверяем память? Нет, так не должно быть. Фактологически они подготовлены, но системные причинно-следственные, аналитические выводы и сопоставления находятся на очень плохом уровне.
Сергей Медведев: ЕГЭ это каким-то образом оценивает или все это вообще проходит мимо – критическое, креативное мышление?
Александр Снегуров: Принцип, который я 33-й год пытаюсь внедрить, это проблемность видения ситуации. Да, ЕГЭ затрагивает какой-то сегмент этого общего поля моих усилий. Например, дается какой-то тезис, и ученику предлагается привести аргументы в его подтверждение и опровержение. Но все равно ЕГЭ – особый пакет каких-то предъявлений, к которому не приводит обучение в школе.
Сергей Медведев: Ольга, как вы формулируете свою сверхзадачу как учителя русского языка и литературы? С чем ваш выпускник должен выйти из школы?
Ольга Брюханова: Лет пять назад я бы сказала: это формирование определенных навыков, связанных с владением материалом, осознание своей культурной идентичности, разговор о национальном богатстве слова, русского языка. Я даже пыталась придумать механизмы социокультурной адаптации детей, социализации в широком смысле слова. Но потом я опустила руки: сколько бы я ни пыжилась иногда с музеями, театрами, разговорами, с какого-то рода творчеством, очень часто среда, семья, гены берут свое. На данный момент я вижу своей задачей поддержку интересных, развитых, мотивированных и творческих детей, помощь в их самореализации. Я помогаю, в частности, оттачивать их речь. Поскольку наши дети сейчас обделены коммуникацией в широком смысле этого слова, находятся в шорах виртуальной реальности, мы пытаемся с ними говорить, чтобы им легче было жить.
Сергей Медведев: Еще одна вещь, которую не могу не поддержать: обучение общественной, эмоциональной жизни, эмпатии, тому, чего так не хватает в современном обществе.
Александр Снегуров: Я работаю и с учениками начальной и средней школы, и с абитуриентами. Я вижу, насколько востребовано воспитание эмоций и укрепление нравственной конструкции, которая потом будет помогать усвоению знаний. В области истории это тоже очень важно: факты без нравственного прочтения сухи. В начальной школе открытость, способность к эмпатии на высоком уровне, она дана от природы, ее нужно поддерживать. А потом, уже к 5–6-му классу идет некоторая заглушка, ребенок со своей широкой гаммой чувств и представлений как-то усыхает. Потом, в 9–10-м классе у некоторых может быть возрождение этого, а у кого-то оно не наступает. Кстати, здесь так же важна роль репетитора: это может произойти в общении с ним. Ведь у некоторых педагоги сформировали такое представление о себе в плане самооценки и самореализации, что ребенок говорит о себе: я дебил, я урод. И тут же к этому состоянию подкатывает вагон с вопросами ЕГЭ.
Это подготовка винтиков для будущей корпоративной системы, офисных работников, менеджеров
Сергей Медведев: Это подготовка винтиков для будущей корпоративной системы, офисных работников, менеджеров. Он этим винтиком катится из школы через ЕГЭ, а затем уже встраивается в корпорацию.
Ольга Брюханова: Я пытаюсь залезать к детям в душу через литературу. Насколько ты эмоционально, внятно, душевно будешь говорить о произведении, настолько оно и откликнется. Дети – прагматики, рационалисты, заточенные под конкретные цифры и конкретную выгоду. Мы живем в обществе потребления, и, пожалуй, дети чутче всего это сканируют. Дети, рожденные в 2000 годах, уже четко все понимают: а нужно ли действительно иметь высокие баллы, а насколько важно мне учиться, я же и так сдам?
Сергей Медведев: Вопрос: а зачем мне надо это знать? Но знание обладает абсолютной ценностью: знать нужно потому, что это есть.
А что вы думаете о современном цифровом поколении, поколении Гугла, которое моментально может загрузить любую информацию из сети, которое интегрировано в рынок: как они изменились, какие они ученики?
Ольга Брюханова: Я – мама этого поколения, у меня сын-выпускник. Каждое поколение родителей отрабатывает какие-то свои неотработанные вещи вместе с детьми. Я вижу причину в формировании нынешних детей и в родителях тоже. Мы очень стараемся, мы заточены на успех, мы тревожны, пережив определенные социальные катаклизмы, и хотим от всего уберечь наших детей. Но эти дети иногда отстраняются от нас, они более мудры, больше заточены на открытость миру, менее консервативны, способны на критическое мышление. Они очень мобильны и обучаемы, быстро усваивают информацию – и это не только в освоении гаджетов, но и в освоении новых течений в музыке или новых произведений литературы. Они более открыты ко всему новому, легко общаются с разного рода блоками информации. Но долго концентрироваться на определенной задаче или целях они не могут, им всегда нужна мотивация.
Может быть, это мое советское воспитание, но мне немножко жалко, что они лишены такой ценности, как коллективизм, эмпатия, умение сострадать. На своей странице в "ВКонтакте" я расположила один пост Нюты Федермессер, где она очень эмоционально говорит о необходимости паллиативной помощи. Дети очень живо отозвались на предыдущий пост, в котором сказано, что если ребенка удаляют с государственного экзамена, то ему два-три года не дают пересдавать. А на этот пост живо откликнулись только двое. Душа не отвечает, нет чувства коллективизма и ответственности за общее дело, осознания своей значимости в социальных процессах, и очень жалко.
Сергей Медведев: Как вы считаете, в школе нужны экзамены, оценки? Может быть, это ненужный стресс?
Александр Снегуров: Цивилизация должна привести к отмене оценок. По крайней мере, в ближайшей перспективе вполне возможно было бы аттестовывать ребенка по школьным контрольным работам, а потом эти баллы участвовали бы в рассмотрении его кандидатуры на поступление в вуз.
Сергей Медведев: Остается уповать на прогресс и цивилизацию. Пока что прогресс идет слишком медленно. Мы желаем всем выпускникам и абитуриентам максимального успеха, желаем им набрать те самые заветные сто баллов!
