В странах Европейского союза прошли парламентские выборы, а в Каннах кинофестиваль. Если кому-то подумалось, что это "В огороде бузина, а в Киеве дядька", то он не прав. В каком-то высшем смысле в этих разнотипных событиях есть то важнейшее, что их объединяет. Они фиксируют парадигматические переломы и даже мелкие сдвиги в развитии общественной мысли – в доминирующих настроениях благородной публики, в установках культурных элит, в формировании новой системы ценностных координат, которые они, элиты, будут затем продвигать в массы, не всегда сознавая, что сами они – всего лишь проводники, а не демиурги. Это единственное, что мне действительно интересно, – не распределение мандатов между фракциями Европарламента и не раздача слоников на красном фестивальном бегунке. От состояния умов обозримого человечества зависит больше, чем кажется; зависит, как мы будем жить и будем ли жить вообще.
Осточертело повторять, что нынешнее состояние умов оставляет желать лучшего, что человечество сегодня предельно дезориентировано. Понятно в целом, как мы дошли до жизни такой: проведена кропотливая и трудоемкая работа по подмене понятий, по постепенной, но неотвратимой перемене знаков с "плюса" на "минус" и наоборот, по приданию старым высоким словам новых низменных смыслов, по искоренению устаревших достоинств – мужественности, женственности, стойкости в воззрениях, военной доблести, любви к родным пенатам, каковые почему-то стали восприниматься как последнее прибежище негодяя, личной чести, рыцарского отношения к женщине, безусловной честности, жертвенности. Неважно, что многие из нас до идеала недотягивают, но важно знать, что есть такой идеал. Жаль, что эти словарные гнезда были успешно разорены, птенцы выброшены кукушкиными подкидышами.
В процессе поучаствовали мы все: одни в роли умненьких пропагандистов, сеятелей всего злого и преходящего, переименованного в доброе и вечное, другие в роли благодарных потребителей, а большинство в роли жертв, сознательных или случайных. Сложился новый водораздел между тем, что якобы является общественно полезным и посему прогрессивным, и тем, что оказывается безусловно нежелательным, подлежащим искоренению, влекущим назад, в отвратительное прошлое взаимного доминирования и эксплуатации, чуть ли не в темные 1960-е годы. Вся изощренная система получила общее наименование "политической корректности". Политкорректность – не школа обмена любезностями, не факультативный курс куртуазности и этикета, а набор общественных и даже научных запретительных норм и табуированных тем, обязательных для соблюдения, разумеется, из самых богоугодных и духоподъемных соображений. Рано или поздно максимы постправдивого и постфактического постмодернизма должны были войти в неразрешимые противоречия друг с другом и выявить свой сумеречный смысл. Это во многом уже происходит. Умилительно читать, как американские теннисистки вместе с феноменальной Мартиной Навратиловой протестуют против идеи открыть женский теннис для бородатых мужиков, внезапно обнаруживших в себе девушку, – ведь сила их бицепсов не вполне зависит от состояния мысли. Точно так же неистовые феминистки стали массово протестовать против придумки запускать юных жеребцов, внезапно почувствовавших себя кобылками, в девичьи спаленки и туалеты. Оставалось дождаться момента, когда в людях окрепнет чувство нового тупика и безнадеги от того идейного морока, которым их накрыло. И сдается, что этот момент наступил или близок.
Возможными неблагими результатами выборов в Европарламент федералисты (то есть сторонники такой плотной интеграции ЕС, которая объединит страны в федерацию, руководимую центральным правительством при унифицированном законодательстве) давно пугали детишек перед сном. И хотя смутное предчувствие неизбежных реформ со времен британского референдума владело душами брюссельского конклава ЕС, дальше слов дело не пошло из-за вечной занятости руководства. Ближе к выборам в Брюсселе вообще возобладала ментальность осажденной крепости: не время помышлять о серьезных переменах, когда со всех сторон наседают злые популисты. Не рекомендовалось даже повторять вслух старые тезисы о "демократическом дефиците" Евросоюза, так как враг подслушивает и может истолковать их так, что мало не покажется. Перестройка вообще дело тонкое – порой достаточно вынуть кирпич из фундамента, чтобы обрушилось все здание, это еще Егор Лигачев подметил. Поэтому практически все знатные европейцы на вопрос о том, как идут реформы, только многозначительно надували щеки. Один лишь живчик Эммануэль Макрон предлагал нечто несуразное: мол, находясь в тупике, следует двигаться в том же направлении, только с удвоенной скоростью. Получалась типичная совковая головоломка: запускаем производство детских колясок, а с конвейера всё равно сходят одни пулеметы. Утешало понимание того, что оно само заживет, если не расчёсывать.
Над кем смеетесь? Над собой смеетесь! Кому аплодируете? Своим могильщикам аплодируете!
Одно время в ходу была популярная страшилка: Путин всё равно извратит демократический механизм выборов так, чтобы заполнить парламент евроскептическими силами, правыми и левыми экстремистами. Возникшая напряженка якобы затормозит величавую поступь объединенной Европы к лучшему будущему, сделает весь союз принципиально недееспособным, неуправляемым и потому открытым для московского влияния. Тлетворному влиянию московского режима нынешняя Европа, охваченная дурью неомарксизма, давно открыта со всех четырёх сторон. Но вопрос, какой вариант исхода выборов выгоднее для Путина, отнюдь не праздный. Если бы нынешняя Европа работала как швейцарские часы, если бы ее народное хозяйство росло как на дрожжах, а международный вес вызывал всеобщую зависть, то можно было бы вполне понять вредительские чаяния Кремля. Но ведь ничего этого нет и не предвидится, а есть запущенный процесс загнивания. Что-то еще может по инерции работать, инструкции печатаются бойко, но проекта будущего на складе нет, как нет и сильных лидеров. Путин – кто угодно, но только не полный дебил, поддерживающий силы, которые так или иначе имеют восходящую динамику и могут этой своей самоуверенной энергетикой заразить и перезарядить всю евросоюзную структуру. Кому она рано или поздно окажется соперником, а то и противником – Китаю, что ли? Глядя из кремлевской амбразуры, не лучше ли поддержать "здоровые" срединные силы, ответственные за нынешнее состояние Европы, и обеспечить как минимум еще пять лет медленного, но верного разложения европейского организма?
В предстоящие месяцы Евросоюзу предстоит поменять весь свой руководящий состав. Там не останется камня на камне, и очень многое зависит от того, насколько нынешним лидерам удастся заместить себя своими же бледными копиями, столь же мягкотелыми и нерешительными, не понимающими, чего можно и нужно хотеть в непролазной чащобе этого безумного мира. А вдруг на их место придут новые вожди, которые откажутся покупаться на духоподъемную, но самоубийственную идеологию, описанную в начале этой статьи?
То, что процесс пошел, было заметно не только по результатам выборов, но и по перипетиям Каннского кинофестиваля. Политкорректность перестает оказывать парализующее воздействие на творчество сильных и самостоятельных натур. Ещё год назад, думаю, было немыслимо получить премию за ленту, главным героем которой является молодой человек, эволюционирующий в терпимой среде западного мультикультурного общества почему-то в обратную сторону: из восприимчивого, вполне социализированного арабского юноши, законопослушного гражданина Бельгии превращается в убежденного воина джихада, полного убийственной ненависти к миру, в котором он вырос, не зная забот и унижений. Поди ж ты – в этом году фильм братьев Дарденнов был похвально отмечен в Каннах жюри, которое, видимо, не чувствует себя оскорбленным неполиткорректным сюжетом.
Трейлер фильма Жан-Пьера и Люка Дарденнов "Молодой Ахмед"
Ещё невероятней то, что произошло с фильмом "Однажды в Голливуде" фестивального хулигана Квентина Тарантино. Он привез едва смонтированную ленту, ещё пахнущую столярным клеем, но, как это у него бывает, высоко эпатажную, идущую вразрез с приличиями. Не из-за каких-нибудь запредельно извращённых сцен, снятых при особо отягчающих обстоятельствах. И список исполнителей в главных ролях не вызывает острого отвращения: и Леонардо Ди Каприо, и Брэд Питт, да и играют они мастерски. Но возмутителен сам художественный посыл автора-ретрограда. Из содержания фильма, поставленного по мотивам реальной истории о взаимоотношениях актёра и его дублёра, можно сделать вывод, что Голливуд 60-х годов, этого мрачного средневековья прошлого века с его вьетнамской войной и фальшивым патриотизмом, с его дутым оптимизмом и отсутствием борьбы за всеобщее и полное равенство, автору как-то милей и духовно ближе, чем Голливуд сегодняшний, такой политически сознательный, ангажированный, готовый в любую минуту протестовать против чего-нибудь.
Трейлер фильма Квентина Тарантино "Однажды в Голливуде"
Да режиссёр и не скрывает этого: уже на первой же пресс-конференции он дерзко заявил, что тогдашний тошнотворно-розовый масскультурный китч, включая даже такой упадочный жанр, как итало-вестерн, ему симпатичней, чем моральный китч сегодняшний, с его обязательным разрушением духовных основ, с его благолепной и гуманистической чернухой, освящённой высшими чинами интеллектуальной и церковной иерархии. Отрицательное отношение Тарантино к передовому учению постмодернизма проявилось уже в том, как надменно он отнесся к вопросам корреспондентов "партийных газет" The New York Times и The Guardian, у которых Пулитцеровских премий больше, чем орденских планок на пиджаке Брежнева. Он попросту отвёл эти вопросы как бессодержательные.
Ключом к пониманию фильма "Однажды в Голливуде", по откровению самого режиссера, являются сцены, связанные с жизнью и деятельностью Чарльза Мэнсона, основателя и предводителя не то секты, не то семьи нового типа. Сцены хоть и проходные, но исключительно важные для понимания мироощущения Тарантино. Дело в том, что герои фильма поселились по соседству с домом продюсера, в котором и произошла знаменитая резня, и могли наблюдать за поведением высокоидейной банды. То, что завораживает художника, что вызывает у него интерес доморощенного исследователя-психолога – поиск ответа на вопрос, как и что происходит в головах и душах людей, где, на каком рубеже случается срыв, когда прекрасные побуждения соскальзывают в кровавое преступление? В то время чудовищное преступление Мэнсона основательно подорвало позиции всего движения хиппи, "детей цветов", но вразумительного ответа на сакраментальный вопрос нет и сейчас. Мэнсон не так давно умер в тюремной больнице в очень преклонном возрасте, нисколько не раскаявшись в содеянном. Его объяснения для печати, поддержанные и другими членами "Семьи", не лишены извращенной логики: "Мир несправедлив и жесток, и мы хотели исправить его. В справедливой борьбе надо идти до конца, не останавливаясь ни перед чем. Среди богатых нет невиновных, среди нас нет преступников". По словам Брэда Питта, это был момент, когда прогрессивное учение хиппи "потеряло свою невинность". Квентина Тарантино всегда занимало именно это – как зафиксировать в образах трудноуловимый момент перехода вселенской любви в ненависть, правды в ложь, добра в зло.
Тарантино никогда не был тусовочным голливудским мальчиком. Он всегда любил издеваться над святыми истинами современности. В его "Бесславных ублюдках" мстители, вместо того чтобы, мелко крестясь, милосердно застрелить изверга в лоб, расшибали его череп бейсбольной битой или заживо снимали с него скальп. Они понимали, что есть ситуации, когда, прежде чем возлюбить врага, надо загнать в его сердце ледяную иглу абсолютного страха и предчувствия неизбежного возмездия. Только так можно сбить воинственную спесь ублюдка.
В первый момент каннская тусовка не поняла, о чем речь. Ровно семь минут продолжались бурные аплодисменты, переходящие в овацию. Публика аплодировала стоя – слишком сильно было снято и сыграно. Ни одна другая лента не была в день показа встречена с таким восторгом. Но кто-то умный подсказал к утру членам жюри, что это же о них, об их мире, об их убеждениях и представлениях, поставленных автором под сомнение. Над кем смеетесь? Над собой смеетесь! Кому аплодируете? Своим могильщикам аплодируете!
В результате на Каннском фестивале фильм "Однажды в Голливуде" не получил вообще никаких премий. Ни за режиссуру, ни за актерскую игру. Профессионалы поступили правильно, по законам жанра. Большие почины, как и серьезные мысли, не должны рассчитывать на оценку фестивальных жюри. Процесс уже вряд ли можно открутить назад, и в мире, где всё связано со всем, это относится и к кино, и к прошедшим выборам.
Ефим Фиштейн – международный обозреватель Радио Свобода
Высказанные в рубрике "Право автора" мнения могут не отражать точку зрения редакции
