Александр Генис: Каждый год Институт костюма при музее Метрополитен устраивает выставки, о которых говорит, точнее – кричит весь город. Такой была экспозиция китайских сюжетов в моде, потом – католических нарядов, теперь это – “Кэмп”.

Открытие выставки привлекло множество самых ярких звезд в самых экстравагантных костюмах. Что и правильно. Описывая шоу, все критики назвали его “экстраваганцой”. Это нечто такое, что выходит за пределы обыденного, обгоняя его на сто корпусов.

Как объясняет куратор выставки Эндрю Болтон, экспозицию составляют 250 объектов от 17-го века до наших дней. В каждом зале – свой герой: "король-солнце" Людовик 14-й, Караваджо, Ишервуд, Оскар Уайльд, Энди Уорхол и другие. А над всем этим царит Сьюзен Зонтаг, чье эссе 1964 года “Заметки о кэмпе” ввели этот термин в культуру и сделали выставку возможной.

Вот тут и начинается самое интересное. Что, собственно, такое “кэмп”? Выставка отвечает на этот вопрос, начиная с исторической ссылки. Впервые этот термин найден в пьесе Мольера “Проделки Скапена”. Там он означает напыщенную, манерную позу, которую принимает персонаж, желая казаться важнее, чем есть. Все эти значения сохранились до наших дней. В первую очередь кэмп – это поза, которая напоминает “чайник”. Человек стоит подбоченившись, выпятив грудь (или живот, это уж как получится) и выставив одну ногу вперед.

Намного позже это слово вошло в английский язык. Оксфордский словарь приводит первое определение 1909 года: "показной, преувеличенный, деланный, театральный; женоподобный или гомосексуальный”.

Современные словари объясняют это так: “Доминанты кэмпа – фривольность (игра), излишество формы, подчеркнутая сознательная ориентация на искусственность и эстетизм, отодвигающий, затемняющий содержание”.

Но это только начало. Кэмп кажется неисчерпаемым, и это объясняет эклектичность экспозиции. Сперва – исторические костюмы: пышные мужские наряды с туфлями на высоких каблуках. Потом манекены денди в нарядах Уайльда. Наконец, безумные экспонаты сегодняшних модельеров – от сумок-утюгов до платья из долларов, свадебного наряда в виде торта и лебединого костюма певицы Бьорк. Завершает выставку новейшая интерпретация кэмпа как демонстрации “гендерной флюидности”. В эпоху обостренного интереса к проблеме идентичности, в том числе и половой, “наряды без гениталий” (так называются самые необычные экспонаты) смотрятся как политическая декларация.

О выставке можно говорить дня два – так она богата и разнообразна. Но главное уже и так ясно: это самая декадентская, самая провокационная выставка в Нью-Йорке, которая призвана возбуждать споры и искать ответы.

Первый, как говорят сами кураторы: что все же значит кэмп для каждого из нас?

Соломон, я обращаю этот вопрос к вам.

Соломон Волков: Все определения кэмпа, которые вы здесь привели, совершенно справедливы. Любопытно, что действительно понятие "кэмпа" на самом деле существовало столько, наверное, сколько вообще культура существовала. Я думаю, во времена Гомера был еще какой-нибудь кэмповый певец слепой.

Александр Генис: Гесиод, который написал пародию на Гомера.

Соломон Волков: Вот видите. Так что ничто не ново под луной. Но здесь, конечно, как вы тоже справедливо подчеркнули, важна роль Сьюзен Зонтаг, с которой мы оба были знакомы, необыкновенная женщина. Всякий раз, когда я беру томик Сьюзен Зонтаг, а это украшение моей библиотеки, многие из них с ее дарственными надписями, то я погружаюсь в ее тексты, и я дивлюсь двум вещам: во-первых, насколько актуальны ее соображения, они не устаревают. А второе – с какой элегантностью, точностью выражены ее воззрения и взгляды.

Александр Генис: Сьюзен Зонтаг была учительница Америки, она очень многое изменила в эстетических вкусах американцев. Я всегда встречал Сьюзен Зонтаг в двух местах: в очереди на русские фильмы, например, на фильмы Алексея Германа, которые она смотрела с наслаждением и называла его лучшим нынешним режиссером.

Соломон Волков: И на балетах Баланчина? Там она была регулярно.

Александр Генис: Это вы ее там встречали, а я ее встречал в ресторане "Самовар". Каждый раз, когда отмечался день рождения Бродского или день его кончины, Сьюзен Зонтаг обязательно там была, ела, пила и читала стихи Бродского. Так что Сьюзен Зонтаг не была чужда русской общине, и мы ей за это очень благодарны.

Ее эссе "Заметки о кэмпе" сделали ей имя. В 1964 году текст был напечатан в журнале "Партизан ревью". Молодая эссеистка стала настолько знаменитой, что ее прославила поп-культура, в первую очередь Энди Уорхол, который назвал ее "мисс Кэмп".

Она всегда интересовалась чем-то сложным. Есть очень интересные мемуары Сьюзен Зонтаг о ее ранней молодости, когда она еще школьницей была. Вдруг она узнала, что по соседству живет Томас Манн, и она отправилась к нему в гости. Представляете себе, девочка-школьница приходит к нобелевскому лауреату Томасу Манну, чтобы с ним поговорить о литературе.

Соломон Волков: Это уже кэмповая ситуация.

Александр Генис: И вот эта девочка спрашивает у Томаса Манна, что его интересует в американской литературе. Томас Манн говорил, что больше всего интересует успех Хемингуэя. И Сьюзен Зонтаг сказала: "Вы же великий писатель, как вы можете любить этого проходимца, который удовлетворяет вкусы толпы?" Вышел некий скандал, Сьюзен Зонтаг всю жизнь гордилась тем, что поссорилась с Томасом Манном. Но на самом деле она была очень терпима к самым разным проявлениям культуры. Вот кэмп как раз и говорит о том, что Сьюзен Зонтаг можно считать проматерью постмодернизма, потому что там-то она и сумела объяснить, как может быть культура одновременно плохая и хорошая.

Соломон Волков: Кэмп стал важнейшей составной частью (помните составные части марксизма) постмодернизма. Постмодернизм без кэмпа не может быть, хотя кэмп существовал до постмодернизма.

Александр Генис: Но и постмодернизм существовал до постмодернизма, если уже на то пошло. Но так или иначе, это все помогло формулировкам. Ведь эстетика – это формулировка того, что уже существует. Сьюзен Зонтаг принадлежит трехчастное деление культуры, которое очень актуально и сегодня: оно работает, оно интересно. Она считала, что существует высокая культура, она всегда существовала – это "Илиада", это Рембрандт, это "Божественная комедия", Сократ, Христос, это тоже высокое искусство в ее представлении. Главное в ней то, что эстетическая сторона подчинена морали, эстетика идет за моралью, ибо мораль важнее всего. Есть в произведении нравственный урок, который читатель должен выучить.

Соломон Волков: Нравственный императив по Канту.

Александр Генис: Ради этого, собственно говоря, и все сочиняется – будь то "Илиада", Шекспир или Толстой. Но есть и авангардная эстетика, которая существует с тем, чтобы воспевать безобразное, безнравственное. Это эстетика маркиза де Сада, эстетика Рембо, Кафки, Арто. “Цветы зла” – вот что это такое. Но кэмп – третья категория культуры, которая исключает моральную сторону вообще, как исключает и любую серьезность, любую трагедию, оставляя эстетическую сторону и, следовательно, искусство становится развлекательным. При этом важно понять разницу между кэмпом и китчем – два термина эстетических, которые начиная с 60-х годов определяют нашу культуру. Они похожи друг на друга, но кэмп – это "китч" в кавычках, это эстетизация дурного вкуса.

Вот вооруженного этими теоретическими установками зрителя приглашают на выставку. Делается это очень тонко: все залы украшают цитаты из Сьюзен Зонтаг. Иногда мы видим, как пишущая машинка выстукивает эти самые цитаты. Мы видим всюду портреты Сьюзен Зонтаг, мы видим записи с ней, она как бы парит над этой выставкой, и мы должны воспринимать ее сквозь эстетические оценки Сьюзен Зонтаг. Я подумал: каково эссе, которое может создать целую выставку.

Соломон Волков: Развернуться на целую выставку. Это доказывает содержательность текста, сколько же было сжато материала в этих заметках о кэмпе.

​Александр Генис: И все же, что же такое кэмп? Для меня кэмп – это чрезмерность, от этого оно становится смешным. Но человек в наряде этого самого кэмпа, который может выглядеть совершенно дико, это понимает и с этим играет. (Таких посетителей было много на открытии выставки).

Главный для меня, да и для кураторов выставки персонаж – Оскар Уайльд. Он – воплощение кэмпа. Уайльд понимал, что он может либо смеяться вместе с другими, либо смеяться над собой. Оскар Уайльд был человек потрясающего вкуса, и он умудрялся этот вкус донести до всех. Он говорил, что надо либо быть произведением искусства, либо носить его. Уайльд влиял на всех. Когда он приезжал в Америку, то спускался в шахту и там читал лекции о том, как надо одеваться. Рабочим это нравилось. Уайльд имел огромный успех в Америке.

На выставке мы видим портреты Оскара Уайльда, они все полны достоинства, но в то же время есть в нем то самое чрезмерное, что определяет кэмп. Пожалуй, самая кэмповская ситуация с Оскаром Уайльдом связана с его могилой. Я не так давно был на кладбище Пер-Лашез в Париже, мы знаем, что там похоронены парижские коммунары, в школе еще учили. Конечно, это чепуха, потому что оно знаменито и тем, что там похоронен Шопен, Моррисон и главная могила – Оскара Уайльда. Она настолько популярна, что памятник забрали в стеклянный ящик, чтобы нельзя было дотронуться. Весь этот прозрачный ящик покрыт поцелуями, туда подходят, намазав губы помадой, и целуют стеклянный саркофаг Оскара Уайльда. Я не могу себе представить ничего более кэмпового, чем эта картина.

Соломон Волков: Это потрясающе. Конечно, Уайльд – грандиозная фигура.

Для меня в кэмпе, как и для вас, как я понимаю, главное – ирония, самоирония. Ничто в кэмпе не существует на 100% всерьез. От того, как артист, художник, писатель презентует свою кэмповскую позицию, от процентного количества самоиронии зависит, как мне представляется, и привлекательность этого творческого высказывания. Я вам приведу в пример фигуру, которая, на мой взгляд, тоже принадлежит, безусловно, к кэмпу, хотя не всегда мы об этом вспоминаем, – это Александр Вертинский, его песни. Посмотрите, сколько кэмпового в этой фигуре. Традиционно мы знаем и понимаем, что кэмп связывается с гей-субкультурой. Относительно Вертинского этого сказать нельзя, он не был геем. Но он, безусловно, работал в рамках кэмповой культуры, начиная со своего костюма Пьеро и кончая этой немножко сладковатой, немножко наоборот приперченной манерой.

Александр Генис: Претенциозной.

Соломон Волков: Произношение, декламация, голос и содержание – там же всегда масса иронии. У него бывали и патетические песни про погибших юнкеров, про родину – это был другой жанр. Но основная тенденция искусства Вертинского – это все-таки кэмповая ирония, в первую очередь самоирония, над собой он смеется.

​Александр Генис: Когда вы говорите о гомосексуальной составляющей кэмпа, то это, конечно, бесспорно, на этой выставке очень много примеров тому, но гей-культура отнюдь не исчерпывает содержания ни выставки, ни этого понятия. Гораздо точнее употребить тот термин, который все время фигурирует в кураторских объяснениях выставки: “гендерная флюидность”. То есть это что-то между полами, это что-то неопределенное, это что-то такое, что не относится к мужчине и женщине или относится и к тем, и к другим. Бесконечность пола – вот что такое кэмп.

​Я только что был в Чикаго, говорят, что на Мидвесте очень терпимый народ, я об этом вспомнил, когда зашел в кафе, а там уборная. Вы знаете, сколько разговоров идет о том, какие уборные сейчас должны быть – гендерные, трансгендерные, универсальные. Так вот, на дверях этой уборной была табличка: нарисованы мужчина, женщина и динозавр, чтобы уже для всех. Вот эта табличка в уборной и есть кэмп.

Соломон, кого, по-вашему, в русской литературе можно назвать кэмповым автором?

Соломон Волков: Я думаю, что в значительной степени им был Михаил Кузмин.

Александр Генис: Да, это бесспорно. С его песнями, с его манерами.

Соломон Волков: Песни особенно, те, которые он выпевал жеманным образом, преподносилось не всерьез. Я сам, естественно, живьем Кузмина не мог слышать, и записи его, насколько я знаю, не сохранились. Но я разговаривал с Лилей Брик, которая слышала, как Кузмин выпевал свои песенки, она говорила, что это было совершенно очаровательно. Они, кстати, были очень популярными, может быть, они не были народными, не "Эй, ухнем" или какие-нибудь каторжные песни, но в кругах интеллигенции начала ХХ века песни Кузмина расходились очень широко. И его проза тоже имеет ярко выраженный кэмповый оттенок, и конечно же, стихи. Это что касается Кузмина.

Александр Генис: А в современной культуре?

Соломон Волков: До современной культуры я хочу напомнить об авторе, которого почему-то редко вспоминают, – это Константин Вагинов. Настоящая его фамилия была Вагенгейм, он был сыном жандармского полковника. Тем не менее, советская власть, может быть, его не замечала, хотя ему позволяли печататься, но и он обошелся без того, чтобы быть арестованным, умер в своей постели, что для 1930-х годов могло считаться большим везением. Я считаю, что и проза, и стихи Вагинова тоже принадлежат к кэмпу. Должен добавить, что Бродский в разговорах со мной высоко ценил Вагинова, ему очень нравилась именно его проза, даже больше, чем стихи, он его тексты сравнивал с осыпающейся блеклой тканью. Я совсем недавно перечитывал "Козлиную песнь" Вагинова, "Бамбочаду" его и дивился тому, насколько актуальна сейчас эта проза. Очень многие современные авторы, зная или не зная, подражают Вагинову. Это очень крупная значительная фигура.

А из сравнительно недавнего литературного творчества я бы отнес к жанру кэмпа произведение Саши Соколова "Палисандрия". Вся история, связанная с персонажем Палисандром, его деятельностью, житием и любовными похождениями, она, конечно, кэмповая по своей сущности. А вы, Саша, что скажете?

Александр Генис: Если говорить о нашей современной литературе, то, наверное, самый кэмповый автор Виктор Ерофеев с "Русской красавицей", да и с поздними своими сочинениями. Его прозе не чужда и гендерная флюидность, и чрезмерность. Может быть, стоит упомянуть Аксенова, который в своих поздних романах играл в эту кэмповую игру. Хотя, я думаю, в целом это не очень свойственно русской литературе. Возможно, эта барочная избыточность характерна скорее для американского творчества и для американской культуры.

(Музыка)

Александр Генис: Соломон, кэмп и музыка.

​Соломон Волков: Ярчайшим представителем кэмпа в американском исполнительском творчестве является пианист Либераче, который, когда я в Америку приехал, был еще весьма и весьма в центре внимания, обожания, славы, огромных гонораров. Он родился в 1919 году и умер в 1987-м, ему было 67 лет. И умер от СПИДа. Он судил за клевету человека, который обвинял его в том, что Либераче – гей, а Либераче настаивал, что он не таков, и выиграл это судебное дело. Но это были времена еще доисторические, когда популярные шоумены еще не афишировали своей принадлежности к гей-культуре. Либераче был замечательным пианистом. Имя его Владжу, у него отец был итальянец, отсюда Либераче, а мать – полячка. Каким-то образом их семью посетил знаменитый польский пианист и даже одно время президент Польши Игнаций Падеревский. Как пианист он шагал по обе стороны границы, он Шопена играл замечательно (кстати, в Шопене тоже есть элемент кэмповости), он балансировал на грани поп-знаменитости, собирал многотысячную аудиторию. И вот Падеревский обратил внимание на юного Либераче, посоветовал ему пойти в консерваторию, посоветовал ему именовать себя Либераче, а польское имя опустить.

Александр Генис: У него было только одно имя, все его звали просто Либераче.

Соломон Волков: Либераче так прославился, что превзошел рекорды массового успеха у Падеревского, который мог считаться самым популярным классическим пианистом своего времени. Популярность Падеревского превосходила популярность Рахманинова, уверяю вас. Но Либераче собирал еще большую аудиторию, конечно, переполненный Карнеги – это пустяки.

Александр Генис: Даже Мэдисон-сквер-гарден.

Соломон Волков: Потом какой-то особый стадион в Чикаго, где сто с лишним тысяч человек пришли послушать Либераче.

Александр Генис: Поразительно то, что он играл классическую музыку.

Соломон Волков: И здорово играл, он был замечательный пианист.

Александр Генис: Пианист он был замечательный, но часто приходили не музыку слушать. Либераче был великим мастером пиара. Кстати, знаете, кто еще был таким мастером? Дали, и это тоже кэмп. Помните, как Дали стал знаменитым: он из Мадрида взял такси до Парижа. Когда он доехал до Парижа, там уже все знали, кто такой Дали. Вот так и Либераче. Можно посмотреть на его записи, где он въезжает на сцену на белом лимузине, сбрасывает белое меховое манто, остается в белом смокинге, вытирает лоб белым платком и играет на своем белом рояле огромного размера, который был специально для него сконструирован, при свете белых свечей – без подсвечника не выступал.

Соломон Волков: Целый канделябр. Это была грандиозная штуковина.

Александр Генис: Все, что было связано с Либераче, было чрезмерным. Он играл Чайковского, Рахманинова, Шопена – и играл действительно замечательно. Я хочу понять, можно ли всерьез слушать музыканта, который приезжает на сцену в белом лимузине?

Соломон Волков: Я слушал с удовольствием. Я не могу сказать, что Либераче мой самый любимый пианист, никоим образом, но сказать, чтобы он у меня вызывал какое-то возмущение, чтобы я был таким пуристом, говоря, что нет, так нельзя…

Классическая музыка говорит сама за себя. Если человек заставляет такую массовую аудиторию – сто тысяч человек – послушать Чайковского или Рахманинова, то что может быть лучше в этом сюжете, как говорила одна моя знакомая.

Александр Генис: А сейчас мы покажем кусочек из выступления Либераче. Это очень любопытная история, он выступал в Лондоне, зрители его просили играть разные опусы на бис. Он сказал: "Знаете что, я сыграю все сразу". Вот так называемый Лондонский концерт из “всего сразу”.

(Музыка)

Александр Генис: Соломон, все, о чем мы говорим, относится к 60-м годам, 70-м годам, но мы живем в XXI веке. Что такое кэмп сегодня?

Соломон Волков: Ярчайшей представительницей кэмпа в современном музыкальном искусстве является всем известная, знаменитая и всеми любимая певица Анна Нетребко. О ней была большая статья в "Нью-Йорк таймс", где ее превозносили и описывали именно в кэмповой культуре, в кэмповой эстетике, мол, вот настоящая дива, настоящая поп-звезда оперы, у которой все больше чем жизнь.

Александр Генис: Ну, в любой опере все больше чем жизнь. Разве не так?

Соломон Волков: Опера – жанр кэмповый в значительной степени. Но Нетребко в опере – это куб в квадрате или квадрат в кубе, в математике я не разбираюсь. Все, что она делает на сцене, – это преувеличенные эмоции и невероятная интенсивность. Но такая она и в обыденной жизни, приватной, условно, потому что на самом деле у Нетребко приватной жизни, по-моему, нет.

Александр Генис: У любой поп-звезды приватная жизнь – это часть имиджа.

Соломон Волков: Во-первых, это оперная певица, а не поп-звезда. А во-вторых, она искусство контакта с массовой аудиторией довела до возможного совершенства, большего тут придумать нельзя. Я не участвую в Инстаграме, но постоянно мне присылают имиджи Нетребко в Инстаграме. Она фотографирует сама каждый свой шаг. Я удивляюсь, когда она это все успевает, потому что у нее огромный репертуар, она все время на сцене. Буквально на каждом новом снимке она в новом наряде, и этот наряд всякий раз абсолютно экстравагантный, она находит в этом колоссальное удовольствие. И ее аудитория с ней вместе получает это самое удовольствие.

Александр Генис: Нетребко была бы замечательным персонажем на этой выставке.

Соломон Волков: Живьем поставить там, и не нужно колпака стеклянного ставить, ее бы так и покрыли бы поцелуями с головы до ног. А мы покажем фрагмент из оперы Беллини "Сомнамбула", в которой Нетребко демонстрирует нам все прелести итальянского вокала в жанре кэмпа.

(Музыка)