1939 год. Большой террор заканчивается, Красная армия входит в Польшу. О том, что представлял собой СССР перед началом Второй мировой войны, после десяти лет сталинских преобразований, рассказывает Орландо Файджес – профессор Лондонского университета и один из ведущих исследователей большевистской революции. Его книга "Трагедия народа", посвящённая захвату большевиками власти, Гражданской войне и голоду, была издана в 1996 году, получила пять литературных премий и опубликована в России. Его второй мировой бестселлер – "Шепчущие: Частная жизнь в сталинской России" – появился на свет уже при Путине (2007) и так и не увидел свет в Москве. Издательство, купившее права на перевод и даже осуществившее его, отказалось от публикации. Российские читатели не увидели на прилавках и долгожданного перевода другого мирового бестселлера – книги Тимоти Снайдера "Кровавые земли. Европа между Гитлером и Сталиным" (2011). Снайдер вынужденно издал эту книгу на русском языке не в Москве, а в Киеве в 2015 году.
– Профессор Файджес, чем стало советское общество к 1939 году – как изменили коллективизация, индустриализация и Большой террор повседневную и личную жизнь человека?
Реальный социализм принёс товарный голод, когда есть деньги, но на них нельзя купить то, что хочешь
– Это было сложное, разрушенное, поврежденное и даже травмированное общество. Миллионы крестьян по-прежнему находились в движении, разобщённые коллективизацией, которая привела к бесчисленным смертям, разгрому десятков тысяч сельских поселений. Социальная принадлежность из-за сталинского террора сместилась и перепуталась, что способствовало разжиганию недоверия, страхов и неуверенности.
Более того, коллективизация отняла у людей их землю, скот, и они работали на государство почти бесплатно – за трудодни, за "палки". Реальный социализм принёс то, чего не было в царской России и чего нет в нынешней РФ, – товарный голод, когда есть деньги, но на них нельзя купить то, что хочешь. Это состояние во многом противоестественное, и почти все помнили, что ещё во времена НЭПа – рынков, базаров и ярмарок – на свои кровные можно было приобрести почти всё, и довольно быстро.
С начала 1930-х начинается страшная скученность: в городах люди съезжались вместе в общежития, ютились в коммуналках – по одной семье в комнате, а иногда в одной комнате проживало несколько семей. Даже в столицах, но тем более на стройках пятилеток – в новых промышленных центрах – часть людей жила вообще в бараках, а то и в землянках и полуземлянках с самодельными печками. Я не говорю о ссыльных, высланных и многочисленных заключённых ГУЛАГа – их условия жизни можно назвать условиями смерти.
Что касается пропаганды, которая долдонила о том, что теперь все стали счастливыми из-за того, что построено справедливое общество, то вряд ли агитация в таких условиях звучала особенно убедительно.
– Как изменилась семейная жизнь в сталинской России по сравнению с таковой в Российской империи?
– Коллективизация и Голодомор не только убили миллионы людей, разорили село, но и разрушили сам уклад русской крестьянской жизни, складывавшийся веками, основанной на индивидуально-семейном хозяйствовании и распределении ролей в семье.
На семейном уровне – патриархальная семья, во власти – авторитарный деспотизм
В 1930-е годы было очень много разбитых, неполных семей, в первую очередь речь идёт о раскулаченных, семьях репрессированных, семьях тех крестьян, кто отправился в город, чтобы не умереть от голода.
Государство не очень ценило семейные ценности: вспомним культ Павлика Морозова – ребёнка, согласно официальной версии, выбравшего вместо верности семье верность государству.
В 1920-е годы власть вела много разговоров о новой семье, иногда даже об освобождении женщины от вековых оков, кухонного рабства, духе коммунизма, равноправии полов… А завершилось всё в 1930-е годы на семейном уровне – патриархальной семьёй, так же как и во власти – авторитарным деспотизмом. Беседы о том, что женщин надо освободить от домашнего труда и освободить для работы вне дома, на производстве, вылились в конечном итоге в то, что на них оказалось взвалена и работа вне дома, и домашние обязанности.
– Как вашу книгу "Шепчущие" коллеги-историки приняли в разных странах? Где наблюдалось больше положительных отзывов и по каким пунктам монографию порицали?
– На Западе в целом книгу восприняли положительно, было много хороших рецензий. Неплохо откликались о работе и русские историки, читавшие монографию на английском. Настоящей неожиданностью для меня стало то, как много позитивных отзывов последовало от китайской интеллигенции.
Отдельные левые западные советологи писали о том, что выводы моей книги неправильные – по их мнению, на самом деле немало людей в СССР чувствовали себя счастливыми из-за сопричастности великому советскому проекту, а советская власть дала многим простым людям немало возможностей. Другие указывали на то, что, поскольку в сборе писем, интервью и иных документов участвовал "Мемориал", и свидетельства, на основании которых написана книга, в значительной мере были голосом жертв репрессий или их родственников, то моя книга нерепрезентативна и она не описывает советское общество в целом.
– Какие другие дискуссии относительно сталинизма шли на Западе в последние три десятилетия?
– Поднимался вопрос о причинах голода 1930-х годов, в, частности, голода в Украине – каковы были мотивы Сталина. Вообще, роль вождя в репрессиях снова подверглась переоценке – она стала видна яснее, но зачем он убивал людей в таких количествах? Немало обсуждений шло о так называемой "субъективности сталинизма": Йохан Хелльбек, используя дневники и письма, пытался понять "я" советского человека в начале правления Джугашвили. В какой-то степени тянутся дебаты о тоталитаризме – можно ли использовать эту модель для описания СССР 1920–30-х годов? И даже вопрос об идеологической принадлежности советской системы в 1920–50-е годы тоже не уходит – отвечала ли её саморепрезентация её сущности?
Нет прямого оправдания или даже возвеличивания, восхваления сталинизма. Остаётся важной темой "Сталин и Запад" – каковы были его цели по отношению к Западной Европе и Америке, в том числе в холодной войне?
Сталинщина – это гипертрофированная форма ленинщины
Новым стал языковой, культурно-лингвистический анализ личности Сталина, был поднят вопрос: в какой степени его этническая принадлежность определяла его мировоззрение и политику?
– В каком смысле сталинизм был порождением и продолжением большевизма? Правы ли сталинисты, заявляющие, что Сталин – это Ленин сегодня, или же троцкисты, утверждающие: Джугашвили извратил наследие Ильича?
– Здесь нет однозначного ответа. Вероятно, что коллективизация – насильственные способы, которыми её провёл Сталин, – была чужда Ленину, который создавал сельхозкоммуны и сельхозартели, товарищества обработки земли и отчасти поддерживал кооперацию, когда вводил НЭП, он действовал более хозяйственными механизмами. Сталин, свернувший НЭП, в свою очередь стал точно таким же революционером, как Ленин, который изменил жизнь России в 1917–1922 годах.
Но однозначно то, что и Ленин и Сталин были большевиками и коммунистами. Я согласен с Солженицыным, который говорил, что сталинщина – это гипертрофированная форма ленинщины. Это было в природе революции, в её развитии – двигаться в направлении сталинизма.
Продать сырьё и хлеб за рубеж, купить там станки и построить тяжёлую промышленность, которая не производит товары народного потребления, – это не путь в современность
Хотя многие видят историю 1920−30-х годов как серию волн террора, не связанных между собой, я не согласен с таким подходом и полагаю, что всё это было проявлениями одного феномена – сталинщины. Раскулачивание, депортация, коллективизация, искусственный голод, насильственная индустриализация, репрессии против национальных меньшинств, Большой террор – всё это стало частью одной политики – сталинской революции. Как следствие – создание общественного и политического ландшафта, находящегося в руках одержимого лидера. Ради безопасности – так, как он её понимал, – Сталин уничтожал целые части общества.
Ну и конечно, массовые расстрелы однопартийцев-коммунистов – это как-то не по-ленински.
– Современные историки по-разному определяют сталинские преобразования. Шейла Фитцпатрик называет их модернизацией, Олег Хлевнюк не применяет это слово к режиму репрессий. Как вы считаете: то, что происходило в 1929–1939 годах, – это всё же прогресс или скачок в новое средневековье?
– Я совсем не согласен с тезисом Фитцпатрик о модернизации.
Сколько миллионов людских жизней он пожертвовал для того, чтобы быстро построить заводы?
Да, индустрия быстро росла, но каким способом? Продать сырьё и хлеб за рубеж, купить там станки и построить тяжёлую промышленность, которая не производит товары народного потребления, – это не путь в современность. Экономика должна расти естественным, органичным путём, а в годы сталинизма она состояла из перекосов.
То, что устроил Сталин, было не модернизацией, а каннибализацией советского общества, причём часто в прямом смысле слова. Этот процесс сопровождал урбанизацию. Вспомним людоедство во время голода 1932–1933 годов в ходе коллективизации сельского хозяйства, а также поедание людей в ГУЛАГе и иных местах лишения свободы, скажем, Назинская трагедия на острове посреди Оби, когда тысячи раскулаченных ссыльнопереселенцев умерли, брошенные под открытым небом, и многие пожирали друг друга.
Сколько миллионов людских жизней он пожертвовал для того, чтобы быстро построить заводы? В каком убожестве и дефиците прозябали остальные? Да, можно согласиться с тем, что добыча вольфрама, молибдена, золота и нефти важна для производства техники, но в 1930-е годы это происходило за счёт того, что людей гробили в сибирской тайге и в вечной мерзлоте в тундре.
– Российская империя, хоть и не была наиболее богатым государством, обладала самой большой в мире армией. Насколько увеличился уровень милитаризации страны к 1939 году по сравнению с 1913-м?
Сталин "перестраховывался", он уничтожал иллюзорного, воображаемого врага
– Я рассматривал эту военизацию в общественно-культурном измерении. Культ военных героев, постоянной борьбы, самопожертвования, Гражданской войны – кинофильм "Чапаев" – подобного не наблюдалось в царской России. Массовая военная подготовка в организациях типа "Осоавиахима", многочисленных клубах и кружках – это было новацией большевиков. Партия также была исключительно милитаризована.
Индоктринация населения, подготовка к жертвам – всё это на уровне плакатов, лозунгов, визуальных образов, произведений искусства и пропаганды преследовало сталинского подданного с младых ногтей до работы и до его смерти, скажем, на поле боя.
– Насколько были эффективны сталинские репрессии с точки зрения самого Сталина? Одни указывают на то, что он добился того, чего хотел: восстаний и заговоров не наблюдалось на протяжении всей Второй мировой войны. Другие подчёркивают, что замученный народ не хотел воевать, отсюда и сложности в ходе войны в Финляндии и поражения 1941–1942 годов.
– Не думаю, что сталинский террор дал вождю какие-то преимущества, ведь в основном он уничтожал иллюзорного, воображаемого врага. Сталин "перестраховывался". Конечно, в советском государственном аппарате было какое-то количество немецких и вообще иностранных шпионов – как и в любой другой крупной стране в то время – и они тоже попадали под косу Великой чистки. Но основные пострадавшие были невиновными! И террор породил очень много недовольных советской властью – не только сами репрессированные, но и их родственники, друзья, просто неравнодушные люди. Было убито немало образованных, а часто и талантливых людей, специалистов в самых разных областях: от культуры до промышленности, которая производила в том числе оружие и боеприпасы.
Немало жителей стран Балтии или Украины, но также и Беларуси и России встречали немцев как освободителей.
Сложно представить, что Тухачевский, которого расстреляли якобы за заговор, стал бы грезить красным наполеонизмом в годы войны с немцами. В результате репрессий в 1941 году во главе армии стояло много неопытных командиров, которые к тому же были запуганы и боялись принимать самостоятельные решения – это и стало одной из причин новых страшных жертв во время схватки с нацизмом.
