На горле у Павла Никулина татуировка Born Free, и главная тема его исследований –​ человеческая свобода. О том, что у этой свободы есть пределы, Павлу Никулину регулярно напоминают спецслужбы, несколько раз срывавшие презентации альманаха moloko plus, который Павел и его друзья издают с 2017 года. Названный в честь коктейля, утешавшего героев романа "Заводной апельсин", альманах сообщает читателям: "Мы пишем про экстремизм, насилие, наркотики, гендер, нацизм, секты, тюрьму и прочие занятные вещи. Мы врываемся в самые дикие слэмы. Гладим ментовских собак, пока наши презентации срывают по обращениям мертвецов". Вышли три тематических номера альманаха: Терроризм, Наркотики, Революция, а пока собираются материалы четвертого, посвященного патриархату, Павел Никулин принял участие в подготовке поэтического сборника "Лирика" – как выяснилось, эту "лирику", как и moloko plus, можно глотать.

В интервью Радио Свобода Павел Никулин рассказывает о том, как появилась "Лирика":

– Сборник был создан по пятам фестиваля "Лирика", который прошел в прошлом году в Питере. Нам очень понравилось название, потому что там есть игра смыслов. Lyrica – это лекарственное средство, которое любят российские потребители наркотиков из-за его эффектов. Мы и в обложке это обыграли – обложка похожа на пачку этого лекарства. Мы дважды продавали номера "Лирики" на мероприятиях, которые устроили фонд Андрея Рылькова и еще несколько институций после того, как случилось дело Ивана Голунова.

– Существует множество поэтических кружков, которые не пересекаются друг с другом, у всех свои иерархии, свои представления о величии. Есть журнал поэзии "Воздух", до недавнего времени существовал "Арион", есть портал Stihi.ru и много чего еще. Где обитают авторы "Лирики"?

– На обложке "Лирики" указано название трех формаций – это петербургский поэтический проект "Вольность", это "Маяковские чтения" и moloko plus – альманах, который я учредил со своими товарищами. Мы занимались версткой, организационными вопросами, я предоставил свои стихи, но не влиял на редакционную политику.

– Расскажите об авторах "Лирики".

– Коля Дайнеко. Когда мы попросили его написать биографию, он сказал: напиши, что я чувак. Это человек, который живет и, видимо, будет всегда жить в стиле панк. Это человек, который во время любого панк-концерта прыгнет в толпу с самой высокой точки. Как-то раз он упал на меня. Там есть стихи Артема Камардина, который проводит Маяковские чтения. Там есть стихи Дани Берковского – это московский художник, вокалист группы "Цветы круглосуточно". Это тоже такое наркотическое обыгрывание, потому что по городской легенде в ларьках "Цветы круглосуточно" раньше продавались наркотики. Ира Волынская – петербургская поэтесса, участница группы "Перекор". Моя подруга Юлия Вильянен, она сейчас живет в Берлине. Поэтесса Эвелина Ганьска из Украины. Что касается отношений к другим формациям, мне так повезло, что я просто никого не знаю. Это не какое-то высокомерное незнание – это просто невежество.

– Панк-зин не может быть похож на обычный литературный журнал вроде "Нового мира". В оформлении обязан быть хаос.

– Портреты авторов делал Берковский, и очень интересная вёрстка. У нас не было верстальщиков, и поджимали сроки. Мы просто распечатали все стихотворения, взяли белые листы А4 и начали построчно вырезать, клеить клеем ПВА, получили толстый слоеный бутерброд текстов и картинок. И его отсканировали.

– Примерно так делался альманах "Метрополь" 40 лет назад.

– Мы специально не стали потом чистить это всё, получилось грязно, с какими-то вставками. Мы еще хотели минимизировать количество отходов, поэтому клеили не на чистые листы А4, а на использованные. Я недавно подавал документы на очередную визу, и у меня осталось много ксерокопий пустых страниц паспорта: почему-то требуют весь паспорт сдать, а потом отдают ненужные листы. Поэтому где-то проскакивают пустые страницы моего загранпаспорта, какие-то отметки. Решили эти метки тоже оставить, получился такой очень грязный сборничек.

– Чтобы опубликоваться в "Лирике", обязательно быть панком? Все авторы позиционируют себя как панки?

​– Я думаю, нет. Панк здесь уходит от конкретной субкультуры музыкальных направлений к философии, дизайну, майндсету. А для того чтобы попасть в "Лирику", нужно с нами общаться. Сейчас обсуждаем, как будем делать следующий сборник, чтобы соблюдать гендерный баланс, идеологический баланс и так далее. Когда у организаторов Маяковских чтений спрашивают, как попасть на чтения, они отвечают: записывайтесь через сайт Госуслуги. Я думаю, не надо записываться через Госуслуги в "Лирику", но знать нас лично нужно, иначе очень сложно будет пробиться.

– И, наверное, все-таки писать то, что вам нравится? К вам приходят Анна Ахматова и Иосиф Бродский – вы публикуете их стихи или отвергаете?

​– Мне интересно, о чем они сейчас писали бы. Вообще, я думаю, достаточно понравиться только кому-то одному из нас. Я не буду вмешиваться в выбор, который сделают Маяковские чтения или "Вольность". Мой вкус не должен играть главенствующую роль. Для меня это в том числе эксперимент с собственной гордыней, попытки искать компромисс. Я могу сказать, что мне не нравится это стихотворение, но мы выступаем с человеком на одной сцене, я вижу, как реагирует на него публика, вижу, что люди приходят его послушать. У меня уже шок, что в 2019 году, когда есть рэп, когда есть огромное количество других жанров, люди всё еще приходят слушать стихи. Господи, до сих пор слушают и читают стихи в рифму! Это для меня самый большой шок, конечно.

– Кто ваш любимый поэт?

– Это очень сложный вопрос. Я вчера перечитывал стихи украинского поэта Максима Матковского, мне он очень нравится. Мне очень нравится то, что писал Ярослав Могутин. Нравятся стихи Егора Древлянина – вокалиста группы "Шумные и угрожающие выходки", особенно его любовная лирика, очень страшная и болезненная.

– А что-нибудь из того, что выпускают в серии "Библиотека поэта"?

– В школе, когда мы проходили Маяковского, мы дико тащились. У меня очень сложное отношение к Бродскому, потому что некоторые тексты меня пробирают до мурашек, но как только я представляю, как он их читает своим голосом, мне становится не по себе.

– Кто ваш учитель? Есть такой человек, который сказал: пиши стихи?

– Когда я прочитал "Улисса" Джойса, я понял, что в литературе может быть всё. После "Улисса" я прочел сборник Алексея Никонова, вокалиста группы "Последние танки в Париже". Сборник назывался "НеХардКор". Я бы не сказал, что это великая литература, но меня это сильно встревожило, потому что я понял, что можно писать так.

– Вы – такой авангардный человек, а moloko plus и "Лирика" – это печатные издания. Архаичная форма – бумажная книга. Знаю, что вы не хотите распространять свои издания в электронном формате. Почему?

​– Бумажная книга создает эксклюзивность. Она создает копию со своими дефектами, человек может в нее что-то вложить, что-то написать, порвать ее, испачкать, намочить. Если издатель эти копии допечатывает, там могут быть какие-то правки, может чуть-чуть отличаться бумага, краска, цветопередача – это всегда что-то другое, невозможно скопировать на сто процентов так же. Это очень хороший и четко артикулированный протест против не очень бездумного цифрового потребления. Есть приложение в айфоне и в андроиде, которое позволяет сохранять текст и читать офлайн. Предполагалось, что таким образом люди наконец-то смогут структурировать свое сознание и прочитывать все, на что они натыкаются, чтобы не бегать безумно по ссылкам, тонуть в этом информационном шуме. Но люди не читают то, что сохраняют. Люди сохраняют себе на стенах в соцсетях сборники каких-нибудь лекций, музыкальные альбомы, конспекты, подборки лучших фильмов, но потом не смотрят их. Люди коллекционируют и не читают. Я понимаю, можно так же сказать, что люди покупают книги и ставят их на полку. Но мне кажется, что, когда мы создаем мистическое действо, во время которого передаем этот объект из наших рук в руки аудитории, мы добавляем какой-то интерес, мы себя показываем с разных сторон, мы говорим: прочти, это круто. Мы создаем что-то, что люди будут передавать из рук в руки. Я знаю, что по 10–15 владельцев менял один номер "Молока". То же самое будет с "Лирикой", я уверен.

– Представляю, как вы приходите после панк-концерта домой, а там стоят стеллажи с томами в солидных переплетах. Вы библиофил, живете среди книг?

– У меня два больших стеллажа – это не очень много, не очень мало. Плюс у меня еще две огромных коробки моих учебных материалов. Я люблю книги. Но для того чтобы снова вернуть себе вкус к чтению, я пошел получать магистерскую степень. Целый год я читал книги Лимонова, книги про Лимонова, книги людей, которые знали Лимонова, не любили или любили Лимонова, потому что я писал про газету "Лимонка".

– Защитили?

– Да, у меня красный диплом по "Лимонке".

– Что происходит с moloko plus? Почти все новости об этом альманахе связаны с репрессиями, задержаниями, срывами презентаций…

​– Это не репрессии, я не хочу возвышаться, образ мученика приобретать. Давление – да. Гадости, которые нам делает полиция, хулиганство с их стороны. Но у нас есть две небольшие победы. Первая победа: мы пожаловались в Генеральную прокуратуру на срыв нашей презентации в Орле. Оказывается, полицейские к нам пришли по жалобе давно покойного мужчины. Даже петербургская Партия мертвых сделала заявление о том, что мертвые в политике играют такую же роль, как живые, они голосуют, они пишут заявления, они поздравляют с днем рождения кого-то – был и такой эпизод в новостях. Мы отправили копию этого заявления в ритуальные службы Орла, просили разобраться: как же так, если вы обещаете человека похоронить, то, пожалуйста, доделайте свое дело до конца. Несмотря на саркастический тон заявления, Генеральная прокуратура ответила, что наша жалоба удовлетворена, действия полицейских незаконны. Это первая победа. Вторая победа из Белоруссии пришла, спасибо Белорусской ассоциации журналистов: по крайней мере, в Белоруссии мы не экстремисты, снова можно поехать в Минск.

Смотри также

Moloko plus: альманах, который читают офицеры ФСБ и панки

– Сколько презентаций было сорвано или, скажем так, испорчено?

​– Краснодар: давление полиции, нападения, приход полиции на презентацию с изъятием какого-то количества номеров. Нижний Новгород: изъятие номеров, арест мой на двое суток. В Петербург пришли эфэсбэшники, пили пиво, сидели, смотрели на нас, потом ушли. Орел: то же самое – полиция, собака, покойничек. В Минске самое странное было. Мы понимали, что в Минске немножко пожестче, чем в Москве. Когда нас встретили полицейские на пороге, мы сказали: "Давайте честно, если вы хотите, чтобы здесь ничего не было, мы обратимся к слушателям, извинимся и всё закроем. Мы не хотели бы, чтобы они попадали в беду из-за нас. Это мы приехали и уехали, а им тут жить". Говорят: "Нет-нет, мы просто проверяем ваши паспорта". Проверили – хорошо. Мы уже собрались выступать, я себе делал кофе, мы раскладывали наши альманахи на столе, и вдруг просто подходит какой-то коренастый мужичок, хватает меня под локоток отточенными движениями. Я говорю: "Спокойно, я пойду, куда вы скажете. Я тут вообще не на своей территории, ваших законов не знаю". И он, несмотря на то что я вел себя спокойно, все равно меня толкал и так далее. Глупость абсолютная.

– Чем же вы их так привлекаете?

– Я думаю, что здесь не вопрос моей личности. Я видел в Краснодаре эфэсбэшную справку, где было написано, что в номере moloko plus о терроризме находится текст, в котором пропагандируется терроризм, – это интервью с бойцом "Джебхат ан-Нусра". Я действительно брал интервью у бойца "Джебхат ан-Нусра" для журнала New Times, его вычитывал юрист журнала Вадим Прохоров. Если бы с этим интервью были бы какие-то проблемы, он бы нам сказал. И текст сопровождался колонкой Ивана Давыдова о том, что это не призывы, а предложение разобраться, что в голове у этих террористов. Суд с этим не согласился, даже два суда, потому что судили отдельно сайт, отдельно журнал. Обыск был потом, и уже потом после обыска случилось странное слияние моей профессиональной деятельности и того, что я делаю для души – альманаха moloko plus. Понятное дело, что сейчас уже невозможно ни в одно из этих больших зданий на Лубянке зайти и сказать: ребята, у вас тут опечатка, поправьте.

– А в Минске то же самое?

– Я спросил у опера минского, который меня допрашивал: "В чем, собственно, дело?" Когда мы уже выходили из кабинета, он сказал: "Белорусские правоохранительные органы действуют независимо и автономно, но всегда готовы помочь российским коллегам". Я истолковал эту фразу как то, что была бумага из России.

– То есть куда бы вы ни поехали, ФСБ посылает бумагу: следите за презентацией этого журнала, потому что там опубликовано интервью с террористом?

– Да, я думаю, каждый эфэсбэшник, который эту бумагу передает дальше и дальше, уверен, что это так.

– Несмотря на то, что презентация уже другого номера, на другую тему…

​– По сети давно гуляло видео, где брали интервью у какого-то полицейского начальника, не очень большого, и во время интервью у него зазвонил телефон, он поднял трубку, послал подчиненного и сказал: "У меня тут телевидение. Или ты забыл? Или ты не знал?" Там даже слышно, что подчиненный говорит: "Я думал..." – "Думать ты будешь, – ответил начальник, – когда мои погоны получишь". Они не должны думать. Так работает любая структура такого уровня. Так вообще работает сознание людей в системе жесткой иерархии, как в сериале "Чернобыль": покуда я начальник реактора, я не могу представить, что он взорвется, потому что меня учили, что он не взрывается. То же самое: там есть терроризм, потому что мне сказал мой начальник, а ему его начальник, а ему его начальник. Абсолютно то же мышление работало у ментов в деле Голунова. Они живут в той реальности, где есть только документы: объективки, ориентировки, справки, доносы, протоколы, рапорты. Там нет реальности Фейсбука. Они будут уверены, что фотографии химической лаборатории – из квартиры Голунова, пока им бумажку не дадут. А то, что кто-нибудь приедет в эту квартиру, сфотографирует, скажет, что там нет такого места вообще, нет такой стены, нет такого стола, для них это не аргумент. Они пишут в своих документах: "предмет, похожий на пистолет, кусок металла желтого цвета, пятна, похожие на кровь…"

– Давно уже разошелся номер про терроризм, а следующий будет посвящен патриархату. Вы всегда выбираете рискованные темы: наркотики, терроризм... Почему в этом ряду патриархат?

– Патриархат, как система общественных отношений, является первопричиной огромного количества насилия. Хотим ее рассмотреть под разными углами, в том числе уделить внимание не только фемдвижению и жертвам насилия, но и самим нынешним проводникам этой идеологи. Феминистки описали патриархат, а часть мужчин – видимо, фрустрированных этим описанием, – сказали: ага, мы так и будем делать, как вы сказали. В каком-то смысле появление таких странных штук, как "Мужское государство", – это не заслуга, конечно, феминисток, но если бы не было спроса на женскую повестку, то не появились бы и такие агрессивные чуваки с идеологией национал-патриархата.

– Если бы активист "Мужского государства" написал поэму и принес ее вам для публикации в "Лирике", вы бы согласились ее рассматривать?

– Я бы точно рассмотрел, потому что я человек любознательный. Но публиковать не стал бы ни под каким соусом. Если бы это был бывший член "Мужского государства" – это было бы интересно, конечно. Нас спрашивали: у вас же не будет никогда стихов про свободный Донбасс и Моторолу? Да, не будет. Я считаю, что мы ангажированы, и это нормально.

– Думаю, не ошибусь, если скажу, что одна из главных тем вашей поэзии – это описание конфликта с репрессивной машиной.

​– Меня с очень раннего возраста интересовала свобода. Как мы понимаем свободу, можем ли быть свободными, если считаем себя свободными, можем ли быть свободными объективно, можно ли свободу измерить. Зависит наша свобода от законов в том случае, если они на нее покушаются, или в том случае, если они существуют, но на нее на самом деле не покушаются? И тому подобное до бесконечности. У меня есть стихотворение про любовь, но все равно это история про подавление. Можно ли считать человека свободным, если он действует на поводу у своих страстей? Если человек может спокойно реализовать в любой момент спонтанно возникшее желание, свободен он или нет, или это зависит от желания? Может человек быть свободным, если его желание ограничивается обществом или государством? И так далее до бесконечности. Мне всегда хотелось делать то, что я хочу, покуда я не понял, что я, во-первых, не очень понимаю, чего я хочу, во-вторых, узнавая про себя какие-то вещи, я понимал, что мне очень стыдно чего-то хотеть, но я продолжал этого хотеть. Это самое, наверное, неприятное состояние, когда и невозможность чего-то, и возможность чего-то доставляет огромное количество моральных страданий. Не очень понимаю, можно ли в принципе отречься от страданий, потому что люди определяют счастье как отсутствие страданий – без страданий невозможно счастье. Поэтому мои герои – люди, которые постоянно куда-то идут, чего-то хотят, теряются, паникуют, тревожатся, бьют своих любимых, предают своих любимых, приходят к своим любимым, зная, что они не являются для своих любимых самыми любимыми. Получают удовольствие от страданий, смакуют их. Даже понимая, что оказались на самом дне эмоционального состояния, они все равно дико кайфуют от этого. Такие вопросы лучше ставить через поэзию, через метафорические образы. Мне очень понравились рассуждения Эрнста Юнгера об анархизме и свободе, где он приходит к очень простой мысли, что свободный человек анархичен, а анархист уже нет. Я сам искал для себя некую свободу, используя, конечно же, анархическую идеологию. Не могу сказать, что я от нее отрекся. Но глядя на людей, которых формально можно было бы назвать моими единомышленниками, я понимаю, что они находятся в состоянии тотальной несвободы, причем сконструированной самостоятельно для себя.

– Так вы несвободный анархист?

– Мне кажется, я свободный человек, и я более анархичен, чем некоторые российские анархисты. Это все условности.

– Что сейчас ограничивает вашу свободу больше всего?

– Паспорт. Необходимость показывать паспорт на границе, необходимость постоянно называть себя, необходимость обозначать себя в каких-то местах. Отсутствие анонимности. Отсутствие анонимности не как мой личный выбор, а как необходимое условие для каких-то действий. Я пришел к вам в студию, показал свой паспорт, и это значит, что несколько человек, вообще ничего не знающих обо мне, и о которых я ничего не знаю, знают, что я нахожусь сейчас в студии. Когда я хожу с телефоном, я знаю, что мой телефон посылает сигналы в космос и сообщает о моем перемещении – это мой выбор. Я сделал себе татуировку на видной части тела, я знаю, что по ней меня легко опознать – это мой выбор. Но, например, слежка или необходимость постоянно называть себя и обозначать себя там, где я не хочу, – это уже не мой выбор. Мне кажется, это очень важная история про контроль. Я очень хорошо помню сцену из фильма "Комплекс Баадер-Майнхоф", где один из полицейских чиновников говорил: не надо ловить террористов, мы создадим жизнь невозможной без деанонимизированности, мы создадим жизнь, где любая услуга, которую предоставляет государство, или любой безналичный платеж будет не анонимен.

– То, что сейчас делается в Синьцзян-Уйгурском районе Китая.

– В целом это делается и в России.

– Безалаберность и хаотичность русского человека нарушит все эти системы контроля.

– Я знаком с человеком, которого остановили по системе распознавания лиц.

– На митинге человек бросает урну, и на следующий день его задерживают.

– Самое интересное, что государство при этом хочет оставаться анонимным.

– У полицейского нет номера...

​– Большого номера, который можно запомнить. Прополицейские телеграм-каналы пишут, что не надо деанонимизировать полицейских. Вообще-то вы не имеете права на анонимность. Я имею право знать, кто мне ломает руки и ноги. Я понимаю, что это не только российская проблема. Первые полицейские, которые жестоко меня побили, – это были немецкие полицейские. Они, очевидно, обознались.

– Надеюсь, не за статью в moloko plus.

– Нет, это было раньше. Я писал репортаж о беспорядках в Гамбурге, торопливо шел куда-то, понял, что за мной бегут полицейские, развернулся, чтобы показать, что я никуда не убегаю, что я не собираюсь им оказывать сопротивление. Пока я доставал пресс-карту, я уже получил удар в лицо кулаком.

– Наверное, они думали, что вы что-то другое достаете.

– Видимо. Государство хочет все знать. Они хотят знать просто для того, чтобы знать. Данные собираются и государственными, и частными компаниями, но они пока не очень понимают, что с этим делать, кроме как попытаться нам продать очередной пылесос. Хотят ли они что-то большего, хотят ли научить нас жизни, навязывать нам желания? В принципе задача любого человека, который что-то производит, это заставить нас это что-то захотеть.

– Я разглядываю ваши татуировки. Почему у вас матрешка под колючей проволокой? Или они автономно существуют?

​– Они автономно существуют, в разное время набиты. Матрешка должна была быть красно-синей, но у мастера кончилась краска, и она стала желто-синей. Я говорю: добавьте сюда, пожалуйста, серп и молот, чтобы покрыть всю эту эклектику. Что такое Россия для иностранца? Это коммунизм и матрешка. Здесь есть и некая самоирония – я из страны коммунистических матрешек.

СТИХОТВОРЕНИЯ ПАВЛА НИКУЛИНА

Офицер ФСБ бьет арестованного ногой в пах
Бьет кулаком в живот
И пару раз по затылку
Давит через веки на глазницы
Арестованный жмурит свои красивые голубые глаза
Он думает что так будет не больно

Офицер ФСБ возится с проводами и розеткой
Он бьет током арестованного снова и снова
Тело жертвы изгибается истерической дугой
Зубы крошатся в пыль
В перерывах между ударами тока офицер ФСБ проверяет пульс у потерявшего сознание
Ласково гладит по голове
Называет по имени

Офицер ФСБ потеет и набирает двумя пальцами чистосердечное признание
Ошибается пыхтит переписывает
Все это время арестованный висит подвешенный за ноги к потолку
Из носа густой жирной струйкой на пол льётся алая кровь

Закончив текст
Офицер ФСБ даёт подписать документ
Арестованный дрожит мелкой дрожью
Зубы стучат о красную чашку с надписью Nescafé
Которую заботливо дал офицер
Горячий сладкий чёрный чай обжигает язык

"С моих слов написано верно, мною прочитано"
Диктует офицер ФСБ
Арестованный кивает и старается аккуратно вывести буквы
Предательская капля крови из носа падает на протокол
Оставляет красивую кляксу
Офицер свирепеет и сбивает ударом ладони наотмашь арестованного со стула
"Твою мать
Опять распечатывать"

***

Юра сидит на просторной кухне
Макает печенье в чай
В белую кружку
С нарисованным на ней ёжиком
Юра смеётся
И рассказывает как провёл лето

Как бегал по кругу мимо школы
Как нырял в ледяную реку
Как зажимал сисястых старшеклассниц
Пьяных от молодого вина

Как ночами курил самосад
Как гулял с самой красивой девчонкой каждую летнюю ночь

Как оттирал мозги
Лучшего друга
С бронеавтомобиля
Как пролежал
Закрыв руками затылок
Под артиллерийским обстрелом
Шесть часов и двенадцать минут
"И семнадцать секунд"
Говорит Юра

В чае плавают крошки печенья
Юра закрывает глаза
Мечтательно улыбается
Вспоминает ранее утро
Рассвет
Дымка
Сигареты на холодный желудок
Электростанция
Городские окраины
Ржавые автомобили
И чавканье пуль
О лица товарищей

Холодная грязь
Горячая кровь
Весёлые матюки
Жестокая родина
Пожухлая травка
Невыносимая лёгкость

"На каждый шорох мы стреляли по окнам
В дверные проёмы
В темные здания
И вот в одном
Моя пуля случайно попала в ребёнка"

Юра смеётся

"В ребёнка"

Макает печенье в чай

За окном начинается вьюга
Метель
Буйство стихии
Снежное месиво
Ледяной ураган

"Я хорошо провёл лето"
Улыбается Юра
Он пьет чай из кружки
На ней
Как уже было сказано
Нарисован забавный ёжик

* * *

Прапорщик Петров пил три дня
Обычные люди столько не могут выпить
Но видимо прапорщик был сверхчеловеком
Он пил пил пил
А потом выстроил солдат в ряд
Звенящим туманным утром
Достал пистолет
И стал приставлять черный ствол
К бритым головам срочников
Кого мне сегодня убить
Веселился пьяный прапорщик
Переводя пистолет
От головы к голове
От одной бритой башки
К другой бритой башке
А потом вдруг выстрелил
В зеленую траву упало солдатское тело
Горячая кровь смешалась с холодной росой
Прапорщик протрезвел
От запаха жженого пороха

Тот солдат валялся в траве
Глядя правым глазом на ясное небо
Левый глаз снесло выстрелом
С частью черепа
Почему-то солдат улыбался
Чем-то был очень доволен
Спокойный защитник отечества
Покойный защитник отечества