Владимир Сорокин. Нормальная история: сборник эссе. – М.: Издательство АСТ: CORPUS, 2019
Сорокин Трип / режиссер Илья Белов, оператор Михаил Кричман, сценарий Антон Желнов, Юрий Сапрыкин. – Россия, 2019
История случилась, да наверное, только и могла случиться в стране новых технологий и мутных обрядов, в стране, будущее которой есть ее настоящее, а политический режим – мордодержавие, увенчавшее 70-летнюю цепь репрессивных генных экспериментов (см. результаты на свадебных фотографиях). Это была страна сардонического смеха, который являлся щитом и фитнесом и психбольницей для рабов, но не набоковским истребителем тиранов. Это была страна льда, необходимого для макаренковской метаморфозы подворотной шпаны – в олимпийских чемпионов по хоккею и фигурному катанию. Это была страна мороза, без которого – как и без мемуаров Заболоцкого и рассказов Шаламова – не возрос бы советский ГУЛАГ. Это была страна большой жратвы, на небосклоне ее блистали созвездия Водки и Осетровой икры, а в пыли и мусоре водили шутовские хороводы красноглазые угорелые бифштексы и бледные куриные ляжки. На страже их траченной невинности стоял Общепит, оборонявший от наступающих с Запада устриц. "Низкой" болезнью этих скачущих девственников была темная ярость, а "высокой" – ангелоязычный рок. Это была страна вечного дефицита, где важнейшим казалось слово, так что и на уроках рисования картины не писали, а описывали, а музей изобразительных искусств носил (и носит!) имя поэта. Книги же, угрожавшие пошатнуть устои Школьной программы, морщинистые руки, идущие вместе с новыми путинскими комсомольскими головами, рвали и бросали в бутафорский унитаз возле главного театра этой самой страны.
Каждый советский человек съедал в день небольшой рацион дерьма, прообразом которого был черный хлеб – газетные передовицы
Итак, именно в ней, на периферии чудовищного яйца с кровавым желтком – Кремлем, проклюнулся в мир наш герой, на его мешке для сменной обуви красовалась монограмма Вова С. Первыми учителями словесности стали для него подземные мужики. Вскормили его портвейн и поцелуи московских переулков, чья ориентальная архитектура восхитила Б. Рассела, которого в 1920 г. кормили подчас рыбьими головами. Владимир мог стать пианистом, но удобный шезлонг и дружеская рука искалечили ему палец. Он стал художником, но служба в комсомольском рупоре ("Смена", 1979–1980) и общение – посредством зубной боли и дружественной ей стоматологии – с московским андеграундом побудили Сорокина последовать примеру Боба Поплавского. Монпарнасский царевич тоже начинал с рисования, но скоро перешел на словесность. Мне кажется, что писательский путь Сорокина – попытка воплотить одну фантазию школьника Вовы С. Он пересказывает незабываемое выступление учительницы Лид Сергевны о крамольном романе Солженицына: На окраине города, в глухом лесу стоит мрачный раковый корпус. Гноящиеся раны, стоны, проклятия, гнетущая атмосфера безнадежности… И вот туда приезжает больной антисоветчик, отбывший наказание и ставший уголовником, по фамилии… (пауза) Костоглотов! К нему подходит врач, молодая женщина. А он обкладывает ее… (пауза) чудовищным, многоэтажным матом! И сразу требует, чтобы она стала… (пауза) его любовницей. Костоглотова интересуют только женщины, жратва и антисоветчина. Прошли годы, Владимир прочел запретный текст и был страшно разочарован отсутствием главного из вышеперечисленного! Быть может, все его творчество – создание подлинного "Ракового корпуса"?!
Если вспомнить и перефразировать анекдот из интервью Сорокина, истинный творец в Советском Союзе походил на левретку перед громадной мясной костью. Поэту кисти/пера требовалось пожрать плоть соцреализма – все эти закаленные в плавках тела, похожие на мокрых поросят груди и иные продукты ударного труда. А затем – раблезиански опорожниться насмешливым шедевром андеграунда! Одним из ранних шедевров Сорокина стала "Норма", где каждый советский человек съедал в день небольшой рацион дерьма, прообразом которого был черный хлеб – газетные передовицы. Некая знакомая говорила автору, что за подобные тексты государство просто обязано его уничтожить, но…
Становление Владимира Сорокина пришлось на восьмидесятые годы, когда жестко неподвижное время-пространство вдруг размягчается и начинает тянуться, как резина, и растяжению этому не видно предела вплоть до самого разрыва. Десятилетие, фактически начавшееся советской оккупацией Афганистана, завершилось кубарем в овраг постсоветского житья-бытья. Оно началось головокружительным прыжком через стол Игоря Макаревича со словами: Не надо лгать! А заканчивалось чтением Венедиктом Ерофеевым своей новой пьесы "Апокалипсис, или Шаги командора". У Сорокина же финал главного десятилетия наступил в 1988 году в просторном и зеленом городе, окруженном советской бетонной стеной. Писатель вместе с несколькими товарищами по неофициальному искусству принял участие в проекте "Исkunstво" в Западном Берлине. Ему Сорокин посвятил проникновенное эссе, заключающее настоящий сборник. Берлин преодолел свою грозную и трагическую историю, заслужив право быть свободным и спокойным. В этом уроке заключен пример для всякого человека: выстоял город, одолеешь и ты! Именно в 1988 году на берлинской платформе выпил Сорокин любовный напиток Тристана – пиво Berliner Kindl, именно Берлин стал второй родиной писателя.
Обед или ужин во многом выбирают нас. Завтрак человек выбирает сам
Беспощадный жрец (также и в смысле поглощения) советской культуры – Сорокин уделяет пристальное внимание культурным институциям. Восхищенный и воодушевленный, он проникает в сосуд модернизма – недостроенное палаццо на Большом канале, ставшее домом Пегги Гуггенхайм и ее коллекции. Подводный лес деревянных свай, на котором держится фундамент любой уважающей себя венецианской постройки, оборачивается символическим лесом модернизма, где каждое дерево высажено великим мастером, а мы с вами знаем, что посадить дерево есть важная обязанность Личности. И сам Сорокин, вдвойне выполнивший другую человеческую обязанность – по деторождению, в книге и фильме высаживает целый лес, создавая галерею друзей по андеграунду: Э. Булатова и Вс. Некрасова, Л. Рубинштейна и А. Монастырского, Н. Алексеева и Свинью… Илья Кабаков рассказывает правила поведения в гостях (перевернуть стол, разбить стекло, стукнуть хозяина, надеть тапочки, приветливо поздороваться и т. д.) и объясняет причины советских хоккейных побед и футбольных поражений. Чудесные страницы посвящены фонтану жидкого золота и умному поэту – Дмитрию Пригову, который доставлял читателям удачные стихотворения на кончике солнечного луча (вослед Олеше?), а неудачные (на свой взгляд!) – в самодельных бумажных гробиках, словно зловещий убийца из повести-были Трумена Капоте.
То, о чем Сорокин говорит сегодня, Россия сделает завтра!
Так вышло, что и сборник, и фильм-интервью посвящены преимущественно прошедшему времени. Но известно, что Сорокин – один из наиболее проницательных предсказателей. То, о чем он говорит сегодня, Россия сделает завтра! В будущем писателя волнует история отходов жизнедеятельности – пыли и мусора. Из последнего люди уже научились строить дома и даже острова (в Японии и Венеции, например). Сорокин делится замыслом пьесы о времени экологического тоталитаризма, когда каждый человек будет должен носить свой мусор на своем горбу. Другая волнующая проблема: растущее влияние искусственного интеллекта и роботов на жизнь человека. Автоматизация культуры неизбежно приводит к стандартизации жизни. Человек становится все более зависимым от своих нечеловеческих слуг, и эта зависимость все сильнее напоминает сюжет "Слуги" Лоузи-Пинтера. Сорокин советует начинать борьбу за сохранение индивидуальности и человечности с самого пробуждения, точнее, с завтрака:
Обед или ужин во многом выбирают нас: обстоятельства времени и места, сотрапезники, праздники, алкоголь... Завтрак человек выбирает сам. Взять хотя бы куриное яйцо – сколько возможностей оно в себе содержит! Яйцо всмятку и вкрутую, сырое яйцо, яйцо с икрой и паштетом, яичница простая и болтушка, омлеты с разнообразнейшими дополнениями, наконец, по-детски достопамятное яйцо в стакане с накрошенной туда булкой…
