Оказавшийся на свободе в результате крупного обмена заключенными между Россией и Украиной в начале сентября режиссер Олег Сенцов в интервью радио Крым.Реалии рассказал о том, что он собирается делать для освобождения других находящихся под арестом в России узников, о своей новой книге и фильме, к съемкам которого он собирается приступить в ближайшее время.

– На днях была опубликована написанная вами в заключении книга рассказов "Маркетер". Предыдущая – "Рассказы" – была о вашем детстве. Эта книга тоже автобиографическая?

– Совершенно верно. У детских рассказов тоже есть название, книга называется "Сборник жизни". В первом издании оно потерялось, сейчас мы его восстановили и переиздали. "Маркетер" – это хронологическое и логическое продолжение, рассказы про более поздний период жизни – студенческий. Они автобиографические и биографические, про других людей, потому что не все рассказы про меня. Они между собой связаны сквозными моментами, которые мне трудно описать. Этот сборник написан в тюрьме, в Лабытнанги, полтора года назад. Я в этом году его отредактировал и переслал на волю. Полгода шла над ним работа.

– И вы, конечно, не рассчитывали, что будете лично участвовать в презентации книги в Украине?

– Эта вещь была запланирована, просто так совпало, что меня освободили за две недели до презентации. И я с удовольствием поехал во Львов ее представлять, потому что для меня это было важно. Если так совпало, значит, так должно быть. Хорошая поездка. Во Львове я бывал не один раз. Я в Киеве чувствую себя как дома, и во Львове, в принципе, тоже. Два моих самых любимых города, в которых я больше всего бывал… После тюрьмы они все одинаковые, мне везде хорошо. Я говорил, что не вижу изменений в Киеве, потому что за пять лет они для меня не так заметны, по сравнению с тем, где я был пять лет. Во Львове тоже все хорошо.

– Маркетер – это вы?

– Был 1993 год, мы все поступили, собрались 1 сентября. У нас была специальность маркетинг. Параллельно были специальности экономика и менеджмент. Я понимаю, что на экономике – экономисты, на менеджменте – менеджеры, а кто на маркетинге? Мы не знали. Слова "маркетолог" мы не знали, никто нам его не говорил. Это была не шутка, мы просто пытались понять, кто мы на самом деле. В итоге получился маркетер – искаженное немножко слово. Смысл названия в том, что было не самое лучшее образование и студенты мы были не самые лучшие. Словом, маркетеры были.

– Планируете ли вы снимать кино и какой фильм собираетесь снять в ближайшее время?

– "Носорог".

– Это тот фильм, который вы хотели снять до того, как вас задержали?

– Я его придумал давно. Был готов сценарий, он победил на питчинге Госкино, которое дает финансирование государства. Победили на питчинге Одесского кинофестиваля – это самый крупный фестиваль в Украине, а также в Софии – это крупнейший питчинг Восточной Европы. Соответственно, проект был очень ожидаемый, половину бюджета давало государство, половину денег нашли мы. Провели годичную подготовку, но не успели начать съемочный процесс. И с "Носорогом", и с "Гамером" было очень трудно, приходилось доказывать, что я умею снимать кино. Все это процесс пробивания... эта дорога легкой не была. Я к этому проекту за пять лет не остыл, ничего в нем не изменил и буду снимать, потому что я в него верю. А нужно снимать то, во что ты веришь.

– Сейчас у вас будет поддержка государства?

– Я уже получил сигнал, что "мы поможем", что "мы про тебя помним, конечно, ждем, ты нам нужен". И вы должны понимать, что это поддержка не только потому, что я сидел в тюрьме, а учитывая мой киношный бэкграунд. Не нужно считать, что сидел кто-то неизвестный – посидел в тюрьме и мне дают деньги на кино. Нет. Все меня хорошо знали до этого в украинском кино – может, не широкий зритель, но те, кто внутри, и в Европе, и в России. Потому и была сразу такая широкая поддержка, что многие знали.

– В первом вашем фильме "Гамер" был персонаж, говорящий за вас? Был Олег Сенцов?

– В любом настоящем авторском фильме есть многое от режиссера, потому что любой настоящий режиссер, автор, снимает всегда про себя. Через призму какой-то истории, призму какой-то ситуации: "Вот если бы так сложилась жизнь, как бы я себя вел?" Это накладывается, это есть в "Носороге", это будет в "Кае" – это еще один мой фильм. Ты всегда снимаешь про себя, просто всегда немножко по-разному.

– (Вопрос от слушателя) Судя по всему, пятилетнее заточение вас не сломило. Следовательно, можно ожидать, что вы продолжите борьбу с Россией. Как вы видите эту борьбу? По-прежнему терроризм или какие-то другие формы?

– Во-первых, я не борюсь с Россией – я борюсь с путинским режимом. Это не одно и то же, не нужно путать эти вещи. По поводу терроризма – меня обвиняли в этом, но если бы это были какие-то реальные преступления и реальные пострадавшие, если бы это было похоже на правду, никто бы за меня не боролся всем миром, никто бы меня не отдал. Вы должны понимать, что есть официальные обвинения, за которые держалось российское руководство, и реальная жизнь – между ними не было ничего общего. Под борьбой я понимаю противодействие путинскому режиму, который хочет по-прежнему поработить Украину. Это прекращение войны в Донбассе, возвращение наших пленных, возвращение Крыма. Это вещи, за которые должен бороться любой украинец. И это не означает, что надо идти куда-то взрывать – нет, не это.

– Один из наших слушателей пишет: "Очень хочется, чтобы Олег остался независимым от олигархов режиссером. Они сейчас, наверное, встали в очередь к нему со своими деньгами". Встали в очередь?

– Нет, слава богу, нет.

– Раз уж мы заговорили про олигархов: вы выступали на форуме YES, который раньше проходил в Крыму. Почему вы согласились на участие, учитывая, что Виктор Пинчук –​ один из украинских олигархов?

– Мне с первого дня мои друзья, хорошие люди, которым я доверяю, говорили про этот форум, мол, нужно пойти. Я говорю: я не хочу туда идти – не очень люблю официальные мероприятия. Но они говорят: надо. Мне пять дней говорили, в конце концов связались с организаторами и сказали, что очень хотят, чтобы я пришел: будет возможность выступить перед президентом и сказать все, что ты хочешь. Я сказал: о'кей, тогда я пойду. Я пришел и сказал что хотел.

– Судя по вашей лаконичности, вам не очень приятны подобные выступления.

– Я не публичная личность, поэтому я не очень все это люблю. Это не для меня. Я этого не боюсь, я не боюсь интервью, фотографироваться и сниматься. Просто есть вещи, которые тебе нравятся, а есть вещи, которые тебе делать необходимо. Есть необходимость сказать, что я сказал, и я буду дальше это говорить. Если надо будет – я и Путину пожму руку, если за каждое рукопожатие будет один освобожденный человек. Но проблема не в пленных, а проблема в том, что пленные существуют, потому что на нас напали. Есть конкретный вопрос пленных и более широкий вопрос агрессии против нас. По пленным решим – возьмут еще сколько надо, как говорил Мустафа Джемилев, и сотню, и две.

– Недавно вы были на встрече с руководством Меджлиса крымскотатарского народа. Что вы там обсуждали?

– Это было просто знакомство – я даже не знал, что она будет такая официальная. Познакомился с Ильми Умеровым (был осужден за "организацию массовых беспорядков", под которыми российское правосудие понимает протесты несогласных с аннексией Крыма, и отпущен по просьбе президента Турции, – прим. РС) – он поддерживал мою маму, когда еще был в Крыму, у них был семейный контакт. Тяжело ему сейчас по здоровью, но он держится, молодец – очень бодрый, очень духовитый. Я хотел познакомиться и с Ахтемом Чийгозом. Я много о нем слышал – тоже очень мужественный человек, несколько лет сидел в тяжелых условиях. С Мустафой Джемилевым тоже хотел познакомиться – это легенда диссидентства, сопротивления, пример для многих, в том числе для меня.

– На Одесском кинофестивале был показан трейлер к фильму по вашей пьесе "Номера", который снимает Ахтем Сейтаблаев. Будете ли вы тоже принимать в нем участие?

– Так получилось, что все это время я был удаленным консультантом. Стоит мое имя как режиссера, но на самом деле я – сорежиссер. Все понимали, что снимаю не я, но я делал все что мог. Я благодарен людям, которые делали этот проект, потому что все были очень искренни, очень вовлечены. Но снимал другой человек, и сейчас они с продюсером идут дальше. Я по-прежнему остаюсь в стороне, потому что это правильно, это все-таки снимал не я.

– Кроме съемок "Носорога", чем вы еще собираетесь заниматься?

– План есть всегда. Когда мы с дочкой ехали из аэропорта – пять минут как встретились, – она говорит: "Ну что, какой у тебя план?" Она знает меня, что я без плана не живу. Это глобально, стратегически, есть цели. Я сказал об этом напрямую на пресс-конференции: снимать кино и жить в широком понимании этого слова. В тюрьме понимаешь, что ты слишком мало жил. Ты что-то делал, а жил – мало, поэтому хочется жить. Естественно, я не могу уйти из общественной и гражданской жизни, потому что меня вынесло на этот берег. Нужно делать, потому что люди на тебя смотрят и ждут. Когда пытались на меня надавить, говорили "ты должен делать то-то" – я сказал "нет, я никому ничего не должен". Я благодарен. Это не одно и то же. Я буду делать то, что считаю нужным, что подсказывает мне совесть. А совесть мне подсказывает, что я несу моральную ответственность за тех людей, которые еще в плену, и за свою страну. Перерастет ли это дело в политическую жизнь – вопрос для меня открытый и нерешенный. Я не тороплюсь. Конкретно уже есть даже не литературные планы, а рукопись. Я вывез много чего – просто так на шконке не валялся, а занимался делом. Писал, работал почти каждый день.

– Как у вас это получалось в тюрьме?

– Личные записи не запрещаются. Да, их регулярно читали, смотрели, чтобы я там чего-то не написал.

– То есть первые читатели ваших текстов были в тюрьме?

– Они не читатели, они цензоры. Для них главное было выловить, не пишу ли я чего-то экстремистского или чего-то про тюрьму, что им не понравится. Они не читают все – пятнадцать тетрадок читать никто не будет. Они просто выборочно просматривают тексты, пытаясь понять, о чем я пишу. Терпения читать мой плохой почерк было мало у кого. Поэтому я смог вывезти и тюремные рассказы, и дневники голодовки. Это их недоработка. В тюрьме можно прятать очень мало вещей, поэтому самый лучший способ что-то скрыть – это положить на видное место.

– Вы думали, что вам придется отсидеть все 20 лет?

– У меня не было сомнений в том, что меня освободят раньше срока. Вопрос был в том, сколько мы просидим. Я был готов просидеть долго. Конечно, возникала мысль, что я просижу 20 лет, но все же я понимал, что нет. Но и пять лет, поверьте, очень немало.

– Вы были активистом, волонтером на Майдане, в 2014 году в Крыму помогали военным...

– ...военным и журналистам, прочие моменты коммуникации между теми, кто был за Украину, связь с Киевом. Когда меня задержали, они поняли, что получается рыба покрупнее. Обвинения делали не под меня, просто им нужно было сделать группу, обвинить под выборы президента, что вот, мол, Украина "ведет террористическую войну в Крыму". Материалы дела в открытом доступе – прочитать не трудно. Сначала задержали Алексея Чирния, который действительно бегал, искал, с кем бы сделать эту бомбу, нашел друга, а тот его сдал ФСБ. Заявление лежало в ФСБ три недели, им это было не очень интересно, они не воспринимали это всерьез. Потом начался май, пошла команда сверху найти такую группу, и быстро его обнаружили, вытащили на подвал. Он во всем сознался – и то, что было, и то, чего не было. И потом попал я – о, отличная коммуникация с Киевом, – и мне было сделано простое предложение. После того как я не сознался на допросах, после того как ничего не было найдено на обысках, никаких запретных предметов, нечего предъявить, они говорят: все равно мы тебя не отпустим. Поэтому либо указывай любую фамилию в Киеве… У меня была визитка Виталия Кличко – случайно кто-то подарил, я его лично не знал. Называй либо Кличко, либо все равно кого из верхушки, и все – семь лет. Если нет, то пойдешь "паровозом" – 20 лет. Я говорю: "нет" – "ну, все, не удивляйся". Прошел год – ровно 20 лет, все четенько у них. Такая история.

– (Вопрос от слушателя) Собираешься ли ты участвовать в дебатах по освобождению ребят из Крыма по делам "Хизб ут-Тахрир"?

– Я не делаю различий между татарами, украинцами и русскоязычными сторонниками Украины. Любой, кто пострадал от действий Кремля за проукраинскую позицию, для меня является политзаключенным, которого я буду поддерживать, на всех площадках, везде, где только можно, об этом говорить. У меня нет других инструментов. Есть люди, которые этими вещами занимаются, а я могу высказывать свое мнение, свою поддержку. Я буду это делать и уже запланировал поездки.

– Не было ли попыток вас завербовать перед освобождением?

– Я уже после освобождения узнал слово "консерва". Но это уже, скажем так, местная шизофрения. В России – своя, там все с ума посходили. Иногда люди с перегибами бывают, в каждом освобожденном они видят агента. Но говорить так могут только люди, которые абсолютно не понимают, как работают спецслужбы. Там тоже не дураки сидят, на таком верху. С одним таким человеком я общался после допросов. У нас было очень короткое общение – ему было просто интересно на меня посмотреть. Они после всех этих моментов поняли, что со мной бесполезно договариваться. В "Лефортово", когда я отсидел год, были попытки аккуратно "подъехать" ко мне, может, я остыл, такое прощупывание. Но потом они понимают, с кем можно работать, с кем нельзя. Поэтому таких предложений не было.

– Не было ли у вас проблем с другими заключенными в тюрьме?

– Я постоянно приезжал в новые места. У меня было много путешествий. Поначалу, конечно, относились осторожно, потому что слышали: "О, террорист с Украины, страшный..." А потом в процессе общения, когда узнают подробности дела, конечно, понимают, что все, что про меня говорят, – это какая-то ерунда. У меня не было проблем ни с заключенными, ни даже с администрацией. Они понимали, что лучше меня не трогать, но была негативная пассивная среда все пять лет. Потому что такая среда в стране: там пять лет говорят, что в Украине фашисты убивают русских. Соответственно, отношение такое… Вообще в тюрьме есть возможность нажить себе проблемы, которые к внешней жизни не имеют никакого отношения. Там все по-другому.

– Как проходит ваша адаптация после освобождения?

– Я был в том мире, сейчас – в этом. Этот мир я не забыл, адаптация не требуется.

– Были ли у вас с заключенными политические дискуссии, например, на тему, чей Крым?

– Постоянно. Восемьдесят процентов мыслят телевизором. Им за пять лет вбили лозунги, они ими мыслят, глубже не знают, их не интересует. Есть люди, которые за Путина, но их меньшинство. Есть те, кто против, тоже активные – их даже больше, чем сторонников. Но касательно Украины начинается водораздел. Хотя есть достаточно много адекватных людей, которые воспринимают все как есть, понимают, что такое Россия, что Украина делает все правильно. Это нетрудно понимать, для этого нужно жить своим умом и не есть то, что впихивают из телевизора. Гори оно в аду, российское телевидение. По воскресеньям включают Киселева, и смотришь, как он будет сходить с ума. Это интересно. Все остальное мне не интересно. Ну, новости с утра посмотришь в двух словах, чтобы быть в курсе, что там происходит.

– Как вы получали информацию о том, что происходило в Крыму?

– Фильтруя то, что показывали федеральные каналы, читая "Новую газету" и письма. Я всегда писал одно и то же: напишите мне, что происходит у вас в Крыму, мне интересно.

– Есть ли в российских тюрьмах разделение на обычных заключенных и политических?

– В официальных правилах этого, конечно, нет. В неофициальных – да. Могут сказать в разговоре... но это не так ярко, как было, например, в ГУЛАГе, когда, грубо говоря, отдельно жили уголовники, а политические держались вместе. Сейчас не так много политических, нет такого разграничения, и это ни на что не влияет.

– Вы говорили, что письма для вас были большой поддержкой…

– Для любого заключенного письма – поддержка. Для меня в том числе. Мне писали много, поэтому я в этом плане не страдал, а остальным писали мало, поэтому пишите письма. Я рад, что моего возвращения ждали, я благодарен за поддержку, но я не говорю лозунгами. У меня нет набора обращений в кармане. Я говорю то, что думаю в данный момент. Касательно Крыма я всегда говорил одно: история всегда все расставляет на свои места. Не было еще такого исторического события, которое в процессе не было верно оценено. Не бывает такого. Проходит пять, десять, пятьдесят лет, и все становится ясно и понятно. Здесь все понятно: как происходил захват Крыма, какие действия осуществляла в Донбассе Россия, кто сбил "Боинг" – это все задокументировано. Рано или поздно, когда этот режим лопнет, россияне все это увидят и прозреют. Я желаю вам прозреть и проснуться как можно раньше.