30 процентов россиян сейчас считают возможными протесты в России. Лично в них готовы участвовать 25 процентов. Таковы данные "Левада-центра" на конец 2019 года. При этом, как отмечают социологи, к концу года эти цифры снизились – в феврале, например, о возможности протестовать заявляли 34 процента респондентов. Какими протестами запомнился 2019 год и что ждать в 2020-м?

Центр социально-трудовых прав, который ежеквартально публикует доклады о протестной активности россиян, насчитал 1443 акции за первые девять месяцев 2019 года.

Наиболее обсуждаемыми в 2019 году были как политические, так и социальные протесты.

В Москве пик протестной активности пришелся на лето. Первая заметная и массовая по численности несогласованная акция была связана с делом журналиста “Медузы” Ивана Голунова, которого обвинили в распространении наркотиков. Сначала сотни людей выстраивались в очередь, чтобы встать с одиночным пикетом у здания Главного управления МВД России по Москве на Петровке. Затем 12 июня состоялась несогласованная акция в поддержку журналиста, на которую вышли около трех тысяч человек.

Следующий всплеск активности пришелся на июль и был связан с выборами в Мосгордуму. Десяткам независимых кандидатов было отказано в регистрации, и это несколько недель подряд выводило на улицы десятки тысяч людей. Согласованный митинг на проспекте Сахарова 10 августа, по данным "Белого счетчика", посетили около 60 тысяч человек. Но эти протестные акции закончились с выборами 8 сентября, куда неугодных кандидатов так и не допустили, и с возбуждением "московского дела", по которому в той или иной степени к ответственности за акции 27 июля, 3 августа и 10 августа привлекли более 30 человек (в отношении некоторых арестованных дела были потом прекращены).

Параллельно с московскими событиями протесты разворачивались и в регионах, но с другой повесткой, например, экологической. В Шиесе Архангельской области с конца декабря 2018 года активисты протестовали против строительства мусорного полигона, куда планировалось свозить мусор из Москвы. В Архангельске, Сыктывкаре, Котласе и других городах Архангельской области и Республики Коми регулярно проходили митинги, а активисты организовали на подходах к стройке несколько своеобразных "блокпостов", где круглосуточно дежурили активисты и нередко вынуждены были отбиваться от конфликтов с сотрудниками ЧОПа. К концу года активисты Шиеса отпраздновали робкую победу: московские власти не включили Шиес в список мест, куда будут вывозить столичный мусор в 2020–2029 годах.

Еще одна заметная победа гражданского общества – развернувшаяся весной и летом 2019 года общественная кампания против строительства храма в Екатеринбурге. Изначально храм планировали строить в сквере возле Драмтеатра, но после стихийных акций протеста за сохранение сквера, площадкой для строительства храма была выбрана другая территория – у Приборостроительного завода.

К концу 2019 года заметны также стали акции протеста врачей и других работников медицинской сферы. В десятке городов России люди выходили с одиночными пикетами, чтобы рассказать об увольнениях врачей, закрытиях больниц, недоступности качественной медицинской помощи.

Руководитель группы мониторинга и анализа социально-трудовых протестов Центра социально-трудовых прав, автор доклада "Как протестует Россия" Анна Очкина отмечает: нельзя сказать, что в 2019 году протестовали много, но качество протестных мероприятий меняется:

– 1400 акций протеста – это не взрывно много. Качество протеста меняется – он становится более осознанный, более принципиальный: проходят забастовки или итальянские забастовки врачей, идут массовые увольнений врачей и учителей. Это мы видим в трудовой сфере, в медицине, в сфере материального производства. Экологическая тема, наверное, последние три года становится очень важной, "протестоемкой", что ли.

– Можно ли говорить, что в каких-то сегментах протест более эффективный и приводит к каким-то результатам, а в каких-то это просто всплеск негодования, который ничем не заканчивается?

– Возьмем, например, протесты против повышения пенсионного возраста. Они были эффективны? В какой-то степени да. Они смогли дать нам определенное послабление: снижение возраста выхода на пенсию для женщин и более мягкий переход. В некоторых регионах протесты обманутых дольщиков могут иметь эффект – дольщикам начинают помогать. Протесты могут иметь эффект, если не задеты слишком большие финансовые или политические интересы, если региональное или даже федеральное руководство считает более правильным пойти навстречу. Какие-то протесты с более принципиальными, очень радикальными требованиями крайне редко бывают устойчивыми – волнами они пройдут, и не являются долгоиграющими.

– Как, например, протесты, связанные с выборами в Мосгордуму?

– Например, да. Или протесты, которые периодически поднимаются по инициативе Навального. Сами по себе люди не начинают организовывать антикоррупционные митинги. Они просто на них не ходят. А вот трудовой протест потихонечку развивается и приобретает все более и более низовую природу. Свободные профсоюзы, которые входят в Конфедерацию труда или являются свободными, приобретают все больше умелости, что ли, популярности в определенных отраслях. Но если затронуты очень серьезные финансовые и политические интересы, то эффекта не будет.

– В резюме доклада вы пишете о том, что в России в 2019 году начала складываться культура солидарного протеста. В чем она проявилась? Как, с вашей точки зрения, могут развиваться протестные настроения дальше?

– До сих пор идет волна итальянских забастовок врачей, среднего медицинского персонала, развивается определенная солидарность. Протесты, а точнее, выступления в поддержку защитников Шиеса прошли в самых разных регионах, даже в тех, которые совершенно не связаны с тем, что происходит на этой станции. Одиночные пикеты, индивидуальные пикеты прошли во многих регионах как поддержка протеста против нарушений на выборах в Мосгордуму. Такие вот примеры солидарности. Ну и то, что крановщики Казани в своем протесте говорили не только, что им не выплачивают заработную плату, а выдвигали требование реорганизации работы отрасли, улучшение безопасности для всей отрасли. Это тоже проявление солидарности.

– По вашим оценкам, продолжат ли нарастать протесты? Или уровень останется примерно таким же?

– Количественного нарастания я не жду. А изменения в сторону большей осознанности, больше низовой поддержки – да. Может быть, большей солидарности, когда какие-нибудь социальные кампании будут хотя бы несколько регионов затрагивать. А в количественном – нет, рост не могу прогнозировать. Он колеблется по годам, но какого-то взрыва, чтобы было три тысячи акций, например, – нет, я такого не могу прогнозировать.

Социолог "Левада-центра" Денис Волков также не ждет всплеска протестной активности в 2020 году. Но отмечает, что многое зависит от того, как власть отреагирует на активность граждан:

– Многое зависит от того, как власть реагирует на случаи протестной активности. Если где-то удается идти на компромисс, то протест быстро затухает. Если, например, как на выборах в Мосгордуму, никаких уступок не было сделано и фактически с каждым днем, скорее, нарастало напряжение, в таких случаях, когда реагируют жестко, может приводить, как летом привело, к эскалации. И локальная история нескольких округов фактически вышла на уровень всей страны. Массовых протестов я сейчас не жду, как в 2011–2012 годах. Возможность локальных сохраняется, и они будут. Их размер во многом будет зависеть от того, как власть на них будет реагировать.

– Насколько были прогнозируемы эти летние протесты? Какие выводы можно из них сделать, учитывая, что повторяется, по сути, ситуация 2011 года, когда мощный всплеск активности закончился уголовным делом, посадками, запугиванием и затуханием протеста?

– Московские протесты даже по масштабу недотягивали до 2011–2012 годов, я думаю, во многом потому, что общие настроения в стране были другие. Да, за последний год настроения улучшились, немножечко оптимизм повысился, уверенность в завтрашнем дне, рейтинги у власти чуть-чуть выросли. Опять же начиналось это как локальная история, но как раз люди видели действия властей – сначала то, что активистов не допустили, и потом отказали достаточно цинично. Сначала история не привлекала внимание на общероссийском уровне. А вот когда начались разгоны, они больше всего привлекли внимание и потрясли общество. Поэтому, в целом, мне кажется, предсказать те протесты сложно было.

Контекст для власти был лучше, чем в 2011–2012 годах, но однозначно хуже, чем в 2015–2016 годах. Резко выросло количество критиков, раздраженность чиновниками различного уровня. А летним протестам предшествовали протесты не только против пенсионной реформы, но и мусорные протесты, экологические... То есть страна не то чтобы спокойная была. Летние протесты надо рассматривать в контексте общих протестов в других регионах. Повестка значительно расширилась по сравнению с 2011–2012 годами. Нет общей повестки, а есть, скорее, частично-локальные истории, которые во многом завязаны на неудовольствии действиями властей.

Но там, где мы видели, что власть шла на уступки, например, в случае с Голуновым, в случае с Екатеринбургом, все быстренько рассасывалось. А там, где, наоборот, не шли и даже повышали ставки (а в Москве именно так и происходило), там это выходило на все новый и новый уровень. В конце концов даже в Москве власть полшага назад сделала, когда все-таки дело о массовых беспорядках развалила, остались только обвинения преимущественно по насилию в отношении полицейских.

Но в целом все равно мы видим, что государство, конечно, намного сильнее гражданского общества. И поэтому, как будет развиваться ситуация, во многом зависит от действий государства. Но в целом настроения чуть-чуть спокойнее, чем, например, на начало этого года. На конец года 2019 года настроения спокойнее.

– А с чем связано это спокойствие?

– Адаптация к ситуации. Пенсионная реформа частично принята, немножечко адаптировались к экономической ситуации. И немножечко, наверное, выплеснулась энергия. Я не знаю, насколько... Многие говорят о страхе. Мне кажется, что страх – это, скорее, субстанция, больше характерная для активистов. Для среднего, массового человека, когда он выходит, он не совсем много думает о том, что его могут задержать. Потому что, когда человек выходит, он считает, что он выходит на совершенно законном основании, а задерживают обычно хулиганов. Кто-то уже давно смирился. И такая часть тоже есть, кто-то считает, что ни на что повлиять нельзя и так далее. Но одновременно с этим есть и другие люди, которые считают, что выходить надо, даже необязательно протестовать, но возражать власти, поправлять. Такие тоже люди есть. И это не только активисты.

– Но при этом особенность нынешней протестной волны в том, что в разных частях страны людей волнуют разные вещи. Получается, что все протестные всплески немножко атомизированы друг от друга. С вашей точки зрения, как это все может дальше развиваться, трансформироваться?

– Да, отчасти да. Сейчас, скорее, локальных историй надо ждать больше. Потому что выборы в 2021 году, до них еще дожить надо, посмотреть, какие будут настроения через два года. Если опять настроения будут как-то улучшаться или, по крайней мере, не будут снижаться – это один вариант. Если условия жизни будут ухудшаться, и настроения будут ухудшаться, тогда можно ждать повторения 2011–2012 годов, но опять же сегодня настроения другие.

Отдельных протестных акций в 2020 году, я думаю, будет достаточно. И чиновники далеко не всегда идут навстречу людям, а у людей не всегда есть инструменты, чтобы донести свое недовольство до власти. Потому что для этого нужны выборы, свободная пресса и так далее. С этим у нас проблема. Поэтому протесты очень часто возникают как бы ниоткуда, особенно для тех, кто, например, из Москвы смотрит. А на самом деле эти проблемы вызревают некоторое время всегда, просто информация до них не доходит, – заключает Денис Волков.