Александр Генис: Сегодня в первой передаче 2020 года мы с историком культуры Соломоном Волковым хотим взглянуть на высшие достижения в области искусства за только что завершившееся второе десятилетие нашего столетия.
В первую очередь, Соломон, нам придется задаться вопросом, а возможно ли такое вообще – подвести итоги тому, что закончилось столь недавно. Обратимся к параллели из ХХ века. 1910-е годы были переломными для прошлого столетия. В этот период – несмотря на страшную войну – состоялось рождение великой культуры модернизма, разорвавшей связи с традициями. 1910-е – это годы становления ведущих гениев века: Пикассо, Стравинского, Кафки, Джойса, Мандельштама. Но видели ли современники своих титанов?
Соломон Волков: Начать стоит с того, что в 1910 году умер Лев Толстой. Таким образом, была перевернута важнейшая страница в истории культуры – не только русской, но и мировой. Потому что Толстой является наравне с Гомером и Шекспиром, высшим, известным в истории культуры гением. Что интересно, это понимали его современники. Бунин записал слова Чехова, который ему говорил, когда Толстой был еще жив: Толстой умрет, и все пойдет к черту.
Александр Генис: В общем, так оно примерно и произошло.
Соломон Волков: “К черту не пошло”, но очень близко.
Александр Генис: Толстой завершил этап, не открыл, а закрыл страницу. Вслед за ним явилось нечто новое. Вирджиния Вульф сказала, что осенью 1910 года начался модернизм. Никто толком не знает, почему именно в этом году.
Соломон Волков: Потому что умер Толстой! В этом символика событий, которая всегда присутствует, если ее только заметить.
Александр Генис: Чуткая Вирджиния Вульф сумела заметить, что что-то началось, но большая часть человечества ничего не видела. Никто не считал, что, скажем, Джойс – главный автор, который в 10-е годы прошлого столетия уже написал "Дублинцев" и работал над "Улиссом", он был только в очень узких кругах знаменитым. Лишь когда закончился ХХ век, выяснилось, что его роман стал главным во всем столетии – это бесспорно теперь. Можем ли мы сказать, что люди способны признать своих современников? Могут оценить, насколько велики те, кто с ними живет сейчас?
Соломон Волков: Они не только не могут оценить своих современников, еще чаще они могут их переоценить, то есть придать творчеству художника вселенское значение, когда вдруг выясняется, что буквально через 20–30, максимум 50 лет этот человек вообще исчезает из сознания современников.
Александр Генис: А кто по-вашему был такой переоцененной фигурой сто лет назад?
Соломон Волков: Их множество. Я опять-таки в таких случаях всегда вспоминаю изложенный тем же саркастическим Буниным, чье, кстати, 150-летие мы будем отмечать в этом году, эпизод с поэтом Скитальцем, он же Петров, это настоящая его фамилия. Как Бунин заприметил, он выступил перед какой-то огромной аудиторией, имел невероятный успех, поехал после этого в "Яр", заказал там тарелку борща и тарелку черной икры. Съел по большой ложке одного и другого и сказал: "Нет, не могу есть, больно великий аплодисмент сорвал". И действительно, Скиталец пользовался совершенно феноменальной популярностью. Ну и где сейчас поэт Скиталец? О нем даже специалисты очень редко вспоминают.
Александр Генис: Я бы сказал другое, Скитальца действительно не вспоминают, но были и фигуры эпохальные, как Горький, скажем. Горький в свое время был фигурой мирового значения. Сегодня о Горьком говорят, юбилей его отмечали, но читают ли Горького?
Соломон Волков: В мою память навсегда врезалась замечательная сцена в нью-йоркском сабвее: напротив меня в вагоне сидел молодой афроамериканец и читал "Мать" Горького по-английски.
Александр Генис: Это именно ваше везение.
Соломон Волков: Не скажите.
Александр Генис: А теперь поговорим о том, что происходит в нашем столетии. Прошла вторая декада. Пора сравнить. Как мы только что сказали, второе десятилетие ХХ века было необычайно важным – время рождения новой культуры, которая была категорически непохожа на предыдущую, произошел великий разрыв. Критики писали, что модернистская статуя не имеет ничего общего с предыдущей культурой, потому что будь то статуя античного бога или христианской святой, она изображала человека, но фигуры Пикассо уже не совсем люди. Различие между культурой новой и старой было грандиозным. Это был отрыв, который изменил всю нашу цивилизацию, во всяком случае историю культуры. Произошло нечто подобное в этом столетии, как по-вашему?
Соломон Волков: Чтобы ответить более основательно на этот вопрос, надо вернуться все-таки в 10-е годы прошлого века с тем, чтобы посмотреть, что же там тогда творилось в области, которая мне наиболее близка – в области музыки, а потом посмотреть на то, как дела обстоят в наши годы.
Начнем с нескольких фигур вне музыки. В это время работали и были уже знамениты Блок, Маяковский, Бунин. Были они знамениты по-разному, в разных кругах, с разной репутацией. Но что любопытно, эти три человека встречались. Бунин оставил воспоминания о Маяковском, Маяковский пришел к Блоку с просьбой надписать книжку для Лили Брик. Это был котел, что называется. А если мы сейчас перейдем к музыке, то там была такая картина. В 1915 году умер Скрябин, с ним тоже закрылась очень важная страница в истории русской музыки. Скрябин был, безусловно, предвестником модернизма, но он еще тесно был связан с классической традицией, а после него уже начался совершенно новый этап, достаточно вспомнить о Стравинском.
Александр Генис: "Весна священная" – вот с чего началась музыка ХХ века.
Соломон Волков: Три балета Стравинского – "Жар-птица", "Петрушка" и "Весна священная" – были созданы в 1910-е годы. И что интересно, до сих пор это есть самые исполняемые и знаменитые произведения Стравинского. Можно сюда еще добавить "Историю солдата", которая тоже была создана в 1910-е годы. Эти три балета – это тот фундамент, на котором держится вся музыка ХХ века – до известного предела.
Затем Рахманинов – другая грандиозная фигура, чье значение в наши дни только возрастает. И это происходит, должен сказать, на моих глазах. За те 40 с лишним лет, что я живу в Нью-Йорке, репутация Рахманинова буквально взмыла. Когда я приехал, можно было прочесть, что Рахманинов слащавый, академический, отсталый композитор, интересный только публике с неразвитыми вкусами. Сейчас ничего подобного вы о Рахманинове не услышите. "Всенощную" только что исполнили в Нью-Йорке, восторженные рецензии. В 1909-м сочинен Третий фортепианный концерт Рахманинова, может быть, самое популярное его сочинение, написан прямо накануне нашего десятилетия, а в 1910-е годы – этюды-картины, романсы, очень много опусов, которые до сих пор широко представлены в репертуаре исполнителей.
Затем, конечно, мы можем вспомнить о Дебюсси и Равеле. У Дебюсси это будут прелюдии в 1910-е годы, тоже широко исполняющиеся вещи, а у Равеля одна из самых его популярных вещей – "Дафнис и Хлоя", 1912 год. У Рихарда Штрауса, другого композитора, чья репутация в наши дни только возрастает, "Кавалер розы" – это 1910 год. Так что, как видите, шедевр на шедевре.
Александр Генис: Прошло сто лет, и как у нас с шедеврами?
Соломон Волков: Опять-таки мы не можем судить, создаются ли шедевры на наших глазах или нет, мы можем только говорить о том, что привлекло наше внимание в данный момент.
Александр Генис: Это интересный вопрос, можно ли судить о том, что будет через сто лет. Я помню, что когда мы приехали в Америку с Петром Вайлем, мы решили, что попробуем сочинить учебник литературы XXI века. Мы были молодые, наглые и ничего не боялись, поэтому стали сочинять, как бы из XXI века, стали думать, кто останется лет через 40.
Соломон Волков: Не угадали?
Александр Генис: Мы, например, очень высоко оценили Синявского, мы считали, что он останется.
Соломон Волков: Вы высоко оценили, как я помню, "Зияющие высоты" Зиновьева.
Александр Генис: Да, и я по-прежнему считаю, что "Зияющие высоты" – книга, которая заслуживает большого внимания.
Соломон Волков: Но она ведь забыта, безусловно. Разве нет?
Александр Генис: Не знаю. Все ведь зависит от того, кто пишет учебник. Главное, что мы в этот учебник включили новых людей. Одно дело вставить Солженицына, но мы туда включили, например, только что явившегося публике Довлатова, Мамлеева, Валерия Попова, которого мало кто знал тогда.
Соломон Волков: Ну и не так много народу знает сейчас.
Александр Генис: Как сказать. Я его ранние рассказы помню наизусть. Недавно, кстати, пышно его 80-летие отметили, с чем его и поздравляю. У нас была целая группа писателей не советских и не антисоветских. Пожалуй, она до сих пор осталась важной в истории словесности. Но не предвидели таких явлений, как Сорокин и Пелевин, которые стали ведущими авторами на рубеже XXI века и сегодня. Хотя Сорокина мы сразу заметили, уже первые рассказы и “Очередь” еще в 80-х. Короче, попытки такие были. Как вы считаете, возможны ли сейчас? Вы взялись бы предсказывать что-то на век вперед?
Соломон Волков: Я читаю подобные прогнозы буквально каждый день. Что из этих прогнозов через сто лет сохранится? У меня на этот счет, я бы сказал, несколько скептическое отношение к этому ко всему. Блок в своей поэме "Возмездие", по-моему, недооцененной тогда и недооцененной до сих пор, а это одно из его, может быть, самых существенных опусов, написал замечательные строчки: "И черная земная кровь сулит нам, раздувая вены, все разрушая рубежи, неслыханные перемены, невиданные мятежи". Это предчувствие, что что-то произойдет ужасное, что-то страшное, что-то кровавое. О чем тут идет речь? Подспудный смысл этой строфы Блока – идея кровопускания, сам субъект себе пускает кровь. И это было то, с чем Европа пришла в ХХ век, она сама себе пустила кровь.
Александр Генис: И называлась эта операция Первая мировая война.
Соломон Волков: Первая мировая война, унеся миллионы жизней, цвет европейской молодежи, уже подготовила почву и семена для Второй мировой войны, которая доконала в этом смысле Европу. Мое глубочайшее убеждение, что эти две мировые войны обессилили, обескровили Европу и привели ее к тому, что мы сейчас стоим на пороге новых каких-то неслыханных перемен и невиданных мятежей, результатом которых может быть полное переформатирование истории культуры как таковой.
Александр Генис: Более того, не только истории культуры, но и истории человека. Я только что прочитал знаменитого ныне израильского историка Юваля Харари, который говорит, что мы, возможно, последнее поколение "хомо сапиенс" вообще. Потому что следующее поколение будет уже киборгами. Это – биологические роботы, полулюди, полумашины. Не наша цивилизация, а сам род человеческий заканчивается как таковой, и что будет дальше – мы не знаем. Поэтому предсказывать на сто лет вперед мы не беремся, но на 10 возьмемся.
(Музыка)
Александр Генис: Соломон, так кто же из этого десятилетия станет героем еще, по крайней мере, 10 лет?
Соломон Волков: Я могу предложить кандидатуры двух моих личных героев в области музыки. Ими будут американец Джон Адамс, которому исполнилось 72 года, и российский композитор Родион Щедрин, которому стукнуло 87 лет. Каждый из них создал существенные произведения на протяжение всей своей карьеры и на протяжении предыдущего десятилетия. Для меня Адамс самый интересный из всех американских минималистов. Две его оперы, которые исполняются и встречают успех у публики до сих пор, – это "Никсон в Китае" и "Атомный доктор", они написаны в предыдущие годы. А в 2017-м, то есть в том десятилетии, которое нас интересует, он написал оперу "Девушки Золотого Запада". Я по этому поводу вспоминаю нашу с ним ночную поездку в нью-йоркском сабвее, мы возвращались вместе с концерта, и он мне подробно рассказывал, как пришел к этому сюжету, что его заинтересовало, как ему хотелось взглянуть по-новому на историю освоения Запада, золотоносную Калифорнию, и так далее.
Александр Генис: Этакий неовестерн в опере.
Соломон Волков: Именно так. Какова будет судьба этой оперы, пока еще неясно. Но то, что уже сделал Адамс, мне кажется, обеспечит ему видное место в репертуаре грядущего десятилетия. То же и относительно Родиона Константиновича Щедрина, с которым меня связывают многие годы тесного знакомства. Его существенные произведения за прошедшую декаду – две оперы: "Рождественская сказка" 2015 года и "Левша" 2013 года, которую вы, кажется, прослушали в авторской презентации, если так можно сказать.
Александр Генис: Я прослушал ее с авторскими комментариями. По-моему, это был один из лучших дней в моей жизни, потому что я был в гостях у Щедрина, мы с женой сидели у него, затаив дыхание, смотрели запись и слушали, как Щедрин рассказывает о том, как сочинялась каждая нота и каждое слово. Это было замечательно, и опера мне чрезвычайно понравилась, она, по-моему, очень изобретательна. Для Щедрина характерна одна особенность: он берется за чудные сюжеты. "Левша", например, одно из самых популярных произведений нашей классической литературы. Но, с другой стороны, эти опусы живут на границе трагедии и гротеска. Очень необычное сочетание, особенно для оперы. Поскольку Щедрин щедро работает все время, я с нетерпением жду, когда он выполнит свое обещание и напишет оперу "Москва – Петушки".
Соломон Волков: Пока существует только симфонический фрагмент.
Александр Генис: Но он сказал, что думает об опере.
Соломон Волков: Я ему все время напоминаю об этом его обещании.
Александр Генис: Скажите, что мы ждем. А только что была премьера его оперы "Лолита" в Праге, не так ли?
Соломон Волков: Это была не совсем премьера. Опера "Лолита" была написана в 1992 году. Судьба ее не складывалась до сих пор счастливо. Премьера была в Стокгольме, дирижировал Ростропович, шла она на шведском языке. С "Лолитой" очень сложные проблемы, связанные с авторскими правами – что можно, что нельзя, что разрешали наследники, что они не разрешали. Но заметьте, что "Лолита" – это магнит, который притягивает инсценировки, фильмы, мюзикл, я помню, был по "Лолите", он шел на Бродвее, "Нью-Йорк Таймс" была в восторге. Несколько представлений выдержал этот мюзикл и исчез.
Александр Генис: "Лолита" – пряная штучка. Когда-то Набоков сказал: "Если бы я знал, что такой шум будет, я бы сделал Лолиту коровой или велосипедом". Но мы ему не поверим. Сам Щедрин сказал, что его в "Лолите" больше всего привлекает ”трагедия быстротекущей красоты". Необычная характеристика.
Соломон Волков: Замечательное определение, очень точное.
Александр Генис: Именно про Лолиту, которая быстро вырастает.
Соломон Волков: Была российская премьера оперы "Лолита" в Перми в 2003 году. Но неслучайно после 2003 года никто в России не решался браться за постановку этой оперы – именно из-за темы.
Александр Генис: Особенно сегодня, когда эта тема становится просто радиоактивной. Потому что движение me too бесспорно противостоит "Лолите". Это, конечно, рискованная затея. Тем приятнее, что она осуществляется.
Соломон Волков: В России как раз сюжет "Лолиты" и все с ней связанное будет подвергаться неминуемо нападкам с двух сразу сторон, причем противоположных лагерей, то есть me too и связанное с этим, то, что мы можем условно определить как критика из левого лагеря.
Александр Генис: Я бы сказал – радикальный феминизм.
Соломон Волков: И с другой стороны от консерваторов, для которых до сих пор роман Набокова представляется чем-то порнографическим. Ничего подобного в опере "Лолита" нет, это принципиально опера без "клубнички", психологическая тихая драма. В ней Щедрин пытается разгадать магию и загадку женщины.
Мне представляется, здесь я говорю от себя, никоим образом не претендую на то, что я раскрываю какие-то тайные замыслы автора, но мне кажется, что это каким-то образом связано с личностью спутницы Щедрина Плисецкой, которая умерла в 2015 году, ей было 89 лет. Плисецкая олицетворяла для Щедрина идеал загадочной женщины. Мы должны вспомнить, что в 1960-е годы и позднее Плисецкая была персонификацией того, что мы можем назвать условно сексуальной революцией в Советском Союзе. Ее роль в “Кармен”, ее роль в "Анне Карениной", то, как она даже классический репертуар танцевала, – все это было вызовом тем консервативным, ханжеским нормам, которые господствовали в Советском Союзе, где, как известно, секса не было. А Плисецкая собой олицетворяла присутствие этого секса в жизни страны, как и должно было бы быть. Это было вызывающе, это было на грани скандала. Фурцева говорила "перестаньте вилять ляжками" или что-то в этом роде, когда принимала спектакль "Кармен". "Вы сделали из героини испанского народа проститутку". Знаменитое высказывание Фурцевой.
Александр Генис: То, что вы сказали, очень любопытно. Этот подсознательный контекст, которым вы снабдили "Лолиту", никому не приходил в голову, я даже не уверен, что Щедрин о нем думал. Но мы узнаем его реакцию.
Соломон Волков: Что важно, в этом году в феврале наконец пройдет премьера оперы Щедрина "Лолита" в Мариинском театре под управлением Валерия Гергиева. В Праге, в той постановке, о которой вы упомянули, партию Лолиты исполняет солистка Мариинского театра. Как я понимаю, опять-таки это мои догадки, Гергиев послал свою артистку выучить эту партию в Прагу, сейчас ее задействуют в постановке в Мариинке. Мариинку можно по праву назвать театром Щедрина, потому что там ставят все сценические опусы Щедрина. Гергиев кроме того активно пропагандирует и симфоническое творчество Щедрина. Гергиев и Щедрин – это, конечно, такой творческий тандем, которому можно только позавидовать. Мы будем все с нетерпением ожидать, как пройдет эта постановка, и, конечно, желать того, чтобы не было той ненужной атмосферы скандала, которая обыкновенно сопровождает постановки "Лолиты".
А вы, Саша, расскажите, кто вам представляется главным претендентом на роль лидера в других областях искусства – например, в кинематографе и в литературе?
Александр Генис: С литературой дело просто обстоит. Я посмотрел список лучших американских романов за последние 10 лет и не нашел ничего эпохального. Мне трудно представить, что через сто лет их будут читать, то, что и через 10 лет их будут читать, в это мне тоже трудно поверить. Тут нет ничего удивительного, потому что мы живем не в литературное время. Те вершины, которые были достигнуты в ХХ веке, когда книги читали все, скажем, так, как Хемингуэя читали наши родители, да и мы с вами. Таких книг, по-моему, сейчас уже нет. Может быть, это закономерно.
Что же касается культурного героя десятилетия, то я бы назвал Тарантино. Квентин Тарантино именно в это десятилетие нашел себя. Если он начинал с "Бульварного чтива", экспериментального фильма, который перевернул наше представление о том, что такое кино и что оно может сотворить с нашим восприятием реальности, то в 2010-е он нашел себе большую тему – историю. Его фильмы "Омерзительная восьмёрка", "Джанго освобожденный", "Однажды в Голливуде", "Бесславные ублюдки", все эти картины об истории, которую он переделывает как хочет. Этот произвол, который он внес в кино, чрезвычайно интересный. Драматический темперамент Тарантино живо напоминает Шекспира. Именно поэтому мне кажется, что его картины переживут наше время. Они всегда будут говорить о чем-то чрезвычайно важном. Например, такая тема, как расовые отношения в Америке. Фильм "Джанго освобожденный" целиком и полностью посвящен расовой войне. Я помню, когда я смотрел картину в кино, из зала выходил белый парень с девушкой, он ей сказал: "Ты заметила, что в фильме ни одного белого в живых не осталось?" Это говорит о том, что работы Тарантино очень спорные, очень горячие, очень трудные и необычайно интересные. Поэтому я – за Тарантино.
Но если говорить честно, то для меня главный герой 10-х – айпэд. Его представил миру Стив Джобс ровно 10 лет назад – 27 января 2010 года. И я прекрасно помню, как он показывал телезрителям свой планшет. Объясняя его стати, Джобс светился от счастья. Это была не реклама, а проповедь, и я не устоял. С тех пор айпад занимает в моей жизни промежуточное место, я бы сказал, как член семьи, вроде кошки. Гений простоты, доброты и привязчивости, айпад и в самом деле занимает промежуточную ступень между живым и неодушевленным миром. Эта ученая машина – праздник, который всегда с тобой: под боком, подушкой, под мышкой, в дороге, в постели, за столом. Как будто у экрана выросли ноги или, точнее, колеса.
– Компьютер, – говорил Джобс, – должен стать велосипедом для интеллекта.
– Важно, – добавлю я, – что не поезд, не автобус, не грузовик, а велосипед: индивидуальный транспорт, который везет нас скорее в лес, чем на работу.
Открыв гениальное средство для просвещенного досуга, я научился читать на нем книги, спасая балки, просевшие от тяжести 7-тысячной библиотеки. Я приобрел картинную галерею, посетил полмира, узнал, что хотел, сфотографировал, что мог, и привык ничего не предпринимать без его совета. Как на небольшом экране, который я бесцеремонно таскаю по дому в кармане халата, помещается то, о чем я грезил еще в пионерском детстве: мировая культура – вся и разом, без цензуры и границ, всегда и даром. Ей-богу, будь у меня в юности такой волшебный инструмент, я бы обошелся без эмиграции. Потому что там есть все, ты – хозяин мира культуры. Я до сих пор не могу прийти в себя за 10 лет от этого счастья, потому что это – праздник, который всегда с тобой.
Соломон, нам пора завершать наш обзор. Есть кто-нибудь еще, кого бы вы хотели добавить?
Соломон Волков: Да, конечно, это – Михаил Барышников, но не Барышников-танцовщик, он уже давно не танцует ни в классическом репертуаре, ни даже в репертуаре модерн, в котором он выступал в последние десятилетия своей балетной карьеры, а Барышников – актер в драматическом театре. Постановки, в которых он участвовал, "В Париже" по Бунину, это спектакль Крымова, постановка Вилсона по Хармсу, постановка Алвиса Херманиса, латышского режиссера, о Бродском и наконец самый недавний спектакль “Белый вертолет”, премьера которого состоялась в Риге, о римском папе, о том, как Бенедикт ушел в отставку – неслыханная вещь.
Александр Генис: Я этим летом в Риге познакомился с Херманисом, мы хорошо поговорили, в том числе и о Барышникове. Он рассказывал про предстоящую премьеру “Белого вертолета”. А сейчас идет по "Нетфликсу" фильм "Два Папы". Я спросил у Алвиса по имейлу, кто у кого сюжет украл. “Конечно, Голливуд у меня”, – ответил он с ухмылкой. На самом деле в основе и того, и другого представления лежит реальный материал. Что же касается Барышникова, то Херманис мне сказал, что Барышников – настоящее “театральное животное”, это человек, который живет на сцене. Лучше актера у него не было. Барышникова страшно любят в Риге. Конечно, он по всему миру гастролирует с этим спектаклем.
Соломон Волков: И привезет его в Нью-Йорк.
Александр Генис: Обязательно. Но в Риге он свой, он рижанин, как мы знаем, и возвращается он в Ригу с огромным удовольствием, там его носят на руках. Когда объявили продажу билетов на спектакль "Белый вертолет", они были раскуплены за несколько минут. Так что Барышников, который был героем и в ХХ веке, остался кумиром и в XXI.
Ну а завершим мы нашу беседу отрывком сюиты Щедрина из оперы “Лолита”, о которой мы столько сегодня говорили.
(Музыка)
