- Уход с поста министра культуры Владимира Мединского ставит вопрос о той системе государственного контроля над культурой, которая была создана при нем.
- Приметы времени – запрос на "патриотическое" искусство, растущая роль госзаказа, цензура со стороны Минкульта, прокатчиков и "оскорбленной общественности".
- Создателей кино ждут трудности, связанные с финансированием и прокатом "идеологически неправильных" лент из-за плохого отношения к ним Минкульта.
- Чиновники от культуры, похоже, забыли, что деньги, которыми они распоряжаются, принадлежат обществу, налогоплательщикам.
- Истинно патриотическая позиция художника – это гражданская, а стало быть, критическая позиция.
Сергей Медведев: Одна из последних новостей культурной жизни – уход со своего поста министра культуры Владимира Мединского. Это хороший повод поговорить о той системе государственного контроля над искусством, культурой и памятью, которая была при нем создана. И в самом деле, в кинематографе была создана тотальная система контроля при помощи государственного заказа, цензуры со стороны прокатчиков, Минкульта и "возмущенной общественности". Можно ли говорить о возникновении новой ждановщины, о возникновении цензуры в российском искусстве? Возможно ли сегодня свободное критическое высказывание?
Видеоверсия программы
Корреспондент: Сегодня перед создателями кино возникают проблемы, связанные с финансированием и прокатом "идеологически неправильных" лент из-за неблагоприятного отношения к проектам со стороны Министерства культуры. Выход на широкий экран, по сути, полностью контролируется государством. Официально цензуры в российском кинематографе нет, однако существуют негласные правила, которые без поддержки инвесторов или меценатов мало кто может нарушить.
По словам уже бывшего министра культуры Владимира Мединского, "в российском кино цензуры нет, нет никаких стоп-листов, а все ограничения прописаны в законе". Делая упор на приоритетные проекты, бывший министр почему-то указывает фильм "Горько", саркастически замечая, что режиссер картины "Нелюбовь" Андрей Звягинцев за средствами не обращался: "Видимо, решили не брать денег у душителей свободы".
В 2018 году в России прокатное удостоверение было отозвано у фильма режиссера Армандо Ианнучи "Смерть Сталина": цензуры нет, но есть нравственная граница, ведь старшее поколение может воспринять картину как оскорбительную. Еще раньше под предлогом искажения отечественной истории было отозвано прокатное удостоверение у триллера "Номер 44". В том же году под удар попала и драма Ноэ "Любовь". Мединский тогда так и не смог как-либо прокомментировать фильм.
Классическими инструментами влияния на российский кинематограф, как правило, выступают: инвестиции со стороны государства, экспертная цензура, которая в состоянии потопить практически любую ленту, и цензура гражданского общества.
Сергей Медведев: У нас в гостях кинорежиссер Андрей Звягинцев и Виктор Матизен, кинокритик, член правления Гильдии киноведов и кинокритиков России.
Насколько изменения в системе государственного заказа и контроля можно связывать с именем Мединского?
Виктор Матизен: Настораживающие симптомы появились раньше, чем Мединский. Я хорошо помню погром выставки "Осторожно – религия!", суд, лживые показания экспертов по этому делу и штраф Юрию Самодурову. Я помню, как губернатор Ханты-Мансийского округа запретил упоминать на сцене фильм Павла Бардина "Россия 88", потому что там был некий крамольный кадр, где нацисты вешали на стенку портрет Гитлера, а потом он переворачивался налетом милиции, и там появлялся портрет Путина. Нам запретили выйти на сцену с награждением этого фильма. Сигналы появлялись раньше, но, безусловно, в систему и в сформулированную идеологию все это превратилось именно при Мединском.
Сергей Медведев: Андрей, вы чувствуете существование цензуры в современном российском кино?
Андрей Звягинцев: Цензура всегда была в России. Просто когда-то она была институтом: николаевская цензура, чудовищный советский институт цензуры, – но в 90-е это сошло на нет.
Сергей Медведев: Снимая свой первый фильм "Возвращение", вы чувствовали это?
Андрей Звягинцев: Конечно, нет! Это было время свободного дыхания, и оно еще долго продолжалось. И "Елену" в 2011 году мы делали, не оглядываясь и ни о чем не задумываясь. Все началось позже. Я бы все-таки говорил не о цензуре, потому что такого института нет, а о самоцензуре: это ровно как этот наш страх в генах перед большим начальством, как бы не сказать чего лишнего. Мы боимся самих себя.
Сергей Медведев: Примерно с "Левиафана" вы начинаете чувствовать сильное поддавливание этого нового патриотического дискурса?
Андрей Звягинцев: Да, тогда были нападки и непосредственно на меня, и на нашу картину "Левиафан": и снизу, и, естественно, сверху. И министр Мединский высказывался по-разному.
Сейчас цензура превратилась в риторику о нецелесообразности финансовых вложений: просто не дать денег
Сейчас цензура превратилась в риторику о нецелесообразности финансовых вложений: просто не дать денег. Когда на фоне беспрецедентных вложений государственных средств в проекты, которые тотально проваливаются в прокате, тебе говорят (это мой случай), что "мы посчитали экономику и получается, что очень трудно будет вернуть эти деньги", только и остается возразить, что мы все знаем: кино – это самый рисковый бизнес. И это не может быть бизнесом, особенно если речь идет об искусстве, о культурном действии.
Виктор Матизен: Механизмы цензуры имеются, причем государственные. Отказ в выдаче прокатного удостоверения, когда картина не устраивает идеологически, это уже прямая государственная цензура, сколько бы ни врал господин Мединский, что цензуры у нас нет. И она совершенно четко проявилась в случае с фильмами "Смерть Сталина", "Номер 44", "Клип". А у нас еще имеются определенные законы, которые ограничивают свободу выражения: запрещается пропаганда того-то, того-то и того-то.
Сергей Медведев: Сейчас есть еще "оскорбление чувств верующих".
Виктор Матизен: Да. Каким образом должны разрешаться такого рода конфликты в цивилизованных странах? Только через суд, но не так, когда несколько чиновников собираются, и у них от страха глаза велики. Они смотрят: а, крамола! – не выдавать удостоверение!
Сергей Медведев: Это волюнтаристское и неправовое решение, основанное просто на мнении одного случайного человека.
Виктор Матизен: И на страхе, о котором говорил Андрей. У прокатчиков это просто страх, что в следующий раз на них нажмут вдвойне, не дадут государственного финансирования.
Сергей Медведев: Андрей, не могу обойти стороной историю, которая разворачивается сейчас с вашими фильмами. Сначала вы собирались снимать фильм про ленинградскую блокаду. А с нынешнего фильма неожиданно, без всяких предупреждений ушли продюсеры и спонсоры.
Андрей Звягинцев: Я готов был делать эту картину: там был и Бабий Яр, и блокадный Ленинград – три новеллы времен войны.И наш альянс с Александром Роднянским уперся в этот вопрос: я принял решение, что буду делать этот проект, а Александр не решался по своим причинам. Мы очень мирно расстались. Это был мой первый проект, преодолевший планку в 10 миллионов долларов: 15-миллионник. Было очень непросто собрать такие деньги, если это не какой-то ангажированный проект о войне, лояльный риторике власти.
Это честный проект. Я взялся его делать с другим продюсером, но через пару месяцев работы он отказался от проекта, и мне ничего не оставалось, как запустить новый. Это случилось в первые дни января прошлого года. Мы подписали контракт и пустились в производство. Продюсер тратил свои личные деньги, и в течение шести-семи месяцев я собирал бюджет.
Сергей Медведев: Это о русском олигархе, который живет на вилле в Средиземноморье?
Андрей Звягинцев: Да. Мы объездили Средиземноморское побережье, выбрали невероятной красоты виллу. Европейцы давали ровно половину бюджета так называемых "мягких" денег. Оставалось получить невозвратные деньги фонда. Я, надеюсь, не удивлю своего продюсера, который в результате отказался от проекта, сказав, что все стороны знали, на что идут: это авторское кино, и такая значительная сумма, конечно, не вернется. Недостающую часть средств продюсер собирался взять из своих. В результате все развалилось по одной простой причине – продюсер предложил поменять финал картины, а я отказался.
Сергей Медведев: А это было политическое соображение или рыночное, связанное с тем, что большому числу зрителей это могло не понравиться?
Андрей Звягинцев: Нет. Мне трудно сказать прямо о причине. Я ведь ни разу не встречался с главой фонда Антоном Малышевым. Мне даже никто не сообщил о том, что финансирование прекращено. Сейчас проект остановлен, но я его не замораживаю, продолжаю искать инвесторов и продюсеров.
Сергей Медведев: А он не может быть полностью иностранным под ваше имя?
Андрей Звягинцев: Даже под какое-то громкое имя очень трудно найти значительный вклад в бюджет, если это проект на русском языке. Большие компании, с которыми я общался, были готовы запустить мой военный проект. 15 миллионов для них – не вопрос, если проект на английском. Но я не могу снимать фильм о русском предпринимателе с русской ментальностью, с русским сердцем, с русскими связями с женой и сыном с каким-нибудь иностранным артистом, который будет говорить с акцентом, что его зовут Всеволод. Это будет просто комично!
Сергей Медведев: Для вас первичен русский контекст?
Сказки, комедии, духоподъемные фильмы – вот наше будущее
Андрей Звягинцев: Конечно! Русский олигарх, у которого повара – французы, прислуга – испанцы и такой классный британец – капитан его яхты. И просто оскорбительно звучит риторика Антона Малышева: ну, возьмите и превратите эти 700 миллионов рублей в 70 миллионов! А как это возможно, если у нас одна испанская сторона – половина бюджета, 4,5 миллиона евро, а аренда этой яхты стоит 250–280 тысяч евро? Это огромная, 50-метровая яхта высшей пробы! Только аренда виллы – порядка 300, я уж не говорю об обстановке и прочем. На эти 70 миллионов можно сделать разве что радиопостановку.
Виктор Матизен: Одновременно с тем, как на Звягинцева не находится денег, Фонд кино находит средства на финансирование убыточных проектов Первого канала: скажем, "Викинг" или "Союз спасения". Там же почти миллиардные убытки! И это нормально – "мы на патриотизме не экономим".
Сергей Медведев: Очень важен образ Левиафана, который Андрей задает своим фильмом: взаимоотношения художника и Левиафана, творца и государства, которые в разные эпохи осуществляются по-разному – будь то Пушкин и царь, будь то Пастернак и Сталин.
Виктор Матизен: У нас же еще существуют запретные темы. Это, например, критика Русской Православной церкви. За это досталось и "Левиафану": как это он посмел вывести неблагостный облик этого дела? Я помню, как знаменитый политолог Марков кричал, что "это снято по заказу вашингтонского обкома!" Нарушение прав человека в Чечне – абсолютно запретная тема. Это вообще всякие острые темы, связанные с современными политическими событиями. Официальная позиция Минкульта: государство стоит вне критики, и мы не будем финансировать ничего, где хоть немного затрагиваются государственные интересы. Главный человек, который определяет, что такое государственные интересы России, это чиновник, которого просто поставили на это место, и не более того. Вот в такой ситуации мы вынуждены существовать.
Сергей Медведев: Блокада – тоже одна из таких стоп-тем, учитывая тот скандал, который был вокруг "Дождя" или фильма "Праздник". Ты оказываешься на минном поле.
Андрей Звягинцев: Сказки, комедии, духоподъемные фильмы – вот наше будущее.
Сергей Медведев: Да, все те сложные моральные проблемы, с которыми вы работаете, одна за другой закрываются, и вы оказываетесь окруженными, а вокруг мины.
Андрей Звягинцев: Есть такое ощущение, когда ты за 11 месяцев лишаешься двух проектов.
Сергей Медведев: Вы еще надеетесь вернуться к военной теме?
Андрей Звягинцев: Сценарий о войне с 2008 года лежит на рабочем столе. До 2013-2014 годов это было еще возможно реализовать, но продюсера смущала финансовая сторона дела. А после 2014 года, после событий на Украине очень серьезно поменялась и риторика, и настроения людей, и взгляд на победу. Это всегда были два таких сакральных пространства, которых лучше не касаться: победа и религия.
Сергей Медведев: А теперь они слились, потому что победа превратилась в разновидность гражданской религии со своими крестными ходами, со своей иконографией. На "Бессмертном полке" были даже говорящие иконы, которые начинали вдруг диктовать, как жить. Года два назад по Сети ходил такой мультик, непонятно кем запущенный. Девушка хочет сделать аборт, а у нее на стенке висит фотография медсестры из "Бессмертного полка". И вдруг эта медсестра, начинает говорить: "Не делай аборт! У тебя будет сын. Он будет защищать родину". И девушка слушается и рожает сына. Отца нет, девушка одна растит этого сына и благодарит икону.
Андрей Звягинцев: Отдать жизнь за родину… Были времена, когда это считалось честью: вспомним декабристов – "за отечество". Но вся эта нынешняя возгонка милитаризации, ожидание войны, победоносная риторика, весь этот кошмар вроде "Можем повторить", – все это отвратительно!
Виктор Матизен: У меня и мать, и бабка были в блокаде, и дед, но дед был немножко на должности, поэтому я знаю блокаду с разных сторон – со стороны начальства и со стороны людей, которые реально голодали. Если Андрей это покажет, поднимется вой на всю страну: "не было этого, наши партийные товарищи тоже голодали, товарищ Жданов потерял 30 килограммов веса"!
Сергей Медведев: Уровень цензурированности и табуированности информации о жертвах блокады совершенно феноменальный!
Интересно, как культ победы подменил собой память о войне. В Москве висят билборды с надписью "Иди в Музей Победы". Наверное, это морально неправильно, что не Музей войны, а Музей победы, которая вычленяет всю кровь и грязь войны, все ее страдания и жертвы. И вот существует одна такая дистиллированная победа, которая преподносится нам на Поклонной горе.
Виктор Матизен: Вытесняется вина Советского Союза и сталинского руководства за огромные жертвы в этой войне: все это категорически отрицается.
Андрей Звягинцев: Как Молотов запретил в Ленинграде Музей памяти блокады, по-моему, в 49-м году.
Виктор Матизен: Так архивы по ленинградской блокаде до сих пор не открыты.
Сергей Медведев: Почему в России такие проблемы с памятью? Меня очень беспокоит то, что у нас все больше и больше лакун и черных дыр. Александр Эткинд называет это "кривое горе" – неумение помнить своих умерших.
Андрей Звягинцев: Проходит какое-то время, живая память растворяется, и память о блокаде вот-вот иссякнет. Рано или поздно эта память растворится, а уж если ее так табуировать… Но, как известно, рукописи не горят. Люди, которые занимаются просвещением, конечно, будут двигать эту тему. А главная причина – это абсолютное невежество людей: они не читают, не хотят знать. В Европе вообще не знают, что такое блокада! Очень многие американцы даже не в курсе того, что Советский Союз участвовал в этой войне! А между тем, те же сведущие и знающие американцы сделали замечательный фильм, который пронимает просто до дрожи – "Инфографика: потери человечества во Второй мировой войне". Это 18-минутное видео, которое невозможно смотреть без слез и без содрогания: какую цену заплатил советский человек за эту войну! И все это вдруг куда-то выветривается, и на задних стеклах своих автомобилей мы лепим вот это "можем повторить". Какое-то ухарство… Они не читали Астафьева, Ярова, не читали великую книгу Никулина "Воспоминания о войне". Откуда им взять это? Поэтому они довольствуются демонстрациями, шествиями и такой сентиментальной памятью.
Сергей Медведев: Есть еще такой фильм "Блокадная кровь". Это очень странное документальное кино, которое было сделано на потребу нынешней правящей петербургской верхушке: якобы у людей, переживших блокаду, и их потомков изменился состав крови, и вот они-то и являются настоящими хранителями российского генофонда, носителями какой-то особой формулы крови, которая даст России выжить в XXI веке.
Виктор Матизен: Ну, да, а потомки энкавэдэшников, которые пытали и высылали людей, – это голубая кровь современной России.
Сергей Медведев: Андрей, а какой, на ваш взгляд, должна быть роль государства во всей этой истории? Во Франции, скажем, идет сильная поддержка национального кино, национального кинопроизводства, проката. Должна ли она вообще быть?
Андрей Звягинцев: Государство должно поддерживать своих граждан. Ведь люди, которые создают кино: авторы сценариев, продюсеры, актеры, режиссеры, – это граждане этой страны. У них у всех есть, о чем сказать. Если бы им позволили говорить то, что они хотят выразить, я думаю, ландшафт был бы совершенно другим.
Сергей Медведев: Учитывая, что качественное кино принципиально не окупаемо?
Андрей Звягинцев: Возможно, что и зритель бы поменялся, и кино бы окупалось. Вот приводят цифры: моя картина "Нелюбовь" собрала в прокате 100 миллионов рублей, и это очень скромно по сравнению с рядом стоящими блокбастерами вроде "Движение вверх", "Беременный" или "Бабушка легкого поведения". Но человек, который это транслирует, совершенно упускает из виду, что картина "Нелюбовь" продана в 60 стран мира и с успехом идет там в прокате!
Во Франции действительно очень серьезная система господдержки. Там определенный процент с каждого билета на какого-нибудь "Мстителя" идет в Фонд национального кинопроизводства. Жоэль Шапрон, отборщик Каннского фестиваля, рассказывал, как работает их система дотаций или помощи авторскому кино. Экспертная комиссия никогда не разбирает текст сценария как сценария авторского проекта. Это всегда просто фильм! И только когда фильм готов, они оценивают его потенциал, понимают, что это авторский сегмент, и тогда принимают решение о поддержке этого фильма в прокате, то есть берут на себя какую-то часть билетов.
Потомки энкавэдэшников, которые пытали и высылали людей, – это голубая кровь современной России
Виктор Матизен: Есть большой массив прибыльных фильмов: с них снимается налог и пускается на поддержку независимого кино, которое практически не окупается в прокате. Что касается настоящего художественного авторского кино, то оно относительно дешевое. И это вполне может окупиться за счет международного проката, то есть качественное кино, в конце концов, всегда окупается.
Сергей Медведев: Насколько тут можно вспоминать советскую модель? Например, тот неограниченный бюджет на два "Сталкера", который выделялся, когда была уничтожена первая пленка. Или она неотъемлема от идеологического заказа?
Виктор Матизен: Советская модель, безусловно, неотделима от этого. Кроме того, она еще неотделима от жесткой системы, которая не допускала в наш прокат значительных иностранных фильмов. Разумеется, если запретить в России все иностранные фильмы и строем гонять школьников на "Союз спасения", изымая деньги у родителей, представляете, какая будет гигантская окупаемость?!
Андрей Звягинцев: И потом, тогда не было DVD, не было интернета: фильм можно было увидеть только в кинотеатре.
Виктор Матизен: Сейчас появляется огромное количество людей, которые постоянно говорят, что цензура дрессирует художника: он научился обходить цензуру и, тем самым, у нас появляются новые шедевры.
Андрей Звягинцев: И все-таки здесь важна роль государства. Что касается чиновной братии и министерских служащих, на мой взгляд, их исключительная роль должна быть – помогать художнику реализовать свои замыслы. Да, должна быть экспертная оценка, должны приниматься какие-то решения экспертным советом, но состоящим только из творческих единиц. А дело чиновника – обеспечить эти решения поддержкой. Это если говорить об идеальном государстве.
Сергей Медведев: А в реальном государстве, в России, оптика сдвинута. Люди разделяют эту идеологию: если государство дает деньги, то оно якобы может требовать и спрашивать за контент.
Виктор Матизен: Чиновник вообще смотрит на творца, как на нечто очень неподконтрольное и независимое, и боится его. Кроме того, они считают, что они и только они могут выражать то, что называется интересами России и государственной идеологией: не граждане, а именно вот этот правящий класс! И главный их посыл, что "вы должны нас хвалить: мы для вас столько делаем, мы вам отпускаем деньги, а вы, неблагодарные собаки, нас кусаете!" Это же каждый раз, особенно когда за границей выходит какой-нибудь фильм, в котором чуть-чуть что-то такое, начинается вопль: "Это русофобское кино, они клевещут на Россию, работают на Госдеп США!". Я всегда в таких случаях спрашиваю: "А вы посмотрите, как представлена Англия на международных кинофестивалях. Вот фильмы Майка Ли: это же страшная страна! Он же просто постоянно "клевещет" на доблестные английские органы! А как представлена Польша? Что они вообще себе позволяют?! Где восхваление мудрых правителей?
Андрей Звягинцев: Эти господа просто забыли, что эти деньги им не принадлежат, что они должны просто разумно распоряжаться ими.
Сергей Медведев: Это деньги общества, деньги налогоплательщиков. А государство должно производить общественное благо для общества и быть распорядителем ресурсов. Государство не обладает какой-то монополией на истину и на цензуру, которая конституционно запрещена в России. Хотя, что такое нынешняя Конституция? То она есть, то ее нет.
Андрей Звягинцев: Еще одна сказка.
Виктор Матизен: Патриотическая позиция – это гражданская позиция, а гражданская позиция – это позиция критическая. Без критики нет развития.
Сергей Медведев: Пожелаем Андрею и дальше снимать патриотическое российское кино, потому что это и есть тот патриотизм в самом первичном правильном смысле, который только и может называться таковым, а не все те шумные бестолковые блокбастеры, которые снимаются сейчас на государственные деньги.
