Во Франции вышла книга Егора Грана Les services compétents ("Компетентные органы"), о том, как его родители, Мария Розанова и Андрей Синявский, оставили в дураках КГБ.
Егор Гран, принявший девичью фамилию своей жены, поскольку "двух Синявских в литературе было бы слишком много", родился в Москве в 1964 году, приехал в Париж вместе с родителями девятилетним мальчиком, в 1973-м, и вошел во французскую литературу уже после кончины отца (Андрей Синявский умер в 1997-м).
"Компетентные органы" – четырнадцатая книга Егора Грана, пишущего исключительно по-французски, и можно сказать, что она подтверждает его место в первом ряду современных писателей Франции.
В основу книги, носящей черты документального романа, положено "Дело Синявского и Даниэля" (1966), когда московский суд приговорил Синявского к 7 годам, а Юлия Даниэля к 5 годам лишения свободы за "написание и передачу для напечатания за границей произведений, "порочащих советский государственный и общественный строй".
– Синявский публиковался на Западе под псевдонимом Абрам Терц, а Даниэль – Николай Аржак.
Процесс, о котором идет речь, стал вехой в истории СССР.
Первая же сцена романа Егора Грана "Компетентные органы" берет читателя в тиски и уже не отпускает, ибо всё происходящее – в равной мере страшно и смешно.
Первое, что поразило лейтенанта КГБ и сопровождавших его людей, были смеющиеся глаза открывшей дверь женщины... Ни малейших признаков страха. Точно наоборот – на лице её сияла широкая улыбка.
– Проходите. Прошу вас. Лейтенант вынимает удостоверение сотрудника Комитета государственной безопасности и доводит до её сведения, что "в соответствии со статьей 167-й и 177-й Уголовного кодекса"... Ну и так далее. Короче, предстоит обыск.
Марья Васильевна Розанова прерывает офицера КГБ:
– Я не разобрала вашего имени, лейтенант. Как вас зовут?
– Иванов. Евгений Федорович Иванов. Довожу до вашего сведения, что ваш муж находится под арестом.
Жена смеется.
– Уф, какое облегчение! Он ведь опаздывает на целых три часа. А я уже начала было беспокоиться. Муж, опаздывающий на три часа, это всегда плохо. А вдруг – несчастный случай, или же, чего доброго, он решил навестить другую женщину. Скажите, а вам приходилось наведываться к другой женщине, помимо собственной жены?
Егор Гран, которому в момент обыска исполнилось 9 месяцев, знает эту историю по рассказам родителей, но, скорее всего, не выдумал ни одной детали, ибо все, кто был знаком с Машей Синявской, узнают в разыгранной ею сцене стиль и характер этой женщины, всегда считавшей, что страх – удел людей, совершающих поступки, противные человеческому достоинству. Другое дело, что эта "женщина-кремень" после окончания обыска, оставшись, наконец, одна у кроватки сына, проплакала всю ночь, прекрасно понимая, какая судьба ожидает мужа в ближайшие годы и сколь долгой будет разлука...
Когда агента по агентурной кличке Монокль наводят на цель, он знает, как добиться показаний
Значительную часть интриги романа занимают попытки КГБ выяснить истинные имена тех, кто скрывается за псевдонимами Абрам Терц и Николай Аржак. Первым объектом наблюдения становится французский публицист, главный редактор журнала Esprit Жан-Мари Доменак, первым на Западе опубликовавший статью Терца "Что такое социалистический реализм". Несколько лет спустя Доменак вспоминал: "Когда в конце 1958 года я получил первый текст Абрама Терца, я испытал радость, равную которой я редко испытывал за все годы моей профессиональной деятельности. Я, разумеется, не скажу, каким именно путем мне в руки попала статья Терца, – слишком уж велико число людей, пытающихся получить ответ на этот вопрос..." Убедившись, что крепкий орешек, которым оказался Доменак, им не по зубам, стратеги Лубянки задействовали свои заграничные батальоны сексотов, осведомителей и агентов влияния. В те годы, когда западные компартии еще не исчезли с политической сцены и доводы "верности ленинским идеалам" еще играли определенную роль, агентурный спецназ Кремля был дешевле в денежном выражении и руководство тратило на эти забавы гораздо меньше денег, чем сегодня.
Не сумев получить ответа на вопрос: "Кто же скрывается за псевдонимами Терц и Аржак?", КГБ бросает свои лучшие кадры на работу в набиравших тогда популярность диссидентских кругах, и здесь на первый план выходит осведомитель по кличке Монокль. Вот как его описывает Егор Гран:
Монокль – денди. Архитектор по профессии и специалист в области архитектуры стран Азии, он желанный гость в кругах либеральной интеллигенции, где блещет, декламируя стихи Мандельштама и Ахматовой, находившихся в те годы под запретом. Пользуется успехом у женщин. А кличку Монокль ему дали люди из органов при виде его круглых очков в массивной оправе. Не веря в "светлое коммунистическое будущее", Монокль становится стукачом не из идеологических побуждений, и никто не умеет лучше него выразить чувство горечи интеллигентов перед лицом цензуры. Никто не умеет подобно ему оплакать судьбу Пастернака или посмеяться над пустыми полками советских магазинов.
Когда агента по агентурной кличке Монокль наводят на цель, он знает, как добиться показаний. К тому же у него великолепная память. Короче, – прекрасный кадр с точки зрения "органов", ибо Монокль циничен, умеет манипулировать людьми и, главное, получает удовольствие от чувства всемогущества, которое дает ему эта "работа".
Егор Гран решил в своей книге "Компетентные органы" не раскрывать истинного имени Монокля, но приводит как минимум одну деталь, четко наводящую на след Сергея Григорьевича Хмельницкого. На странице 214-й книги читаем: "В 1949 году по обвинению в антисоветской деятельности был арестован и приговорен к десяти годам лагерей Владимир Кабо, а в то же время был арестован и осужден Юрий Брегель". Стукачу по кличке Монокль кое-что известно об этом деле, ибо именно он, Монокль, подсидел и заложил Кабо, а заодно и Брегеля". Людям старшего поколения памятны дела Кабо и Брегеля. (Кстати, известный в те годы этнограф Владимир Кабо был кавалером ордена Красной Звезды "за взятие Берлина").
Как напишет много лет спустя о Сергее Хмельницком сам Владимир Кабо:
"Работал он на органы не за страх, а за совесть. И испытывал при этом подлинное удовлетворение. Ведь в этом и было его настоящее призвание. Много лет спустя Хмельницкий скажет с гордостью, что ведь по его доносам никого больше не посадили – только Брегеля и Кабо. Но что мы знаем? Несомненно лишь одно: как всякий агент-провокатор на службе тайной полиции, он давал информацию не избирательно – он поставлял сведения о всех своих знакомых, он обязан был это делать".
Если Терц не еврей, то почему он выбрал именно еврейский псевдоним?..
Кстати, "органы" время от времени проявляли определенную щедрость к своим стукачам. Так, лейтенант Иванов Евгений Федорович несколько раз передавал Моноклю купоны на приобретение дефицитных товаров в магазинах Военторга, а однажды ему просто подарили новенький немецкий велосипед...
Не раскрывая истинного имени Монокля, Егор Гран ограничивается упоминанием его профессии, а именно, "архитектор и специалист в области архитектуры стран Азии". Но именно таковы были обе профессии Сергея Григорьевича Хмельницкого, бывшего однокурсника и автора свидетельских показаний по делу Синявского, эмигрировавшего из СССР в 1980 году, а в 2003-м скончавшегося в Германии.
Книги Абрама Терца и Николая Аржака в 1960-х годах были переведены на десятки языков, циркулировали, благодаря сам- и тамиздату, на просторах СССР, а прославленные "органы" всё еще не могли вычислить авторов и пытались угадать, еврей или нееврей человек, скрывающийся под псевдонимом Абрам Терц?
Если Терц не еврей, то почему он выбрал именно еврейский псевдоним?...
Первым на правильный ответ на этот вопрос набрёл всё тот же лейтенант Иванов, а именно: Абрам Терц никакой не еврей. Он русский!
С этой замечательной находкой Иванов бежит к своему начальнику:
– Товарищ полковник, Абрам Терц – русский.
Полковник Пахомов доволен: "Молодцы, ребята! Еврею никогда не пришла бы на ум идея выдать себя за русского".
Но это не конец истории, ибо сомнение всё еще гложет сердца команды, занимающейся делом Синявского – Даниэля. Самая идиотская из догадок заключается в том, что тексты, приписываемые Терцу, сочинил еще в 50-е годы Борис Пастернак. Он ведь тоже по крови не совсем русский...
Идет время. Евгений Иванов пошел на повышение: он уже не лейтенант, а капитан КГБ. Понимая, что французские интеллектуалы из числа не попавших на удочку советской пропаганды в любом случае причастны к этому делу, капитан Иванов учит французский и проявляет особое рвение в попытках выговаривать звук "р" так, как его выговаривают коренные французы, и с этой целью он без конца слушает песни в исполнении Эдит Пиаф и пытается выговаривать название столицы Франции точно так, как выговаривает его легенда французского шансона...
Но на след двух писателей-диссидентов КГБ всё-таки навел неутомимый Монокль. Прочитав повесть Николая Аржака "Говорит Москва!", Монокль вспоминает, что однажды, находясь в привычной среде интеллектуалов из числа вольнодумцев, он бросил идею:
"Представьте себе, господа, что в один прекрасный день Верховный Совет СССР вводит день, в который любой гражданин нашей страны, достигший шестнадцатилетнего возраста, может убить любого гражданина. Ну и, само собой, "бросив идею в массы", Монокль внимательно следит за реакцией его "друзей". Следит, запоминает, а вернувшись домой, запишет и передаст тем самым "компетентным органам".
Вот как этот эпизод отражен в книге Егора Грана:
Время от времени Монокль любит выехать в сопровождении "друзей" на лоно природы. Простой и непринужденный пикник в сельской местности. А к особенности таких экскурсий принадлежит и совместное прослушивание передач Радио Свобода. Самодельная антенна закинута на ветку близлежащего дерева, транзисторный приемник настроен на нужную волну, глушилки, те самые, которые назывались "джаз КГБ", работают, но слышимость вполне сносная.
Говорит Радио Свобода.
Заслышав эти слова, участники разговора вмиг умолкают. А диктор, женский голос, продолжает: "Текст, который мы предлагаем вниманию наших радиослушателей, прислан из СССР".
А после этого предуведомления размеренный мужской голос, напоминающий по интонации манеру дикторов московского радио, читает текст новеллы Николая Аржака "Говорит Москва!", в которой повествуется о решении Верховного Совета объявить 10 августа "Днем открытых убийств"...
Услышав эти слова, Монокль вдруг вспоминает. – Да это ведь его, Монокля, идея. Однажды, находясь в привычной компании, Монокль изрек: "Если есть в СССР праздники по названию "День пограничника", "День рационализатора" и далее в том же духе, то почему бы не быть также "Дню открытых убийств"?
Моноклю остается только вспомнить, кто был на том самом вечере, а затем попытаться вычислить, кто из присутствующих подхватил эту идею и реализовал её в повести "Говорит Москва!".
Кстати, сам Юлий Даниэль на суде честно признался в том, что идея повести "Говорит Москва" принадлежит не ему. Вот выдержка из диалога между прокурором и Юлием Даниэлем:
Прокурор: Писали ли вы эти произведения сами или вам кто-нибудь помог?
Даниэль: Сам писал.
Прокурор: Кто-нибудь подсказывал вам сюжет какой-либо вещи?
Даниэль: Не сюжет, идея повести "Говорит Москва" принадлежит не мне.
Прокурор: Кто подсказал вам идею, расскажите?
Даниэль: Идею повести подсказал мне тогдашний приятель Хмельницкий.
Прокурор: Говорили ли вы с Хмельницким впоследствии о реализации этой идеи?
Даниэль: Да, дважды. Первый разговор у нас с ним был в 1962 году, он при многих свидетелях спросил меня, написал ли я уже повесть с подсказанной им идеей. Я его оборвал.
Возвращаясь к эпизоду в романе Егора Грана, в котором агент КГБ и провокатор по кличке Монокль и окружающие его люди слушают на лоне природы Радио Свобода, позволю себе одно личное воспоминание. Я, в середине 60-х самый, пожалуй, молодой сотрудник нашего радио, присутствовал при записи этой передачи в мюнхенской студии и помню имена, лица и замечательные голоса дикторов, читавших текст повести "Говорит Москва!". Женский голос был голосом Виктории Семёновой, а мужской – Сергея Рудника.
Французская критика посвящает бесчисленные статьи документальному роману Егора Грана, и если можно говорить о лейтмотиве, то в откликах на книгу преобладает утверждение, что так, как Егор Гран, никто еще не писал о жизни в СССР 60-х годов.
Как я уже сказал, речь идет о книге страшной и в то же время смешной. Вот характерная деталь. В новогоднюю ночь 1964 года, то есть за два года до суда, Марья Васильевна дарит мужу книгу "Обычаи и песни сибирских заключенных-каторжан". Синявский без сомнения понял намек: "Готовься, мол, Андрей Донатович!"
Читающий книгу Егора Грана рано или поздно вспомнит знаменитую фразу: "Человечество смеясь прощается со своим прошлым". Но пристально вглядываясь в то, что происходит в России более чем через полстолетия после дела Синявского и Даниэля, невольно думаешь, что прошлое всё еще здесь, с нами, и никуда уходить не собирается.
