– Эйфория 1990-х и популизм 2020-х

– Чем Рейган отличался от Горбачева

– Политика на музыкальной сцене

Александр Генис: На днях исполнилось 97 лет одному из ведущих политиков ХХ века Генри Киссинджеру. В таком возрасте каждый день рождения – юбилей, поэтому столь уместной оказалась новая биография “Неизбежность трагедии. Генри Киссинджер и его мир”. Ее написал Барри Гевен, литературный журналист, многолетний сотрудник престижного “Нью-Йоркского литературного обозрения”.

Книга вызвала обильные дискуссии, чего и следовало ожидать от биографии столь противоречивого персонажа, как Киссинджер. Однако, пишет рецензент Джон Фаррелл, известный автор монументальной биографии Никсона, Гевен в целом оценивает деятельность Киссинджера положительно. Но главное – считает крайне актуальным его идеи сегодня, когда эйфория 1990-х с их мечтой о победе универсальных ценностей и конце истории вновь сменилась эпохой популизма и диктаторов, то есть нашим временем, когда политике опять нужно опираться на реализм и баланс сил. А это и есть центральная доктрина Киссинджера.

Соломон, Киссинджер – наш современник, его политика вмешалась и в нашу судьбу. Что вы для себя нашли в этой книге?

Соломон Волков: Книга очень интересна именно тем, что в тот момент, когда, как мне казалось, политическое наследие Киссинджера оценивается скорее негативно, причем, и справа, и слева, – это очень интересный факт, в этот момент вдруг появляется биография, которая пытается установить или, во всяком случае, возобновить позитивное отношение к Киссинджеру, указать на его существенную, как вы сказали совершенно справедливо, роль в создании сравнительно еще недавно устойчивой картины мира. Конечно же, события самого последнего времени эту устойчивую картину сильно подорвали, в значительной степени разрушили.

Меня удивила реакция аудитории – очень активная, гневная. Это, конечно, связано с особенностями социальных сетей, к этому мы уже должны были привыкнуть. Но все-таки этот всплеск недоброжелательности по отношению к Киссинджеру меня удивил.

Я могу сказать в отношении Киссинджера одну очень существенную для меня вещь. Он мне всегда был симпатичен как интеллектуал во власти. В Америке нет такого стремления видеть интеллектуала во власти. Я за все время моего 40 с лишним лет пребывания в Америке могу указать только на две такие фигуры, одна – это Киссинджер, республиканец, а другая – Дэниэл Мойнихэн, демократ.

Замечу в скобках, что Дэниэл Мойнихэн был единственным за время моего пребывания в Америке человеком, за которого я бы действительно болел, была такая ситуация, он шел в кандидаты президента от Демократической партии, это был бы человек, которого я хотел видеть президентом Соединенных Штатов, он был настоящим интеллектуалом. Кончилось тем, что он был представителем Соединенных Штатов в ООН, книжки об этом написал, которые у меня есть, очень хорошие. Это блистательный образец интеллектуала.

Киссинджер в сравнении с ним, безусловно, тоже очень крупная интеллектуальная фигура, не зря его книга "Дипломатия" считается классикой жанра, это история дипломатии как искусства, он получил национальную американскую книжную премию. Не говоря, конечно, о Нобелевской премии мира. Но каждый раз любой знак внимания, который оказывался Киссинджеру, встречался дружным хором осуждения и справа, и слева. Мне всегда нравился один афоризм, одна цитата из Киссинджера, которую я часто повторяю. Он, будучи многолетним профессором Гарвардского университета, зная нравы, царящие в научном мире, во всем, конечно, мире, но в Америке в частности, сказал, что “нигде и никогда не борются столь ожесточенно за столь малую выгоду, как в академических кругах”.

Александр Генис: Недоверие к интеллектуалам – это характерная черта Америки. Есть такое высказывание, оно приписывается разным людям: вместо того чтобы назначить правительство из университетских профессоров, лучше его составить из людей, случайно выбранных по телефонной книге. То есть интеллектуалам Америка не доверяет и в политике тоже. Но сам Киссинджер относился к традиции центральноевропейской интеллектуальной среды, которую он принес в Америку.

Тут всегда важен еще личный фактор. Я жил 15 лет там, где вырос Киссинджер – это Вашингтон-хайтс, район в северном Манхэттене. Я там застал еще самый конец австрийско-немецкой эмиграции, которая бежала от Гитлера. У меня была соседка фрау Миллер, которая играла Штрауса так, что я слышал через стенку.

Соломон Волков: Это австрийско-немецко-еврейская эмиграция.

Александр Генис: Конечно, они все были евреями и бежали от Гитлера, но они все были людьми немецкой культуры в первую очередь. Киссинджер учился в школе, в которой учился и мой сын, между прочим. Он всячески покровительствовал этой школе, особенно ее футбольной команде, потому что он очень любит футбол. Это все создает понятное ощущение. Его сравнивали с Ханной Арендт, с другими великими умами, которые бежали от Гитлера и которые на всю жизнь сохранили ненависть и страх перед тоталитарной системой, будь то Гитлер, будь то Сталин, будь то нацистская Германия, будь то Советский Союз. Но он считал, что единственный способ сохранить мир – вести политику реализма, баланс сил.

Интересно, что в Гарварде (в новой биографии Киссинджера, довольно подробно рассказывается о его студенческих годах) Киссинджер свою диссертацию написал о Венском конгрессе, о том “концерте держав”, который установился после поражения Наполеона – это для него был образец. Мне кажется, сам он себя сравнивал то со знаменитым кардиналом Ришелье, то с Меттернихом. При этом сам Киссинджер сделал очень много как для войны, так и для мира. Именно поэтому к нему такое противоречивое отношение. Так, на нем во многом лежит вина за травмы вьетнамской войны. Но было событие, которое определило историю нашего времени в большей степени, чем любое другое – это открытие Китая. Именно Киссинджер вел те переговоры с Китаем, которые привели к тройственной дипломатии, которая в конечном счете привела к концу холодной войны, к тому, что она не стала горячей войной. Когда Никсон заключил договор с Китаем, он сказал, что это принесет мир на 10 лет. Как видим, этот мир продолжается и до сих пор. И в этом огромная заслуга Киссинджера.

Соломон Волков: В этой книге Гевен указывает на то, что идея замирения с Китаем принадлежала все же не Киссинджеру, а Никсону – это была его политическая концепция, а Киссинджер только оказался ее разработчиком и практическим оформителем этой идеи. Отношения Киссинджера с Никсоном были всегда отношениями умного еврея при губернаторе, как говорили в России. Когда знаменитые "уотергейтские" пленки были обнародованы, то Киссинджер страшно забеспокоился по поводу того, что на этих пленках он выглядел как подлиза: он со всем соглашался, восхвалял Никсона и так далее. Но все-таки это не уменьшает моей симпатии к Киссинджеру как к дружественному интеллектуалу.

Александр Генис: Ну не так тут все просто тоже. Когда Никсон был в страшной политической ситуации, которая довольно живо напоминает ту, которая произошла с Трампом во время недавнего импичмента, Киссинджер играл в управлении страной огромную роль, подспудную роль, но огромную. Никсон тогда был не в себе, он принимал сильное снотворное, он выпивал, многие боялись нервного срыва. Киссинджер был один из тех, кто стоял на страже Никсона.

Когда Киссинджер ушел от дел, он стал анализировать то, что происходило с недавней историей уже без него. Во времена Киссинджера был разгар холодной войны, и он представлял себе картину мира следующим образом: есть разные силы и разные интересы, но все должны установить их баланс. А универсальные нравственные требования, такие, как, например, были у Картера, – это непрактично, нереалистично. Именно поэтому нужно опираться не на мораль, а на прагматизм.

В 1990-е годы эта позиция была крайне непопулярна. Помните, это были годы, когда Фукуяма провозгласил “конец истории” и победу универсальных либеральных принципов рынка и демократии. Тогда считалось, что Запад победил и все пойдет по тому же пути, по которому некогда пошла Америка, а теперь за ней потянется Россия и другие страны. Но то, что происходит сегодня, как раз опровергает эйфорию 90-х годов и возвращает Киссинджера нашему времени.

В связи с этим любопытно вспомнить его отношение к перестройке, его отношение к Рейгану. В книге "Дипломатия", которую вы упомянули, он пишет о том, что Рейган не знал историю. Я понимаю, что с точки зрения Киссинджера человек, который не помнит всех министров Австро-Венгрии, – это уже человек невежественный. Киссинджер писал, что для Рейгана главным источником исторических знаний была Библия, он считал ее достаточно объективным основанием для своих рассуждений. Но при этом Рейган обладал невероятной интуицией, которая во многом и привела к тому, что мы называем перестройкой. Я прочту один абзац из этой книги "Дипломатия", который показывает, как Киссинджер анализирует это главное для нас историческое событие:

"Рейган, и Горбачев верили в свою конечную победу. Однако существовала принципиальная разница между этими двумя столь неожиданными партнерами: Рейган понимал, какие силы движут его обществом, в то время как Горбачев абсолютно утратил связь со своим обществом. Оба лидера взывали к тому самому лучшему, что они считали в своих системах. Но если Рейган высвободил дух своего народа, открыв шлюзы инициативы и уверенности в себе, то Горбачев резко ускорил гибель представляемой им системы призывами к реформам, к которым она оказалась не способна".

По-моему, очень точный анализ.

Соломон Волков: В данном случае Киссинджер выступает на стороне тех современных критиков Горбачева в России, которые обвиняют его в том, что он своими реформами просто-напросто раскачал корабль Советского Союза до такой степени, что этот корабль в итоге напоролся на грандиозные рифы, дал течь и пошел ко дну. Оценка Горбачева до сих пор в России очень колеблется от восторженной, одобрительной до крайне негативной и, конечно, абсолютно конспирологических теорий о том, что Горбачев являлся агентом ЦРУ и сознательно погубил Советский Союз.

Александр Генис: Существует теория о том, что Киссинджер являлся агентом КГБ. Так что не будем открывать этот ящик Пандоры. Киссинджер пишет о перестройке очень подробно, он говорит о том, что Советский Союз рухнул под тяжестью собственных противоречий, не выдержав конкуренции со свободным миром. Рейган был катализатором, а не причиной падения. Не Горбачев и Рейган сыграли тут главную роль, а ошибки самой системы.

Как вы оценивает позицию Киссинджера по отношению к путинской России?

Соломон Волков: Опять-таки, вы совершенно справедливо сказали, что Киссинджер – политический реалист. В этом смысле его позиция довольно существенно отличается, как мне кажется, и от крайне правого направления, и крайне левого направления в политике по отношению к России. На сегодняшний момент и те, и другие в Америке сходятся в том, что нужно вести чрезвычайно жесткую политику по отношению к России, предупреждать всякие возможности для России каким-то образом вмешаться в международную политику или же в дела частных стран – выборы и так далее. Киссинджер призывает же к диалогу с Россией – это непопулярная в данный момент позиция, не так много народу ее поддерживает.

Александр Генис: Тем не менее Киссинджер решительно осудил оккупацию Крыма.

(Музыка)

Александр Генис: Соломон, а теперь поговорим о Киссинджере как медийной фигуре. Ведь он был чрезвычайно популярен в 1970-х годах, его назвали даже в каком-то опросе одним из самых сексуальных мужчин Америки, что, по-моему, довольно странно. Ведь Киссинджер вообще был довольно необычной фигурой. В юности он был мрачным и застенчивым. Говорил с сильным немецким акцентом, и этот акцент так и не прошел за всю долгую жизнь в Америке. У него есть родной брат, который говорит по-английски чисто. Его спросили: почему Генри говорит с акцентом, а вы нет? Он ответил: "Я тот Киссинджер, который слушал, а не только говорил". Это хорошо описывает Киссинджера. Но не зря его включали в список ста самых влиятельных людей в Америке. Мало того, Киссинджер может быть единственный в мире политик, который оказался представленным на оперной сцене, не так ли, Соломон?

Соломон Волков: Появление Киссинджера на сцене связано с именем моего любимого, я знаю, что вы к нему очень хорошо относитесь, американского композитора Джона Адамса. Он в 1987 году закончил свою первую оперу "Никсон в Китае", которая была основана на том самом историческом визите Никсона со своей женой Пэт и Киссинджера в Китай в 1972 году, когда и состоялось то, что до сих пор называется "историческим рукопожатием", то есть рукопожатием Никсона и Мао Цзэдуна. Это событие в тот момент произвело впечатление разорвавшейся бомбы, пожалуй, и атомной. Действительно все внимание было привлечено к этому. Еще черно-белые телевизоры были тогда, и Адамс мне рассказывал, как он, не отрываясь, сидел перед экраном и смотрел незабываемые кадры прибытия самолета с Никсоном в Пекин. Никсон был, конечно, медийной фигурой, но Мао Цзэдуна совершенно не представляли себе реальным человеком в Америке. Как вспоминал Адамс в разговоре, в его время портреты Мао Цзэдуна висели во всех студенческих общежитиях в Америке. Там он был этакий молодой богатырь, а тут вдруг перед телезрителями предстал нездоровый человек, который еле поднимался с кресла – это был совершенно новый облик Мао Цзэдуна.

Александр Генис: С зелеными зубами. Считается, что Мао Цзэдун ни разу в жизни не чистил зубы, существует такая история, уж не знаю, насколько она достоверна.

А как Адамс относился к этим фигурам?

Соломон Волков: Киссинджер был для него фигурой прислужника при президенте, которого Адамс ненавидел. Я тут процитирую Бродского, который цитировал Акутагаву, "у меня нет убеждений, у меня нет принципов, у меня есть только нервы", то есть личное отношение прежде всего. Для Адамса такой личной зацепкой была война, общий фактор, между прочим, для всей американской молодежи того времени. Он говорил: "Никсон пытался меня забрить в армию и послать воевать во Вьетнам. Я этого категорически не хотел, я был против этого, я не хотел во Вьетнам". Так что у него была личная причина ненавидеть Никсона не только за то, что он республиканец, реакционер, но и за то, что президентство Никсона составило угрозу жизни Адамса в известном смысле.

Александр Генис: Соломон, вы видели нью-йоркскую премьеру этой оперы? Был там Киссинджер на сцене, вы его видели?

Соломон Волков: История этой оперы такова: идея принадлежит Питеру Селларсу, человеку, которого я считаю, не побоюсь этого слова, великим оперным режиссером. Для меня Борис Покровский в России, а Питер Селларс в Америке – образцы режиссерской работы в опере. Селларс сделал незабываемую серию постановок оперной трилогии Моцарта, где Дон Жуан – это наркодилер в Гарлеме. Кажется, что это нечто возмутительное, не должно иметь места. А я видел эту постановку, она чрезвычайно убедительная в первую очередь за счет того, что Селларс детальнейшим образом разрабатывает психологическую основу роли, он работает с оперным певцом так, как работал когда-то Покровский в России, и как, по моим представлениям, думаю, что это вызовет многочисленные возражения, работает Дмитрий Черняков сейчас. Концепция постановки может быть чрезвычайно радикальной, можно менять абсолютно все – время и место действия, сюжет, но для меня главным критерием остается, проработана ли партия с психологической стороны с певцом. И это то, что делает сейчас Черняков, как и Селларс со своими актерами.

Селларс предложил Адамсу, тогда еще молодому композитору, этот сюжет – поездка Никсона в Китай, это была идея Селларса. Адамс раздумывал над этим несколько лет, колебался. Я понимаю его, он мне говорил: “Модернизм уничтожил возможность такой гранд-оперы на такие большие темы, большие страсти". Как же к этому подойти? Как к фарсу? Как к буффонаде, к какой-то обличительной сатире?” Пока наконец он не понял, они пришли к этому вместе с Селларсом, что либретто должно быть написано стихами, что само по себе революционная идея: стихи переносят эту ситуацию в совершенно иную область.

И еще Адамс признался мне, что для него образцом послужила опера Пуччини "Тоска". Это была последняя большая опера на политическую тему, там есть политическая борьба вместе с колоссальной, конечно, любовной интригой и замечательной мелодической музыкой. Отношение к Пуччини в ХХ веке, особенно во второй его половине, было крайне негативным.

Я часто вспоминаю единственный обмен мнениями, который произошел между Шостаковичем и Стравинским. Когда Стравинский приехал в 1962 году в Советский Союз, их посадили рядом на приеме у тогдашнего министра культуры Фурцевой, они сидели как замороженные рядом друг с другом. Единственный обмен репликами заключался в следующем. Стравинский спросил Шостаковича: "Как вы относитесь к Пуччини?" На что Шостакович ему ответил: "Ненавижу его". Стравинский согласился немедленно. Два великих композитора нашли общий язык.

Это довольно распространенное было мнение, к Пуччини относились как к автору чуть ли не оперетты. Но Адамс взял для себя образцом именно эту оперу. (Замечу в скобках, что Пуччини в свою очередь испытал грандиозное влияние Мусоргского на себя, поэтому тут можно отдельно как-нибудь поговорить о том, как политические оперы Мусоргского, "Борис Годунов" и "Хованщина", повлияли на создание “Тоски").

Наконец премьера этой оперы состоялась в 1987 году в Хьюстоне сначала. Именно хьюстонская опера совместно с Бруклинской Академией музыки заказала Адамсу оперу "Никсон в Китае", что тоже было очень смелым шагом с их стороны. Буквально через несколько недель после этой премьеры хьюстонская опера привезла ее в Бруклинскую Академию, которая оплачивала весь проект. Я был на этом историческом представлении и ушел в восхищении от спектакля. До сих пор это одно из самых сильных музыкальных впечатлений в Америке.

Александр Генис: Соломон, а что сказали персонажи, выведенные в этой опере, Никсон и Киссинджер?

Соломон Волков: С самого начала там была большая проблема, потому что опера, в которой действуют еще живые политические деятели, – вещь неслыханная. Продюсеры страшно боялись обвинений в клевете. Они специально взяли страховку на тот случай, если будет какой-то судебный процесс. Заранее были посланы всем приглашения приехать в Хьюстон – Никсона пригласили, Киссинджера пригласили, всех пригласили. Киссинджер никак не отозвался, у Никсона секретарь написал, что Никсон очень занят, нездоров и вообще не интересуется оперой. Киссинджер вообще промолчал. Какова его реакция была на то, что он появился на оперной сцене, – до сих пор тайна. Про Никсона Адамс говорит, что он думает, что Никсон посмотрел оперу потом, когда были видео спектакля. Не думаю, что это им понравилось, потому что все-таки у Адамса ироническое отношение и к Никсону, и к Киссинджеру. Скорее там привлекательными персонажами у Адамса получились Мао Цзэдун и Чжоу Эньлай, который выступает в качестве интеллектуального мудреца. Он должен был быть партнером Киссинджера, но обладает на сцене несомненным преимуществом. Чжоу Эньлай в опере Адамса - воплощенная конфуцианская мудрость, а Киссинджер там представлен скорее как комическая фигура.

Александр Генис: Соломон, чем мы закончим нашу беседу о Киссинджере на оперной сцене?

Соломон Волков: Опера мне представляется шедевром современной американской музыки. Адамс как бы минималист, но он усложненный минималист. Филип Гласс и Стив Райх – это для меня минималисты, которые следуют строго минималистской доктрине. Для Адамса это никогда не было сводом правил, которые нельзя нарушать. Опера гораздо более сложная, в ней слышны разные жанровые и музыкальные поиски. Она все время балансирует между иронией и пафосом – а это очень тонкая грань. Я до сих пор восхищаюсь тем, как это удалось Адамсу воплотить в партитуре.

Для меня одним из самых запоминающихся эпизодов этой оперы была сцена из третьего акта, где показан последний банкет в честь гостей, они уже собираются уезжать. На этом банкете Мао Цзэдун со своей женой Цзян Цин, известной руководительницей культурной революции в Китае, начинают танцевать фокстрот. Это, конечно, не традиционный фокстрот у Адамса получился – это скорее минималистский фокстрот, и он дает нам представление о том, какова была и есть музыкальная атмосфера опера Адамса "Никсон в Китае", где участвовал герой нашей сегодняшней беседы Генри Киссинджер.

(Музыка)