– “Метрополитен” после карантина
– Музей всегда – и сегодня
– Возможен ли “музей музыки”
Александр Генис: Как бы странно это ни звучало, больше всего в карантин мне не хватало не общества, не ресторанов, даже не свободы передвижения, а музеев, без которых я никогда и не жил. Особенно трудно было обходиться без главного музея города и страны – Метрополитена. Впервые я попал туда на второй день после переезда в Америку, и с тех пор 42 года не пропускал ни одной выставки. Мет – мой второй дом, дача души, где я прячусь от политических новостей, домашних невзгод и плохой погоды.
Не удивительно, что когда Мет наконец открылся – сперва для тех, кто, как я, подписан на абонемент “друзей музея”, – я вошел в Мет первым, естественно в маске, конечно же, соблюдая двухметровую дистанцию, не злоупотребляя походами в туалет (больше двух не собираться), отказавшись от буфета и обещая не толпиться. Озабоченная здоровьем посетителей, администрация проверяет температуру посетителей и паркует велосипеды тех, кто предпочитает не пользоваться общественным транспортом.
В обычное время музей посещают 5 тысячей человек в час, но теперь их будет не больше двух тысяч – и никаких школьных экскурсий. В обычное время 70 процентов гостей – приезжие из других штатов и стран. Теперь подавляющее большинство – ньюйоркцы, которые изголодались по общению с искусством.
– Метрополитен, – сказал Макс Холлейн, 10-й директор музея, которому не повезло приступить к обязанностям всего за два года до карантина, – играет такую важную роль в жизни города, что возвращение его в строй посылают важный сигнал: ситуация постепенно нормализуется.
Соломон, вы согласны с тем, что именно Мет – центр культурной жизни Нью-Йорка?
Соломон Волков: Да, я совершенно согласен. Но я бы добавил еще парочку организаций, которые, мне кажется, подтверждают центральность Нью-Йорка в американской культуре. Во-первых, это еще одна организация под названием Мет, то есть Метрополитен-Опера. Она, безусловно, входит в число ведущих театров мировых, наряду с Ла Скала, Парижской оперой, с Ковент-Гарденом в Англии. Но я бы добавил еще две балетных труппы – это Нью-Йорк Сити балет, балетная компания, которую основал Баланчин, в основном слава ее держится на том, что это некий музей балетов Баланчина. И другая труппа – Американский балетный театр, блестящая по своему составу, выдающиеся танцовщики там всегда появлялись на сцене, интересная по хореографическим темам. В данный момент так называемым хореографом-резидентом этой компании является Алексей Ратманский, наш соотечественник. В балете, в опере, в изобразительном искусстве Нью-Йорк, безусловно, лидер, чего я не могу сказать о Нью-Йоркском филармоническом оркестре, между прочим, поэтому я его в этот список и не включаю, он никогда там не был таковым. В последние годы его уровень, мне кажется, существенно снизился при Алане Гилберте. Яп ван Зведен, новый руководитель, только приступил к какому-то возрождению репутации и качества игры этого оркестра, но пандемия прервала, к сожалению, этот процесс.
Александр Генис: Я согласен с вами, бесспорно, наша опера и наш балет, особенно балет в таком балетоманском городе, как Нью-Йорке, играет огромную роль. Все это так, но с музеем все равно не сравнить. Потому что опера, да и балет требуют от зрителей особой подготовки и немалых денег, между прочим. Это дорогое удовольствие, которое требует планирования. Я в оперу покупаю абонемент за полгода до нового сезона, скажем, на пять опер, и каждый поход в оперу – это большое событие. Музей совсем другое дело: Мет общедоступен. В этом и была затея Метрополитен, он был именно что для всех, так задумывался этот музей – общедоступным. Приезжих это, увы, не касается, но для жителей Нью-Йорка он по-прежнему остается практически бесплатным, вы можете дать столько денег, сколько захотите, хоть пять центов, хоть сто долларов, пожалуйста.
Кроме всего прочего, он играет огромную роль еще и потому, что это же Америка, это Новый Свет, здесь нет той роскоши, которая есть в Европе с ее соборами, руинами, дворцами и старыми кварталами. Метрополитен пытается все это заменить. Он представляет сразу все интересное, что было в цивилизации, это энциклопедический музей. Если для того, чтобы насладиться оперой, надо все-таки разбираться в оперном искусстве и ценить условность жанра, то в Метрополитен можно найти что душе угодно. И этим он отличается от многих других великих музеев. Здесь можно найти, например, залы со средневековым оружием или великолепную коллекцию музыкальных инструментов, или антропологические коллекции, или индейские артефакты, или целый зал, посвященный искусству папуасов Новой Гвинеи. Все это вместе с готической скульптурой, с Брейгелем, со всеми импрессионистами, и так далее. Мет – собиратель планетарной цивилизации в ее самых интересных образцах.
Соломон Волков: Саша, расскажите о ваших впечатлениях от большой юбилейной выставки, которую вы сейчас посетили.
Александр Генис: В этом году музей отмечает свое 150-летие. Это должен был быть праздник, растянувшийся на весь год: фестивали, симпозиумы, балы, мэр должен был вручать всякие награды. Но начался карантин, и все отменили. Но сейчас буквально на днях открылся Метрополитен и открылась выставка, которую так тщательно подготовили кураторы музея под руководством Андреа Байер. Она моя старинная приятельница, которая сейчас уже стала заместителем директора музея. Вместе с коллегами она подготовила выставку "150 лет Метрополитену". Сделано это великолепно. 10 залов, которые описывают по одному этапу из жизни музея. Каждый зал связан с одной центральной темой. Первый рассказывает историю открытия музея, созданного на волне оптимизма, связанного с концом Гражданской войны. Тогда, однако, еще толком нечего было показывать: картины были второстепенные, копии скульптур, было очень мало интересных экспонатов, да и здания не было никакого. Экспозицию разместили в частных домах. И вот мы видим, как из этого бедного проекта родился тот роскошный музей, который считается сейчас одним из самых красивых музейных дворцов мира. Мы видим, как это все происходило. Особенно важным был золотой век Мета, не случайно совпавший с “позолоченным веком” Америки. Он начался в конце XIX века, когда появились первые миллиардеры, вроде Рокфеллера, все они занимались коллекционированием искусства. Это был бум коллекционирования. Так, банкир Морган подарил более 7 тысяч экспонатов. Или Генри Хавмейер, сахарный барон (мы до сих пор пьем чай с сахаром его фирмы “Домино”). С его коллекции началось собрание импрессионистов в музее.
Отдельный сюжет выставки – археологические раскопки, благодаря которым появились редчайшие экспонаты в нашем музее. И все это иллюстрируется шедеврами Метрополитен, причем знакомые экспонаты смотрятся в контексте совершенно иначе. Показанные не в хронологическом, а, так сказать, в хаотическом порядке, они отражают характер коллекционеров, которые были разносторонни до беспринципности: их интересовало все, все красивое, все нарядное, все интересное, все яркое. Как и меня.
Соломон Волков: Экзотическое.
Александр Генис: И экзотическое тоже. Именно поэтому музей кажется таким увлекательным. По-моему, это мечта ребенка, потому что здесь каждой твари по паре. На этот раз один экспонат на меня произвел огромное впечатление – это Хатшепсут, женщина-фараон, единственная в истории Египта, ее наследник ее статую разбил (так что эта практика началась еще в 15 веке до нашей эры). Нашли осколки, постепенно их собрали. Часть осколков оказалась в Нью-Йорке, а часть в Берлине. Долго обменивались, наконец склеили эту статую, и мы увидали очаровательную молодую женщину, изящную, элегантную. Ее поставили таким образом, что в окно видна Игла Клеопатры, обелиск из Древнего Египта, который стоит возле музея в Централ-парке. И вот этот вид совершенно безумный, если подумать: в Новом Свете мы смотрим не просто на Старый Свет, а на очень Старый Свет, который поселился в Нью-Йорке. Это восхитительно.
Сейчас в музейном деле, как говорят специалисты, важно не что ты купил, а как ты это показал. Музеи хвастаются способами подачи. Когда ты входишь на эту выставку, тебя встречают 10 экспонатов. Все они изображают людей, но в каком виде – это и маска бога Шивы из Непала, и древнегреческая скульптура, и фотография Мерилин Монро Аведона, а в конце мы видим работу Исаму Ногучи, замечательного американского скульптора японского происхождения, которая в духе высокого модернизма переосмысливает древнегреческую фигуру Курос, прекрасного юношу, с которого началась европейская скульптура. Кураторы показывают, и как по-разному можно увидеть человека, и какие мы сами все разные. Это, по-моему, отвечает задачам нынешнего музея, который стремится продемонстрировать великое разнообразие нашего мира. Это и есть плюрализм культур.
Соломон Волков: Вам не кажется, что здесь акцент неминуемо переносится с познавательной стороны в сторону развлекательности?
Александр Генис: Это замечательно. Просвещение и есть развлечение. Ведь все, что мы любим, оставляет в нашей душе более сильные чувства. Музей должен быть не педантичным, а увлекательным. Я вообще не могу понять, как может быть музей неинтересным, особенно такой, как Метрополитен, где всегда можно найти что-нибудь для себя. Не нравится вам живопись, хорошо, пойдите посмотрите наряды. Там, между прочим, выставлены платья 60-х годов, которые переносят нас в ту атмосферу шестидесятников, хиппи, которая кажется сейчас очаровательной.
Музей теперь сближается с театром. Он становится все более изобретательным, каждая выставка конкурирует сама с собой – с предыдущей выставкой. Метрополитен делает очень многое для того, чтобы разнообразить способы подачи экспонатов, не просто висит картина, а она играет, она играет, вступая в диалог с другими экспонатами.
Соломон Волков: Саша, одно из нововведений – такие пояснительные плакатики, которые вывешены в каждом зале новой большой интересной выставки в Метрополитен. Там, в этих надписях вскрываются корни происхождения всех этих, вы сказали об этих миллиардерах, олигархах, которые интересовались самыми разными уголками и мира, и искусства, собирали все, на что падал их взгляд, потом подарили, иногда многими тысячами экземпляров, свои собрания в музей. Сейчас эти надписи вскрывают социальную подоплеку происхождения этих состояний, которая далеко не всегда соответствует сегодняшним представлениям об этичном бизнесе.
Александр Генис: Это отдельная история. Мет тяжело пережил и расовые беспорядки, которые сейчас в городе и в стране происходят, и демонстрации протеста против расовой дискриминации, и споры о неравноправии, и борьбу за равенство. Короче говоря, все социальные беды нашего лета отразились на Метрополитен. Но как они отразились? Музей признался в том, что, да, эти богачи, которые, собственно говоря, создали музей, вели себя не так, как нам хотелось бы, они все были олигархами, а значит, акулами большого капитала – это бесспорно. Далеко не всегда их методы были этичны, далеко не всегда они платили своим рабочим столько, сколько должны были. Все это так, и об этом рассказывают специальные таблички. В каждом зале вы можете узнать и все плохое о том коллекционере, благодаря которому этот зал появился на свет. Этот контекст, которым обзаводятся экспонаты, мне кажется вполне разумным. Я бы сказал, не такой уж он и пугающий. Табличка на стене – это не то же самое, что уничтожить объекты только потому, что их собирали неправильным образом.
Другое дело, что Метрополитен критикуют и давно критикуют за то, что музей мало обращает внимания на сегодняшнее искусство. Великий директор музея Монтебелло откровенно не интересовался этим, он считал, что искусство должно быть вечным и классическим, а не сиюминутным.
Так или иначе, новейшее искусство мало представлено в музее, дирекция повинилась в этом, последний зал выставки посвящен произведениям художников сегодняшних. В том числе там есть очень интересная работа художника из Африки. Это огромное панно, изображающее как бы волну золота. Кураторы совершенно справедливо пишут, что панно напоминает византийскую мозаику: золото играет и мерцает в искусном освещении. Но самое интересное, что все это сделано из крышечек от “Кока-Колы" и прочего пластикового мусора. Это эксплуатация мусора, которая превратилась в произведение искусства. Буквально – “когда б вы знали, из какого сора”.
(Музыка)
Музеи во всем мире сегодня переживают кризис идентичности. Их обвиняют в расизме, сексизме, невнимательности к незападным культурам – в пренебрежении творчеством всевозможных меньшинств. В связи с этим влиятельная организация Международный музейный совет, базирующаяся в Париже, провела опрос экспертов, которых просят дать окончательную дефиницию: что такое музей? Было получено 269 определений. Одно из наиболее внушительных включает 99 слов и два абзаца. “Музей – демократическое, полифоническое пространство для ведения критического диалога между прошлым и будущим, который ведет к равенству, социальной справедливости и экологическому здоровью планеты” – и так далее.
Музейный специалист из Сорбонны назвал это определение “идеологическим манифестом, набором модных веяний, которые не объясняют главного: что делают музеи?”
Соломон, что делает музей для вас? Архив прекрасного? Пример для подражания? Материал для сверки?
Соломон Волков: Ни то, ни другое и не третье, скажу откровенно. В качестве историка культуры или культуролога, у меня масса своих недочетов и недостатков, в которых я себе отдаю отчет, но есть одно достоинство, как я нескромно считаю: эмпатия. То есть я всегда стараюсь себя поставить на место в данном случае того художника, которого я смотрю. Поэтому для меня самыми интересными экспонатами всегда были, есть и будут портреты и автопортреты, особенно автопортреты. Потому что когда я гляжу на портрет работы какого-нибудь знаменитого художника, то я стараюсь смотреть его глазами на изображаемого субъекта и одновременно себя ставлю на место портретируемого: что он чувствовал, когда сидел перед художником, каким он хотел выглядеть, кем он хотел себя представить. Прекрасный пример – Серов. Когда я вижу портрет работы Серова, то я там вижу и позицию Серова по отношению портретируемому, и что портретируемый хотел, чтобы Серов в нем увидел. Таким образом какой-нибудь Гиршман, который вынимает часы или какую-то монету из своего кармана, или княгиня Орлова, сидящая как какая-то экзотическая птица перед Серовым, – видно, как они себя позиционировали, видно, как Серов к ним относился. Поэтому для меня всегда портретные выставки, тот же Серов, выставка которого была сравнительно недавно грандиозным блокбастером в Третьяковке, гораздо интереснее, чем, скажем, пейзажи Айвазовского, выставка которого тоже была блокбастером, но мне он далеко не так интересен. А портреты – от Серова до Эгона Шиле, до Пикассо, до современных каких-то портретистов – всегда интересны.
Александр Генис: Я вас понимаю: “глаза взаймы” – посмотреть на мир другим взглядом. Я тоже считаю, что если после выставки и мой собственный взгляд изменился, то, значит, музей что-то для меня сделал. Главное тут под машину не попасть, потому что ты становишься немножко пьяным.
Но есть и проблема другая, о которой, собственно говоря, спорят сегодня эксперты: насколько музей должен соответствовать сегодняшнему дню. Я люблю вспоминать анекдотический случай, который у меня в жизни был. Я посетил в Москве в Музей революции на Тверской сразу после путча 1991 года. Тогда там стоял сгоревший во время путча троллейбус, который представлял борьбу народа за свободу от коммунизма. Прошло много лет, я опять приехал в Москву, пришел в музей, а троллейбуса нет. Вы знаете, что я иногда бываю занудой, вот и тогда я пошел к одному смотрителю, у другому, в конце концов добрался до начальства и говорю: "У вас троллейбус тут стоял. Куда делся?" А он мне ответил, что музей не должен застрять в прошлом, как муха в янтаре, он должен идти в ногу с сегодняшним днем, поэтому троллейбус убрали, он стал неактуальным.
Соломон Волков: Сегодня троллейбус навсегда, как я понимаю, исчез с улиц Москвы, он действительно перешел в историю.
Александр Генис: Остался только в песнях Окуджавы.
Но вернемся к проблеме актуального. В последние годы, 20–30 лет, появилось много новых музеев, которые именно что идут за историей. Например, музеи оккупации, которые есть во всех балтийских столицах, и я во всех побывал. Они производят на меня огромное впечатление, но еще важнее, что они дают представление о том, что было, тому поколению, которое уже появилось на свет после конца советской власти. Я считаю, что это бесценные музеи, которые отвечают на вопрос, какими должны быть музеи сегодня.
Соломон, а какого музея вам не хватает?
Соломон Волков: Возвращаясь к тому, что я ценю в музеях, я выступаю за сохранение музеев-квартир художников, когда ты входишь по возможности в аутентичную квартиру, где сохранились какие-то аутентичные предметы, связанные с данным художником. Например, на меня незабываемое впечатление произвело посещение музея-квартиры Мунка в Осло. Для меня у Мунка главное – портреты и автопортреты, от них всегда исходит эта нервная энергия, которая всегда возбуждает, впечатляет, заставляет думать, переживать. В сочетании с обстановкой мунковской студии это создает незабываемое впечатление.
Александр Генис: Недавно я прочитал в Фейсбуке высказывание режиссера, Алексея Германа – младшего, мы-то дружили со старшим, теперь уже младший вырос. Он пишет о том, что дома-музеи писателей – скучное дело. Я понимаю, у художника есть что показывать, а у писателя нет. Поэтому нужно было бы создать один грандиозный музей русской литературы и придумать новый способ показать ее как целое. Это, конечно, интересный проект, особенно, если бы за это взялся какой-нибудь изобретательный человек. Я не скажу Хржановский – это такая фигура странная теперь…
Соломон Волков: Хржановский-младший.
Александр Генис: Да, Хржановский-младший, который после “Дао” пытался сделать новый музей “Бабий Яр”, сделать, по-моему, ему так и не дают. Но в принципе придумать такой музей русской литературы было бы здорово, я бы хотел посмотреть. Но я, как и вы, люблю ходить и в музеи-квартиры писателей. Я был всюду, где только можно. От дома Генри Торо, это крохотная хижина с тремя стульями, до дома, где провел последние дни Гоголь. Я смотрел там на камин, где сгорела рукопись "Мертвых душ", с ужасом представлял себе, как он ковыряет там кочергой. Впрочем, я считаю, что музеев чем больше, тем лучше.
Скажите, а может быть музей музыки? Не музей экспонатов, а музей, где бы играла музыка, такой, какой ее слышали авторы и их современники?
Соломон Волков: Мы тут с вами вступаем в очень сложную и интересную тему аутентизма, то есть то, что называется “исторически информированным исполнением музыки” сейчас. Может быть, стоит поговорить об этой теме отдельно. Но каков возможен теперь музей такого рода – это тема, над которой стоит подумать. Мы ведь сейчас с вами являемся свидетелями совершенно невиданного технологического прорыва в возможностях музеефикации, в возможностях показа. Когда-то об этом можно было прочесть только в научно-фантастических романах, а теперь мы действительно можем представить себе ситуацию, когда с помощью новейших технологий мы сможем оказаться среди аутентичной аудитории, скажем, XVIII века или XIX века, среди людей того времени, воссозданных с помощью новых технологий, и вместе с ними наблюдать за теми зрелищами, на которые они смотрели, чувствовать себя частью этого ушедшего времени, попытаться поставить себя на место этих людей. Это, мне кажется, было бы чрезвычайно заманчивой целью, которую стоило бы осуществить.
Александр Генис: А что бы вы хотели посмотреть или послушать таким образом?
Соломон Волков: На меня сильнейшее впечатление произвел спектакль, который я увидел здесь в Нью-Йорке, – это постановка Алексеем Ратманским "Спящей красавицы" Чайковского в версии Петипа. Опять-таки отдельная история, мы обязательно должны как-нибудь об этом поговорить, каким образом Ратманский сумел воссоздать хореографию Петипа в возможно приближенном виде. Я бы с удовольствием повторил бы этот опыт в такой виртуальной обстановке, то есть среди тех, кто были на этом спектакле, среди людей конца XIX века, чтобы получить представление о том, какой была атмосфера, ощущения, эмоции тогда. Вместе с Александром Бенуа вновь пережить возбуждение, испытать восхищение этим революционным спектаклем. Поэтому мы закончим музыкой из этого балета, которая сопровождала, одну из попыток аутентичной передачи этого гениального балета Петра Ильича Чайковского. "Спящая красавица", финал…
Александр Генис: … фрагмент из музея музыки.
(Музыка)
