Алексей Костюченко мог давно погибнуть от алкоголизма и тяжелой инвалидности, но вместо этого стал путешественником. Он не только объехал всю Россию, но еще покоряет горы и прыгает с парашютом.

В Москве на мосту напротив Кремля стоит инвалидная коляска – не простая, а затейливо оснащенная: сразу видно, что в ней есть какие-то особые механизмы. Сзади развевается маленький вымпел и виднеется табличка, такая же, какие бывают номера у автомобилей, только вместо номера написано "Пилигрим". Сам пилигрим сидит в коляске и любуется рекой. Ног у него нет, рук практически тоже: на культях – ни одного пальца. Особую самодельную приставку к коляске Алексею Костюченко подарили друзья.

– У нас есть благотворители, которые объединены в Ротари-клубе, они мне и подарили эту приставку. А коляску я сам купил, я же еще танцами занимаюсь, в 2011 году стал дипломантом Тюменской области по танцам на коляске.

– А каким образом вы вообще оказались в коляске?

– В этом году у меня своеобразная годовщина: 20 лет назад в Сургуте в результате обморожения мне ампутировали ноги и кисти рук. У нас же в России две проблемы, дураки и дороги, вот одна из них – дурак – перед вами. Мало кто в этом признается, а я говорю честно, что все произошло по пьянке. После этого я 17 лет прожил в домах-интернатах для престарелых, и меня до такой степени приперло к стенке, что три года назад я написал заявление, ушел из этой системы и вот – четвертый год путешествую по России. Обрел жизнь и массу друзей, стал человеком, равным среди равных – как ни странно. Вот прямо сейчас я возвращаюсь со встречи с Федором Филипповичем Конюховым, я с ним пил чай, можете себе представить? Это же такая глыба – и вот, у нас была встреча! Где бы я его встретил, если бы до сих пор сидел в доме для престарелых и ждал у окошечка, когда за мной придет эта, с косой? Вот я и подумал – чем я буду здесь ждать своего смертного часа, я лучше помчу по России, и пусть эта старуха-смерть с косой за мной побегает – а если догонит, то догонит.

– Ну хорошо, это сейчас, а начинали же не с путешествий – где вы родились, где детство прошло?

– Я волжанин, родился деревне, в Саратовской губернии, родители работали в колхозе. Отец – участник Великой Отечественной войны, воевал под Сталинградом, три ранения у него, один раз горел в танке. Отец у меня боевой, замечательный, матушка красавица писаная была. Но в деревне красота ничего не значит. Там что нужно – работать, работать, работать. Я единственный сын. Все мои друзья были спортсмены, боксеры. Компания у нас была авторитетная, проблем среди молодежи в этом маленьком городишке не было, и что-то мне захотелось более ярких ощущений – а где их взять? Сейчас вот молодые ищут яркие ощущения в наркотиках, а я подсел на стакан. Они мне говорили: "Лешка, ну что ты делаешь, куда катишься, что с тобой случилось?" Не знаю. Понеслась на меня бездна с такой скоростью, что только иногда в минуты похмелья я ужасался: что я творю. Семья распалась. Два сына у меня растут, 36 и 34 им, в 2019 году мы встречались, я сам к ним приехал на коляске, но отношения у нас очень натянутые. Когда мы расстались, им было 3 и 5. И в результате допрыгался – обморожение в Сургуте, ампутация.

– Просто так под забором свалились?

– Захотел от этой жизни уйти, руки на себя наложить. Думал напиться и замерзнуть, до такой степени эта жизнь достала. Но не получилось, Господь все видит, Он сказал: "Стоять! Натворил дел – теперь расхлебывай". Больница, дома-интернаты, пошло-поехало.

– Как же вы выскочили, что вам помогло, была же, наверное, какая-то зацепка для спасения?

– Да, была. После ампутации я 9 месяцев жил в больнице Сургута на хирургии, в ожоговом центре. С теми хирургами, которые меня спасали, я переписываюсь до сих пор. Ведь когда это все со мной случилось, я ничего лучшего не придумал – сел на казенную больничную коляску и сбежал из хирургии. Так началось мое первое путешествие – сбежал в никуда. А в сентябре в Сургуте по ночам уже иногда падает снег. Нашел где-то козырек первого этажа, как раз на коляске я туда въезжал и прятался там. А ведь чисто советская наша мужская солидарность такова, что нужно мужику взять бутылку водки, найти обездоленного, выпить с ним и рассказать, как ему хреново. И вот, я под этим козырьком две недели жил. Проснусь – мужики уже тут, засну, глаза открою – опять мужики. Они все ко мне шли с этой надобностью – излить душу. И вот, однажды подходит женщина, ну чисто бальзаковского возраста, блондинка. Почему-то вокруг никого не было в это время, или, может, она так подловила момент. "Ну, что, – говорит, –допрыгался? Что ты дальше-то думаешь делать? Чем тебе помочь?" Я говорю: "Дай 100 рублей на опохмелье". Извилина-то одна осталась: похмелиться – уснуть, похмелиться – уснуть. Она говорит: "Денег я тебе не дам. Кушать хочешь?" А насчет кушать у меня гордыня – не хочу. Ну и она ушла.

А дней через 7–8 рано утром подъезжает красная "Нива", открывается пассажирская дверь, вылезает таджик, берет меня и закидывает в машину. С другой стороны этой красной "Нивы" выходит она – как потом оказалось, Тоня. Посадили меня и поехали. Я говорю: "Куда?" – "Сиди!" Едем час, полтора, какой-то лес, ворота, написано – пионерский лагерь. Меня туда выгрузили, там люди ходят, старички, бабушки, всякие особи сомнительного вида, клуб стоит. Она куда-то побежала. Приходит администратор, меня высадили на коляске, она и говорит: "Алексей, ты не представляешь, каких трудов мне стоило устроить тебя в этот реабилитационный центр для бомжей. Запомни, вот сейчас я тебе даю шанс. Сейчас я уеду, и я не знаю, поможет ли тебе кто-нибудь. Делай сам. Если будешь продолжать пить – сгинешь". Вот представляете, я ведь раньше и кодировался, и слезы жены были, и тещины нотации, и мамины нотации, и друзья то же самое внушали – ничего не помогло. А вот эта женщина пришла и сказала, что меня не будет – сгинешь. И я говорю: "Тонечка, даю тебе слово, с этого дня ни рюмки не выпью". И вот, 19 лет – сухой.

Представляете, мы иногда бьемся в стену железобетонную, а дверь-то, она рядом бывает. Но у нас мозгов не хватает набраться терпения и понять, какой момент является для тебя спасительным. Спасение ведь не в том, что тебе дали 100 рублей на опохмелку или вынесли бутерброд – это помощь. А спасение – оно совсем в другом. Я о ней ничего не знал. Вот она, чужой человек, пришла и совершила поступок, оформила меня через соцдепартамент. Это знаете, какая волокита – но она сделала. После этого у меня началась жизнь. Я стал верующим, сильно верующим, это был первый этап. А потом однажды пришла самодеятельность в наш реабилитационный центр, и там прозвучали стихи "Ангел света", они мне запали в душу, я подошел и спросил, чьи они. Мне говорят: "Это сургутская поэтесса Валя Артемчук, инвалид первой группы, детский церебральный паралич у нее в тяжелой форме. Она эти стихи написала ногой на компьютере. Она и рисует на компьютере". Я нашел ее телефон, начали мы с ней общаться. А она даже говорить не может – я говорю по громкой связи, а за нее говорит мама, которая ее понимает. Это был второй шаг к моему становлению. Я думаю: елки-палки, мне 40 лет, а этой девочке 23, и она вон что творит! И я тоже стал пытаться писать стихи какие-то, хотя какой из меня поэт.

– А вы вообще образование какое-то успели получить?

– Я технарь, работал токарем-универсалом, параллельно учился заочно на инженера-технолога, чертежника, получил диплом, но работать мне не понравилось. Я проработал всего 4 месяца, а потом опять ушел на станок. Ну а тут уже начались у меня размышления, церковь, поэзия. И однажды смотрю я телевизор, там показывают сюжет, как в 2002 году на Нью-Йоркском марафоне российскому парню Сергею Бурлакову из Таганрога было присвоено звание Человека планеты. Инвалид с четырьмя ампутациями, без рук, без ног пробежал марафонскую дистанцию. Вот так на меня повалилось: Тоня, Валечка, Сережа Бурлаков, и я сам себе говорю: ну, а я-то что, лысый, что ли? И началось: когда я устроился в дом-интернат, стал участвовать во всех самодеятельностях, наладил контакты с сургутским поэтическим обществом "Северный огонек". Меня начали учить писать стихи, я вступил в театральную труппу Сургута, мы стали репетировать спектакль "Инвалиды", где я играл главную роль. Перед премьерой мы с друзьями приложили массу усилий, нашли Тоню – где она живет. Ее не было дома, а премьера спектакля уже завтра. Мы написали две записки, одну воткнули в дверь и еще одну отдали соседям: "Тонечка! Тот бомж, которого ты спасла из-под козырька балконного, завтра играет в спектакле, приходи, дорогая!" И вот, спектакль прошел, вышли на "бис" – и поднимается из зала с букетом цветов Тоня. Вот сейчас говорю, и горло перехватывает.

– Ну, а потом что было?

– А потом началось: парашют, танцы на колясках, восхождение в горы, путешествие по России. Люблю всех – не знаю, за что, но люблю. Если бы не доброта людей, не человеческая искренность, я бы, наверное, с полпути сошел – с любого.

– А как же вы с парашютом-то прыгнуть ухитрились?

– А очень просто. Я написал в сургутское военно-патриотическое общество "Северный легион", что я такой-то, мне 52 года, хочу прыгнуть с парашютом, люди добрые, помогите мне мечту осуществить. И – тишина. Через полтора года, 25 декабря они возникают: "Алексей, вы помните, как вы о своем желании писали?" – "Конечно!"– "Завтра, возможно, исполнится ваша мечта, если будет лётная погода, приезжайте". И действительно, я приехал, и моя мечта исполнилась – я прыгнул с парашютом в тендеме с чемпионом Европы по парашютному спорту.

– А когда вы свои путешествия начали?

– Больше трех лет назад, в апреле 2017 года я написал заявление по собственному желанию, покинул интернат и отправился в двухгодичное путешествие из Петербурга во Владивосток.

– А на что вы живете, где останавливаетесь?

– Живу на пенсию. Ну, и добрых людей оказалось гораздо больше, чем я мог себе представить. В городе, правда, немножко сложней. Когда я путешествовал, почти все время ночевал в палатке. Раз в неделю заезжал в гостиницы – постираться, помыться. И опять на трассу. Как правило, придорожные кафе кормили – когда бесплатно, когда за полцены. Придорожные отели – если заезжал в присутствии хозяина или хозяйки, как правило, были бесплатные. А в городе с этим сложнее, цены кусаются, бизнес во главе всего.

– А у вас нет знакомых, которые могут вас принять дома?

– Я в дом не иду принципиально, потому что у меня был такой опыт, и он мне очень не понравился. "Алексей, ты проснулся? Завтрак на столе. Алексей, а вот там у нас то-то" – как с ребеночком маленьким, мне это очень некомфортно. Вот я зашел к Федору Филиппычу [Конюхову], мы 40–50 минут посидели, чаю попили, и все, он своими делами занялся, а я сел и поехал. Увы, к инвалидам относятся или как к детям, или как к нуждающимся. Я 11 месяцев жил в Сочи. У меня пенсия 11 700 рублей: 7 тысяч я платил за зимовку, и 8 тысяч мне на еду и на все – вот так хватало! Но если я скажу это во всеуслышание на всю Россию, меня просто порвут: всем мало, мало, мало. А мне хватает.

– А как вы в горы залезли?

– А я в соцсетях выставил объявление – что я, инвалид, без рук, без ног, хочу стать альпинистом. Люди добрые, может, у кого-то есть такая дерзость – помочь мне? Тоже больше года ждал, и тоже пришло письмо: "Алексей, вы хотели стать альпинистом?" – "Да". – "У нас в Хибинах за полярным кругом проходит чемпионат России по альпинизму – приезжайте, нас здесь много, и мы на месте подумаем, как помочь вам осуществить мечту". Туда срочно надо было ехать, прямо в течение 5 дней, и я обратился к Ротари-клубу, они глаза вытаращили – куда тебе в горы! Но помогли мне финансово, и я поехал на поезде в Хибины. И совершил восхождение на вершину горы Тахтарвумчорр, 1424 метра. Зимнее восхождение – это не шутки, рядом сошла лавина, я слышал этот ужасный шум, прямо мурашки побежали. Это была новочебоксарская группа альпинистов, они мне и помогли. Знаете, те люди, которые делают добро, это не те, которых вы видите по телевизору. Они не афишируют свои дела: сделал что-то хорошее, ящичек гуманитарной помощи подарил – и тут тебе телевидение. А они – нет: помогли мне, я им говорю: "Ребята, как бы о вас рассказать?", а они говорят: "Зачем? Ну, встретишь знакомых – расскажи о нас".

– А настоящие близкие друзья у вас появились за годы странствий?

– Теплую конкретную дружбу я стараюсь не заводить. Потому что у меня ведь были друзья, но когда началось падение и когда я рухнул, их не стало. И теперь, чтобы не разочаровываться в людях, я очень близких отношений не завожу. Такой вот у меня склад жизни. Я всех люблю, у меня все друзья, ну а насчет слова "близкий"… – а зачем?

– Разве нет людей, к которым вы все-таки возвращаетесь?

– В Волгограде есть женщина, она из детей войны, имя у нее интересное – Дея Григорьевна Вразова. Она занимается поисковой работой на общественных началах. Со всего мира к ней идут запросы о поисках погибших родственников во время военных действий под Сталинградом. И она на свои средства, на свою пенсию очень многим находит их дедов, отцов, а кому-то и прадедов. Вот к ней я возвращаюсь. Ей 87 лет, но она – мой друг. Она уже точно не предаст.

– А своего дома нет у вас?

– Уже нет, "мой адрес – Советский Союз", хотя я и прописан в Волгограде, но как там жить? Там у меня комнатка-гадюшник в общежитии, я хотел ее кому-то отдать, пока уезжаю, так туда жить и за бесплатно не идут.

– И куда теперь?

– В Сочи. Но на этот раз на поезде поеду – говорят, что идет вторая волна коронавируса, боюсь, как бы город не закрыли, меня уже друзья предупредили, поэтому хочу пораньше туда приехать и застолбить участок.

Алексей улыбается, энергично машет на прощание своими культями. И едет дальше, вниз по Немцову мосту, притормаживает у цветочного мемориала – и снова едет, и маленький треугольный вымпел еще долго трепещет в толпе. Последней исчезает табличка "Пилигрим".