О британском актёре, драматурге, режиссёре, писателе Питере Устинове (1921–2004) вспоминает лондонский писатель Виталий Витальев.

Игорь Померанцев: Виталий, Питер Устинов был вашим другом в русском смысле или в английском (friend)?

Виталий Витальев: Скорее в русском, но и в английском тоже. Дело в том, что Петр Ионович, как я называл Устинова, не являлся англичанином. Одна московская газета, когда он поставил оперу в Большом театре, написала: "Англичанин спасает Большой театр", и он очень удивился: "Меня еще никогда так не оскорбляли, называя англичанином". Он не был и русским, поскольку всегда говорил, что он был только зачат в России. Мы с ним сравнивали наши судьбы, в какой-то мере мы сошлись на мнении, что мы оба невозвращенцы. Он стал невозвращенцем в чреве своей мамы Надежды Бенуа, а я был одним из политических невозвращенцев.

– Виталий, какие были у вас перекрестки: литературные, эмоциональные, интеллектуальные?

– Все те, которые вы назвали, еще, наверное, к счастью или к сожалению, чисто внешние. Потому что супруга Петра Ионовича Элен мне всегда говорила: "Вы знаете, почему он к вам с такой теплотой относится? Потому что вы ему напоминаете себя в молодости". Я не знаю, был ли это комплимент или наоборот. На одной из своих книг, которую он мне подарил, он написал следующее: "Виталию, сыну, племяннику, брату по юмору, по литературе, по округлости и по спокойной правдивости". У нас было очень много точек соприкосновения. Я иногда думал: ну, конечно, это все из-за округлости, просто больше не из-за чего. Тем не менее, я думаю, это не совсем так. Поскольку познакомились мы с ним в Австралии, когда я оказался там после отъезда из России, я был уже довольно известным журналистом в Мельбурне. Меня попросили представить Устинова членам мельбурнского журналистского клуба, я был к этому совершенно не готов. Приехал легендарный человек, которого я смотрел в кино, убегал для этого с уроков. А я был не одет, жарко в Австралии, в какой-то футболке, в джинсах. Но что делать, с другой стороны, не хотелось упускать такую возможность, конечно. Я пошел в этот клуб, там, естественно, все были в костюмах и в галстуках. Вошел такой грузный человек в белом костюме с удивительно молодым лицом. Это тот случай, когда седая шевелюра делала его моложе. Он пришел с женой Элен. Я был очень взволнован, мне было неудобно за свой внешний вид. Я начал с одной истории его представлять, которая действительно со мной произошла в Лондоне в один из первых моих приездов из России, когда меня не хотели пускать в один престижный клуб, потому что я не носил галстука. Потом в конце концов мне дали какой-то помятый галстук, я проследовал в столовую этого клуба, где сидели все счастливые члены при галстуках, ланчевали. И вдруг я заметил одного из них, который галстука не носил, он в такой был рубашке без воротника и в пиджаке. Я на него указал, это было перестроечное время, и сказал:

"Вот, смотрите, ваша хваленая демократия. Человек сидит без галстука, а мне устроили здесь такой шмон при входе". Человек, который привел меня в этот клуб, редактор газеты, ответил: "Виталий, это ведь епископ". Устинову страшно эта история понравилась, он ее потом много раз вспоминал и даже включил в свой четырехчасовой вечер, с которым с успехом выступал во многих странах мира. Он четыре часа буквально не сходил со сцены, эту шутку он тоже иногда вставлял. После мы, естественно, пошли куда-то выпить кофе, разговорились, оказалось, что у нас действительно много общего, эмоционально тоже. У меня тогда была подруга, которая чем-то была похожа на Элен. Устинов мне сказал: "Вот видишь, даже в этом вкусы у нас сходятся". Он сыграл огромную роль в моей жизни. Он и Элен пожаловали ко мне домой, тогда мы еще снимали небольшую квартиру в Мельбурне, неожиданно, что было очень по-московски, здорово. Он настоял, чтобы я его прокатил в своей новенькой Мазде; а я только что сдал экзамены на права водителя – это был один из страшных эпизодов в моей жизни. Он настоял, чтобы я его отвез в русский ресторан "Матрешка", довольно далеко, кстати. Короче, он буквально на коленях влез в эту маленькую, крошечную машину, которая присела до земли. Но я тоже был тогда – помните "округлость"? Я сел на водительское сиденье, машина просто опустилась на рессорах и поехала, задевая брюхом асфальт, высекая искры из асфальта. Я дрожал как осиновый лист всю дорогу, думая: ну все, сейчас что-нибудь случится, я войду в историю как человек, убивший Питера Устинова. Но, тем не менее, все обошлось благополучно, мы приехали, он меня похвалил за мое уверенное вождение. Потом он мне стал советовать во время его наездов в Австралию, чтобы я вернулся в Европу. Он говорил: "Ну, Виталий, вы же человек европейский. У вас тут, конечно, хорошо, все у вас есть, но нужно в Европу возвращаться, там все происходит". Он тогда писал колонку для газеты European, он сказал мне: "Зайдите к редактору, поговорите, может быть, он вас пригласит на работу". У меня какое-то имя в Англии уже было тогда. Что я и сделал, и мы с ним оказались колумнистами одной и той же газеты, что было очень здорово. Он эту колонку очень ценил, потому что он очень хотел быть признанным как писатель, это тоже немногие знают, потому что у него было столько воплощений, что было трудно выбрать какое-то одно из них, где он преуспевал больше, чем в других. И режиссер, и музыковед, и колумнист газетный, естественно, рассказчик – это, наверное, было первое, и актер, лауреат двух "Оскаров". По-моему, он был очень хорошим писателем. Его, кстати, признавали таковым, скажем, в Германии, где переводили его книги. В Англии почему-то его считали таким клоуном. Он, кстати, из-за этого очень переживал. Что касается чисто каких-то писательских отношений, я никогда не забуду такой его совет. У меня было много словарей всевозможных, целый шкаф забит словарями. Петр Ионович вошел, огляделся и говорит: "Хороший кабинет у вас. Здорово, отлично, я очень рад. Потом он посмотрел на этот шкаф и сказал: "А это что здесь? Словари? Простите, но зачем они вам? Вы же писатель, писателю словари ни к чему". Вот это я запомнил на всю жизнь. Действительно, от этой коллекции словарей я вскоре избавился. Потом, когда я вернулся в Европу, казалось, мы будем встречаться с ним почаще, но как это часто бывает, наверное, мы чаще виделись в Австралии. Тем не менее, я помню, я был в Риме, по совпадению они там оказались с Элен тоже. Он меня пригласил на ужин в ресторан. Мы пришли втроем – Петр Ионович, Элен и я. Где-то в середине ужина они мне сказали, что отмечают сегодня 20-летие своей свадьбы, что было чрезвычайно приятно, конечно, для меня. Я был не готов, я выскочил на улицу, купил букет цветов. Кстати, говоря об ужинах, завтраках, у нас было несколько с ним и ланчей – это было и приятно, и трудно. Потому что Петр Ионович был актер до мозга костей, он никогда не переставал играть, актерствовать. Он подражал всем встречным людям, официантам. Когда подходил официант, он начинал с официантом говорить либо с его же акцентом, либо на его же языке. Он говорил на восьми языках, как он говорил: "Я делаю ошибки на восьми языках". Он ужасно любил копировать меня, я должен признаться, копировал мой акцент. Иногда называл меня шутливо "товарищ полковник", не знаю почему. Иногда он звонил мне и представлялся, скажем, Горбачевым или еще кем-то. У него это очень здорово получалось, конечно. Особенно хорошо копировал русский акцент, немецкий. По-русски он не говорил, кстати. По-немецки говорил свободно, поскольку его отец был немец. Отец был, кстати, агентом британской секретной службы в Германии во время Первой мировой войны по кличке "Клоп". Мать его была, естественно, русская, Надежда Бенуа, скульптор. Действительно, в России он был только зачат, никогда там не жил.

–Виталий, вы сказали о том, что, мягко говоря, Питер Устинов критически относился к словарям. Я помню, когда вышла его книга о России в Англии, я прочел несколько очень язвительных рецензий на эту книгу. Рецензенты насчитали в этой книге 150 или даже 200 неточностей. Вы говорили об этом с Питером Устиновым?

– На темы, сходные с этой, да, говорили. Дело в том, что будучи человеком добрейшим, умнейшим и очень открытым, лишенным всяческого высокомерия, он был несколько наивен, как многие великие художники, великие актеры. Он был наивен политически, он сделал в этом плане много ошибок, хотя свое мнение он любил выражать в этой колонке для газеты. Он, скажем, написал колонку о подавлении восстания на площади Тяньаньмэнь, которая политически была просто наивная. По политическим взглядам он был левым, крайне левым, что довольно странно для человека, который, нет, он не был мультимиллионером, но, думаю, какие-то деньги у него были, хорошо жил, но, тем не менее, у него были левацкие взгляды. Я как-то пытался с ним спорить несколько раз, но это было невозможно, да и не нужно. Я ему часто говорил: "Может быть, не нужно о политике вам много писать?"

В Англии его за это называли старым клоуном в правой печати, и это его очень огорчило. Потом ему все-таки дали титул Командора Британской империи, но в принципе такое к нему было отношение как к человеку, который в политике совершенно наивен и несведущ. Он действительно таковым был. Еще одно доказательство того, что в политику не нужно художникам идти, совершенно ничего хорошего из этого не выходит. Что касается неточностей в книге о России, то я не знаю, я об этом слышал тоже, но, мне кажется, книга сама по себе очень хорошая по эмоциональному своему настрою. Потому что он к России относился с большой теплотой, с большой любовью. Но это был не совсем его жанр, вы правы. На мой взгляд, лучший жанр, в котором он преуспел, пожалуй, лучше кого бы то другого – это, естественно, было актерство и устный рассказ. Я никогда не забуду его шоу, когда он выступал один на сцене четыре часа. Такое впечатление, что на сцене перед зрителями проходили десятки людей, начиная от Бетховена и кончая капралом, с которым он служил в армии, беззубым капралом и так далее. Это просто был праздник не только смеха, но там были очень серьезные мысли тоже. Я помню, в Сиднее я посмотрел это шоу уже не в первый раз, и он почему-то особо долго был на сцене, австралийской публике очень нравилось. Он буквально выпал со сцены. Он уже тогда был не очень здоровый, у него был лишний вес, говоря политически корректно. Он вышел буквально весь в поту за кулисы. Я подошел и говорю: "Петр Ионович, все было замечательно", ну, что говорят в таких случаях, цветы какие-то. И он тут же, не сходя с места, принялся меня копировать, то есть он продолжал играть. Мы пошли куда-то, то ли на ужин, то ли просто выпить. Весь вечер он продолжал играть и копировать людей, которые к нам подходили, моего приятеля, с которым я пришел. Он просто без этого не мог. Знаете, говорят, что акула умирает, когда останавливается, не знаю, насколько это правда с научной точки зрения, именно так и было, я думаю, это человек из тех актеров, которые умирают на сцене.

– С кем, как вы думаете, можно его сравнить в России? Ираклий Андроников, Аркадий Райкин? Или нет аналога Питера Устинова в России?

– Ираклий Андроников, конечно, вы совершенно правильно сказали, тут же напрашивается. Он же тоже был, по-моему, музыковедом, и писателем, и так далее. Мне кажется, что актером такого уровня Ираклий Андроников не был. Насколько я знаю, опер он не ставил в театрах мира. Он вряд ли бы смог изобразить целый симфонический оркестр один на сцене, что Петр Ионович делал, – это был один из номеров его шоу, с которым он выступал по всему миру. То есть он один на протяжении 10–15 минут играл как симфонический оркестр, все это изображая. Потом еще один интересный факт: он знал музыку настолько глубоко, он как-то на спор назвал имена 40 швейцарских композиторов. Вы представляете? Звезда голливудская совершенно нетипичная. Его хотелось защитить, потому что он был очень открыт и очень доступен. Возвращаясь к вашему вопросу, я думаю, что если говорить о современниках наших, то по эрудиции и по знанию литературы его можно сравнить с Дмитрием Быковым. Но опять же, это у него только одна сторона, а у Устинова было десять, если не больше, я пытался посчитать, ролей, инкарнаций, в которых он преуспевал. Еще не забывайте, что он был послом Организации Объединенных Наций по защите детей много лет, он очень серьезно относился к этой работе.

– Виталий, имя Питера Устинова говорит что-то молодым людям в сегодняшней Великобритании?

– Да, как это ни странно. Я сужу даже по некоторым своим публикациям, я о нем несколько раз писал, и они всегда вызывают интерес. Он не забыт, конечно, во многом благодаря его деятельности как актера, его блистательным ролям Эркюля Пуаро, потом в фильме "Спартак", который до сих пор повторяют здесь довольно часто, где он играет патриция. Это, в принципе, роль не главная, а второстепенная, но он получил за нее "Оскара". И Эркюля Пуаро, сериал, часто повторяют. Мне кажется, что в основном Устинова знают именно по фильмам. Как писатель в Великобритании он не оставил глубокого следа.

Далее в передаче:

"Как я был аккомпаниатором"

Воспоминания журналиста Юрия Векслера.

Жизнь в деревне

Рассказывает крестьянка Валентина Макарьевна.

"Родной язык" с грузинским журналистом и переводчиком Бидзиной Рамишвили:

"Грузинский язык архаичный. Его изучают в мировых лингвистических центрах. Из-за архаичности грузинский сохраняет древние пласты языка. Мы изучаем древние грузинские тексты V века в восьмом классе. Значит, дети понимают этот язык. Эта архаичность жива, она в нас".