- В начале 2020 года российская власть столкнулась с серьезными вызовами: конституционная реформа и досрочный транзит власти, эпидемия коронавируса, падение цен на нефть и курса рубля.
- По итогам года почти все риски минимизированы: ни "обнуление", ни пандемия, ни протесты не пошатнули режим, который еще больше закручивает гайки репрессий.
- В России создалась новая политическая реальность, которая позволила многим аналитикам говорить о завершении формирования авторитарной диктатуры в стране.
Сергей Медведев: Одним из итогов сложного 2020 года я бы назвал удивление устойчивостью российской власти. В феврале, в марте, в начале года было ощущение, что в Россию прилетела стая черных лебедей. И, конечно, ко всем пришел коронавирус. Для России это еще осложнилось резким падением цен на нефть, падением рубля. И в этих непростых условиях решено было проводить конституционную реформу и обнуление сроков Путина, к чему затем добавились протесты в Хабаровске и революция достоинства в Беларуси. Казалось, как власть справится со всем этим? Тем не менее, сейчас, в конце года, мы можем сказать, что власть устояла, стабилизировалась и показала сильный запас прочности. Почему это произошло? Каковы перспективы для власти в 2021 году?
Видеоверсия программы
Корреспондент: Одновременно с конституционной реформой и обнулением сроков президента российский режим подвергся ряду серьезных вызовов. Главным стала пандемия коронавируса, нанесшая сильнейший удар по социально-экономическому положению России. Вирус ускорил падение рейтингов Путина и снизил доверие к власти в целом. Более того, начало самоизоляционных мер совпало с падением цен на нефть и обесцениванием рубля.
Сразу же после голосования по поправкам вспыхнули протесты в Хабаровске. Люди вышли на улицы в поддержку бывшего губернатора Сергея Фургала, отправленного в отставку и обвиняемого в организации убийств. Протест получился не столько против богатой Москвы, сколько против Кремля и лично Путина. Такие протесты стихийны, и даже доля сочувствующих хабаровчанам россиян (а это 47%) говорит о высоком недовольстве властью.
В августе произошло отравление политика Алексея Навального. За атакой, по одной из версий, стоит российская власть, решившая раз и навсегда обезглавить оппозицию. Это сильно ухудшило и без того напряженные отношения путинских элит с Западом.
Непростая ситуация сложилась и с Беларусью. Кремль поддержал Лукашенко с целью избежать нового Майдана в Минске и одновременно ослабить белорусского лидера, сделать его более управляемым и, возможно, в будущем заменить на нового, более лояльного к интеграции с Россией.
Власть консолидирована, маховик репрессий запущен, оппозиция разгромлена, население апатично и занято проблемой выживания
В целом следует признать, что Кремль более или менее успешно справился с вызовами 2020 года. Власть консолидирована, маховик репрессий запущен, оппозиция разгромлена, население апатично и занято проблемой выживания. На днях вышло масштабное разоблачение отравителей политика Алексея Навального, согласно которому за атакой стоят высокопоставленные сотрудники ФСБ. Ролик Навального собрал уже почти десять миллионов просмотров на YouTube. Российская пропаганда молчит – ждут ежегодной пресс-конференции Путина.
Сергей Медведев: У нас в студии Андрей Колесников, руководитель программы "Российская внутренняя политика и политические институты" Московского центра Карнеги, и Глеб Павловский, президент Фонда эффективной политики и Русского института.
С выходом расследования относительно отравления Алексея Навального и красноречивым молчанием власти по этому поводу еще один черный лебедь, большой и жирный, прилетел в Россию накануне Нового года. Насколько это расследование может сбить с курса, ошеломить и как-то перестроить власть?
Глеб Павловский: Я бы написал картину, где Путин кормит черных лебедей в своем птичнике. Просто наша власть устроена так, что в ней или совсем другие точки уязвимости, или их мало, поэтому глупые черные лебеди, прилетая, не знают, что клевать.
Самое интересное и одновременно самое страшное – это пандемия COVID, которая не сразу, даже не в первой волне, показала высочайшую готовность населения страны приспосабливаться, причем определенным образом. Если весной казалось, что сейчас власть использует этот санитарно-полицейский режим для того, чтобы как-то перестроить себя, занять новые поля возможностей, то потом выяснилось, что у пандемии есть другое свойство: она превращает выживание в банальность. Резко повышается безразличие и ко многим действиям власти, что для власти очень удобно, и, к сожалению, просто к своему ближнему.
Сергей Медведев: И к собственной жизни, что, мне кажется, характерно для России.
Глеб Павловский: Да. И такое апатичное выживание является постоянным фактором. Всякий раз можно взвешивать, что важнее – Хабаровск или выживание, уровень заболеваемости, смертности и, такой философский русский вопрос: носить или не носить маски, –который сопровождает нас весь этот год. Вопрос на самом деле ложный, потому что проще носить маску, чем отвечать на него. Очень интересно, что становятся важными те вопросы, которые вообще не являются вопросами. Локдаун был серьезным вопросом, и власть решила его очень просто – да умирайте, не будет локдауна. И каждый день, заметьте, очередная новость: локдауна не будет, на Новый год не ожидается никакого локдауна. Власть каждый раз как будто делает подарок и при этом не боится цифр смертности. В нашей системе смертность всегда была табу, а сейчас постоянно говорят с каким-то даже удовольствием, как Воланд о саркоме легкого: "каждый день столько-то умерло, а еще столько-то под подозрением". Совершенно необычная атмосфера! Год кончается, а у нас нет ощущения, что за ним идет новый год – он как-то упразднен: этот 2020, а тот будет 2020 2.0. И в этой ситуации происходят страшные вещи, когда отравление Навального, даже с такой детализированной информацией, которой вообще никогда не бывало, в восприятии аудитории находится в каком-то смысле на том же уровне, что и подготовка "Единой России" к местным выборам.
Сергей Медведев: Это растворяется в этой апатичной информационной повестке.
Глеб Павловский: И то, что Путин молчит по этому поводу, не воспринимается подавляющим большинством как скандал.
Сергей Медведев: Так он же молчал и после убийства Немцова.
Глеб Павловский: Тогда он исчез на две недели, и весь аппарат загудел: непонятно было, с чем он вернется. А он вернулся со странной шуткой, с которой выступил на Васильевском спуске: "Будем и впредь героически преодолевать трудности, которые мы с вами себе создаем". А здесь он просто игнорирует ситуацию, так же, как игнорирует фамилию Навального. А потом он может развести руками: "Ну и что, за Навальным все время ездят и его оберегают, просто целые бригады! Столько денег тратится! Где они работали – это, конечно, придумало ЦРУ, а так, вообще, что тут особенного?!"
Сергей Медведев: Андрей, это действительно растворится в аморфной системе всеобщего конформизма, соглашательства, не станет шоком, взрывом?
Андрей Колесников: Скорее всего, да, тем более что приходит Новый год, и внимание фокусируется на других проблемах. Это действительно проблема нечувствительности того, что мы условно называем общественным мнением. Чудовищная история с самосожжением журналистки совершенно не тронула общественное мнение, не было вообще никакой реакции. По данным Левада-центра, к истории с отравлением Навального спокойно относится половина опрошенных. А 30% вполне верят в то, что это сделали наши спецслужбы, но – как бы ну и что? За это время пересечено столько красных линий, что, в общем, здесь нет новости.
Сергей Медведев: Как у Александра Сокурова – "скорбное бесчувствие".
Андрей Колесников: Именно! И эта индифферентность лежит в основе пролонгации режима. Не активная поддержка и не активное противостояние, а вот именно такое спокойное отношение, как к погоде – ну, сделать с этим ничего нельзя, и что мы, собственно, будем рыпаться? Очень симптоматичен был ответ Путина на вопрос о самосожжении журналистки – во время встречи с Советом по правам человека. Он элементарно переиграл человека, задававшего эти вопросы, спросил: "Она же была неуравновешенна в психическом смысле? Ну, тогда в чем вопрос-то, собственно?! При чем здесь следственные действия, которые совершали всякие компетентные органы?" Вот эта индифферентность позволяет режиму двигаться дальше. Кстати, весеннее падение рейтингов Путина было связано, скорее всего, просто с ухудшением человеческих настроений. Он отчасти в этом виноват. Летом произошел колоссальный отскок рейтингов, а сейчас они как-то стабилизировались и опять медленно сползают вниз, потому что настроение ухудшается, но оно не связано с политикой и даже с экономикой, хотя экономика тоже не приносит радостных вестей.
Сергей Медведев: Недавно вы с Денисом Волковым презентовали в Центре Карнеги доклад по итогам 2020 года, и вы тоже фиксируете фантастическую стабильность, просто куклу-неваляшку. Путин опять всех переиграл?
Глеб Павловский: Это не Путин. В неваляшке он играет роль, может быть, свинцовой гирьки внутри на донышке, но не более того. Эта гирька очень мало действует, особенно в последнее время. Он просто устраняется.
Сергей Медведев: Но она все-таки дает неваляшке вес. Если убрать из неваляшки гирьку, то она завалится на сторону.
Глеб Павловский: Да, конечно! Кстати, падение настроений весной было очень отчетливо связано с тем, что Путин нарушил обычные правила видимости. В центр выдвинулся Собянин, а Путин ушел в сторону и смотрел, как губернаторы справляются с ситуацией. Это не понравилось населению, хотя управленчески он поступил правильно. Меня даже удивило, что он способен оценить опасность ситуации, которая сложится, если он встанет впереди и взмахнет саблей. Население страны, люди – это не кукла. В ночных клубах есть прозрачные полы, и они еще бывают двойные, и там плавают рыбки и так далее. Здесь есть некое сходство: верхний, премиальный класс России сверху, и для власти главное – обеспечивать наполнение пространства между стеклами. Внизу в полупотемках живет основное население страны и периодически видит, как там проплывают трупы предпринимателей, какие-то посаженные люди. И их это очень устраивает! Значит, все в порядке. Это, кстати, показывают опросы: для людей это важнее вот этих вилл, коррупции и так далее. Ну, зачем туда стремиться, это же опасно!
Сергей Медведев: В "Зарядье" есть китчевый ресторан "Восход", и там создана метафора тундры. Стоят столы со стеклянными столешницами, а внутри мох, и в этом мху ползают какие-то жучки, паучки, червячки. Ты ешь, а под тобой идет какая-то зеленая жизнь. По-моему, очень похоже: население ползает где-то во мху, а наверху сидят и пируют люди.
Глеб Павловский: Кстати, чудовищная разница между положением классов в стране добавочно скрадывается ковид-атмосферой. Главная разница – между тем, кто здоров, кто заболел и кто умер: вот три основных класса, а остальное, видимо, как-то меньше задевает людей.
Сергей Медведев: Недавно на конференции в Сахаровском центре Татьяна Ворожейкина говорила об устойчивости автократии. Это что, тоже еще один из итогов года?
Андрей Колесников: Думаю, да, притом что все равно эта устойчивость условна. Мы не можем оценить градус этой устойчивости, но стоит ведь! Тот же самый Лукашенко, согласно всем политологическим расчетам, должен был бы начать немножко уступать гражданскому обществу: все-таки серьезное дело, когда выходит столько людей. Как правило, согласно исследованиям, диктатор начинает уступать, а он не уступает – и это прокатывает!
Сергей Медведев: И неуступчивость Лукашенко – это еще один из успехов российской власти, в понятии самого режима.
Происходит постепенная эрозия режима, но невозможно точно сказать, обвалится он завтра или послезавтра или не обвалится никогда
Андрей Колесников: Да, но и в понятии публики тоже – как бы Россия здесь управляет процессами: она поддержала Лукашенко, поэтому он сидит более-менее нормально. Но доклад Татьяны Ворожейкиной показывает, что это все-таки действительно нечто новое. Те режимы, которые в других обстоятельствах, в другое время давно бы рухнули, здесь стоят, и ничего. И мы тоже достаточно устойчивы, притом что происходит постепенная, постоянная эрозия, но невозможно точно сказать, обвалится завтра или послезавтра или не обвалится никогда.
Сергей Медведев: Глеб, каковы точки уязвимости режима?
Глеб Павловский: Слово "режим" немножко путает нас всех, так как предполагает, что Россия – такая же страна, как все страны. Но она не как все страны. Она действительно уникальна. Просто это, в частности, ведет к тому, что власть в ней не сосредоточена в каких-то институциональных пропорциях, в каких-то пределах, она представляет собой некое желе, которым поглощены все остальные субъекты и существа в стране. Гефтер называл это социумом власти, то есть в нем просто не возникает место, которое можно занять обществу, и поэтому эту роль периодически играют те или иные корпорации. Очень долго эту роль играла интеллигенция. Поэтому, когда мы говорим, что изменения происходят изнутри власти, это и так, и не так, ведь ничего, кроме власти, нет. Власть – это коммуникативная среда, как наш интернет. Поэтому когда начинаются изменения, перестройка, это начинается во власти, но в каком-то смысле в людях также. Как при Горбачеве: его программа фактически пошла от тогдашнего гражданского движения 70-х годов, что тоже имело и хорошие, и плохие последствия. Революции сверху – очень опасная вещь. С одной стороны, замечательно: это не какие-то страшные матросы Кронштадта, а люди власти. С другой стороны, таким образом власть укрепляется, обновляется. В общем, нынешняя власть вышла именно из той демократической, как мы ее называем, среды.
Сергей Медведев: То есть это воспроизводство вот этого желе, вот этого мыслящего океана из "Соляриса".
Глеб Павловский: Катастрофичное воспроизводство. Конечно, 1991 год был серьезным рубежом между тем, что "до", и тем, что "после". Тем не менее, сегодня мы видим, что заполнены почти все клеточки, которые казались уже навсегда обнуленными 1991 годом.
Мы ведь – коллективный ждун. Мы ждем, когда Путин уйдет. Это странная политическая стратегия. Она деморализует людей, деполитизирует, тормозит и, конечно, тоже обыгрывается властью.
Сергей Медведев: Андрей, 2020 год фактически обнулил оппозицию, причем чуть ли не физически, если учитывать отравление Алексея Навального. Но даже если вынести это за скобки, российской оппозиции практически не существует как институционального актора.
Андрей Колесников: Тем не менее, в конце года ее заменила расследовательская журналистика. И это такие точечные удары по власти, которые власть старается не замечать, но при этом они довольно болезненны. Уязвима эта точка для власти или нет – это сложный вопрос с учетом равнодушия масс. Но массы с удовольствием все это смотрят, понимая, что это как бы свойство власти, и в этом ничего нельзя изменить. Вот так они действуют, например, в ситуации с Навальным. Десять миллионов просмотров – и что? Это не выводит людей на улицы с гневными криками: "Да сколько же можно?! Мы под ударом ФСБ, которая правит страной!" Тем не менее, происходит политизация гражданской активности, мы это видим по Хабаровску. Судя по всему, протесты в Хабаровске – это не протесты оппозиции, это просто гражданское общество вышло на улицы и сказало, что оно есть.
Сергей Медведев: Но Хабаровск же не масштабируем. И, по-моему, власть это поняла, и поэтому спокойно, с усмешкой смотрит на этих уже 200 дней выходящих людей.
Андрей Колесников: Да, скорее всего, не масштабируем, хотя прецедент создан и отложился в сознании того населения, которое теоретически может превратиться в гражданское общество в процессе политизации. А политизация может происходить, как мы видим, на основе любых сюжетов подавления и отъема прав, например, экологических: народ восстает и быстро политизируется. А, он преступник – да, но вы все преступники, какая нам разница, а это наш преступник: хотим – выбираем, хотим – не выбираем. И вот это вызов. И как с этим себя вести? Не случайно они наверху находились в некотором ступоре: давить не стали, стали ждать, что будет, но что-то не рассасывается. Гражданское общество – это непознанная величина для власти, и непонятно, как с ней работать. С "навальнистами" понятно, что делать, даже в Москве понятно: вышли на улицу, пришел ОМОН, посадили, стаканчик кинул, есть новые поправки к Закону о полиции – и поехали.
Сергей Медведев: Сейчас додавливают в системе независимых муниципальных депутатов: последние законодательные инициативы идут как раз к этому.
Андрей Колесников: Да, снизу может что-то прорасти. Теперь поняли, что нужно их давить, и начинают давить. Вообще, все это законодательство, которое сейчас возникло, это, возможно, подготовка к каким-то сценариям будущего по поводу того, как себя вести власти. Она уже обложена запретительными и репрессивными законами. Но в то же самое время она еще обложена тем, что, на всякий случай, президенты у нас могут совершать убийства, и им за это ничего не будет. И заодно еще надо скрыть данные полицейских, контролеров и спецслужбистов. Все! Обложили законом и ждем, что будет дальше. Беларусь, я думаю, не то чтобы напугала, но заставила задуматься, как отвечать на такие вызовы, если они появятся у России.
Сергей Медведев: Остается еще один вопрос: как в этой системе чувствует себя элита, верхние тысячи семей? Ведь сейчас власть становится очень семейной – от клановости переходит к чистой семейности. Наш коллега Александр Морозов считает: как Николай I создал российскую бюрократию, более-менее успешно работавшую до 1917 года, так и сейчас создан новый класс бюрократии, который будет работать следующие 60–70 лет. Хочется понять – эти люди, что, довольны тем, что это изолирующая страна, что они поддерживают президента, который санкционирует отравление оппозиционера, по мнению самого Навального? Всех этих людей привязывает встроенность в кормовые цепочки?
Глеб Павловский: Я думаю, мы сильно упрощаем социальную и политическую картину, упрощая мотивацию человека. Люди сложны. Глобальное явление среди элит и не элит – это новый тип беженства, когда вместе с прежним видом глобализации исчезает серьезное желание менять свою страну: можно удалиться в другую. Большая Россия, разделенная Кремлем на этажи, дает возможность двух видов эмиграции. Ты можешь эмигрировать внутри, в зоны пониженного присутствия власти, в том числе в гаражную или промысловую экономику (по Кордонскому). А если это элиты... Где они живут? Когда смотришь фильмы Навального, видишь там траектории движения яхт, частных самолетов и так далее: они живут в другом пространстве, не в пространстве страны. Вот это постоянная возможность ускользания от выбора сохраняется и поддерживается властью, я уверен, в определенном смысле сознательно.
Сергей Медведев: Слово политику Дмитрию Гудкову.
Дмитрий Гудков: Каковы основные страхи Путина и действующего режима? Один страх – это выборы. Даже московские выборы прошлого года показали, что нужных для власти людей не избрали, а многие независимые все-таки туда проскочили. В Москве появились политики, которые в случае чего будут иметь именно легитимность снизу, и в будущем это может стать угрозой. Они готовятся к выборам, зачищают политическую поляну. Например, Юлия Галямина рискует вообще оказаться под уголовным сроком, что запрещает ей участвовать в выборах.
Другой их страх: они очень боятся массовых протестов. Они впечатлились событиями в Хабаровске и в Беларуси, увидели, как Лукашенко, который еще полгода назад был относительно популярным, легитимным президентом, превратился в начальника ОМОНа и уже на протяжении почти полугода не может ничего сделать с протестами, несмотря на их жесткое подавление. Поэтому они начинают менять законы о митингах, то есть теперь у нас даже одиночные пикеты могут быть признаны незаконными массовыми акциями протеста. Но самое главное: они в ближайшее время примут закон, который позволяет Роскомнадзору блокировать все интернет-платформы – YouTube, Фейсбук, Твиттер и так далее – за невыполнение требований вывода в тренды представителей российских медиа. Но в YouTube политики мало, и там очень много фанатов всяких музыкантов, представителей шоу-бизнеса. Это будет удар по неполитизированной части общества. Я не думаю, что они рискнут это принять, но в какой-то момент накануне выборов могут отрубить все это на неделю.
Сергей Медведев: Андрей, а почему власть так боится выборов? Большинство репрессивных законов, путинское обнуление, конституционная реформа, так или иначе, продиктованы страхом выборов. Хотя наша дискуссия подводит меня к тому, что это совершенно разные реальности. В одной реальности есть власть с ее выборами, с ее смешными пеньками, а с другой стороны есть население, которое живет, умирает и выживает само по себе. И эти две реальности не сочетаются. Ведь не важно, как проголосуют, все равно выиграет Путин.
Мы отскочим от пандемических показателей в следующем году, но это будет отскок дохлой кошки, потом она опять упадет
Андрей Колесников: Зачем им там, наверху, эти самые выборы? Нужно некое подтверждение того, что они легитимны, что все на месте, все еще более-менее управляемо. Это один из выводов нашей работы с Денисом Волковым. Электоральное поведение не совпадает с реальными представлениями людей о том, как они живут и как относятся к власти. Лоялисты, которые голосовали за обнуление и за поправки к Конституции, отчасти одобряя их, недовольны Путиным. Кому-то не хватает социальной поддержки, более либеральным не хватает свободы, традиционалистам не хватает большей имперскости. И это еще один вызов для такого режима, который все время нуждается в мобилизации. Он все время как бы нащупывает: поддерживают меня, эти люди еще есть, или они равнодушны, и их можно повернуть в мою сторону? Сколько внимания уделялось 75-летию Победы! Все время нужно что-то там мобилизовывать. Есть еще экономика и, социальная сфера, от которых тоже нужно отвлекать внимание. Вчера я участвовал в дискуссии, где известный экономист Никита Масленников сказал, что проблема не в этом году и не в следующем, это ловушка 2022 года. Мы отскочим от пандемических показателей в следующем году, но это будет отскок дохлой кошки, потом она опять упадет. В 2022 году экономика не встанет в полный рост и не начнет развиваться, и мы опять будем в этом депрессивном состоянии.
Глеб Павловский: Мы часто говорим, что у нас фактически монархия, а Путин фактически самодержец. Но есть одно важное отличие. Если бы не было выборов, власть оказалась бы в руках элит. Она не может сослаться больше ни на что. Она оказывается полностью на уровне элит, а значит, одновременно официально отделяет себя от всех остальных и является мало защищенной, потому что у элит своя политика.
Сергей Медведев: То есть это некий мандат, который она предъявляет элите.
Глеб Павловский: Да, конечно. Это было очевидно в поведении Путина. Он все время пугал одних другими, очень активно показывал народу, что "если не я, то элиты вас сожрут", и то же самое показывал элитам.
Сергей Медведев: "Если не я, то народ вас сожрет".
Глеб Павловский: Это обычный бонапартизм, и это работает. Поэтому выборы или их имитация нужны будут, я думаю, до конца. И здесь нас ждет та самая уязвимая точка. Просто вначале она будет, скорее всего, не опрокидывающими выборами, а ловушкой, которой не удастся избежать. Ведь наша система все время избегает ловушек тем, что проецирует проблемы или перепрыгивает на другую тему – Крым, Донбасс, Сирия и так далее. Но эта тактика тоже имеет свой предел. И в следующем году, кстати, для Кремля будет большая проблема в отношениях с Турцией – избегать конфликта. А он расслабился, он уже не умеет, он недостаточно верткий. И второе. Вот эта система, оказывается, в какой-то момент порождает капризность первого лица и других. А это означает ослабление сдерживания себя в своей системе, ослабление контроля. Путин все время говорит или просто молча показывает: "Да, я этого не хочу, не хочу об этом говорить, не хочу об этом думать". И это тоже ловушка. В какой-то момент он попадет в собственную ловушку, или ее подстроят.
Сергей Медведев: Где возможные точки выхода? Что, это физиологическая жизнь суверена, тот самый грузик в кукле-неваляшке?
Андрей Колесников: На физиологические особенности суверена обращалось в этом году очень большое внимание. Запущенный слух о болезни Паркинсона вызвал такую реакцию, что стало заметно: в некоторых слоях общества просто спят и видят, что вот здесь решение проблемы естественным путем – отсохнет и отвалится. Не отсохнет и не отвалится. Система сложная и многослойная.
Глеб Павловский: Усохнет, но не отвалится.
Андрей Колесников: Что еще хуже. Вероятно, это постепенное осознание гражданским обществом себя именно в этом качестве. У режима, конечно, проблема в том, что, судя по всему, вот это путинское или крымское большинство существует только к случаю: оно вдруг появляется во время мобилизации, во время выборов. А между выборами оно существует или нет? На мой взгляд, уже не очень существует, оно состоит из множества меньшинств, которые не очень склеиваются друг с другом, но как-то вяло склеиваются во время мобилизационных кампаний. А если эта машинка перестанет работать, если большинство уже даже перестанет себя репрезентировать во время выборов, это будет признаком того, что система движется к большой степени эрозии, но сложно предсказать, что она возьмет и рухнет, а тот, кто наверху, отсохнет и отвалится.
Сергей Медведев: Что, действительно, 2021 год уже спроектирован: 2020 2.0?
Глеб Павловский: Да, но 2020 1.0 оказался для нас совсем непредсказуемым. Я думаю, то же самое будет и в следующем году. Проблема в том, что нет ясной и четкой обновленческой перспективы движения. И тут нас ждет много непредвиденного, неопределенного, в том числе, возможно, и серьезных потрясений самой власти.
Сергей Медведев: Непредсказуемость как главная черта подобного рода системы. Аналитическая записка, которую подготовили Андрей с Денисом Волковым, кончается знаменитым розановским из "Апокалипсиса нашего времени": "Русь слиняла в два дня, самое большее – в три. Даже журнал "Новое время" нельзя было закрыть так быстро, как закрыли Русь". Так что закончим с надеждой на непредсказуемость событий.
