Суд в Севастополе вынес обвинительный приговор левому активисту и политику Валерию Большакову. Его приговорили к 2,5 годам условно за призывы к свержению действующей власти. 18 декабря Апелляционный суд утвердил решение нижестоящей инстанции.
Валерию Большакову 57 лет. Семнадцать из них он активно занимается политикой. С 2003 года Большаков руководил Союзом рабочих Севастополя. После 2014 года примкнул к партии "Российский объединенный трудовой фронт" ("РОТ Фронт"), возглавив ее местное отделение. Осенью 2017 года на Большакова завели уголовное дело: его обвинили в публичных призывах к осуществлению экстремистской деятельности, в том числе в интернете (части 1 и 2 статьи 280 УК РФ), а также в возбуждении ненависти и вражды (статья 282 УК РФ). Последнее обвинение позже было снято.
Поводом для уголовного преследования стали публикации Большакова в социальных сетях, а также выступления в прессе и на митингах. Так, во время одиночного пикета политик стоял с плакатом "Долой полицейскую путинскую власть". Следствие посчитало, что плакат "содержит призыв к устранению официально действующей власти". Во время акции Большаков выступил с речью, в которой правоохранители обнаружили призывы к "устранению существующей власти насильственным способом и провозглашению новой" – диктатуры пролетариата. Кроме того, Большаков критически высказался о севастопольском подразделении терского казачества, что было воспринято как разжигание розни.
Большаков все обвинения отверг. Тем не менее в июне 2019 года Нахимовский районный суд приговорил его к двум с половиной годам заключения условно, хотя прокуратура настаивала на сроке в четыре с половиной года. Вскоре приговор первой инстанции был отменен по апелляции, и дело вернули на повторное рассмотрение. В октябре 2020 года суд первой инстанции оставил первоначальный приговор без изменений. На этой неделе состоялось заседание апелляционного суда, на котором сторона защиты пыталась повторно обжаловать приговор. В интервью Валерий Большаков рассказывает о том, почему считает дело против себя заказным и что поменялось в Крыму за шесть лет после аннексии.
– Сегодня прошли слушания по вашей апелляции на обвинительный приговор. Что происходило на заседании и каков был итог?
– По факту я был уверен, что суд заранее вынес решение оставить приговор в силе. Так оно и случилось. Заседание прошло очень быстро. Надо отдать должное, были соблюдены все формальности, но глубокого проникновения в тему не было. Меня спросили, согласен ли я с приговором, я ответил, что нет. Прокуратура, соответственно, рассказала, что она за то, чтобы оставить [приговор] в силе. Решение районного суда было оставлено в силе – два с половиной года [условно] с испытательным сроком в два года.
– Помимо этого, кажется, был еще запрет на занятие руководящих должностей.
– В первом пункте [решения] было записано, что мне запрещено занимать государственные должности, а также запрещено занимать руководящие должности в сферах хозяйствования. Даже на работе бригадиром на стройке я не имею права быть, поскольку это формально руководящая должность. Кроме этого, мне нужно будет отмечаться [в полиции], по-моему, два раза в месяц. И два года за пределы Севастополя я выехать не имею права, даже по территории Крыма.
– В чем вас обвиняли?
– Меня пытались обвинить в том, что я призывал к вооруженному восстанию пролетариата. Хотя я в своих выступлениях просто цитировал классиков. Например, слова Ленина о том, что до власти можно только прикладом винтовки достучаться. На самом деле для того, чтобы в России произошли изменения и жилось прекрасно, я способен призвать [к свержению строя]. Но я этого никогда не сделаю, потому что я не провокатор и не убийца сотен людей. Только идиот может думать, что революцию, которая поменяет систему, можно заказать по интернету, как услугу. Она [зарождается] сама. Поэтому я никогда в жизни, как Гапон, не стану выводить народ под пули. Хотя это, на самом деле, было бы выгодно властям, потому что [после подавления восстания] лет десять все будут бояться даже в кафе об этом заговорить.
– На каком материале строились обвинения?
– Всего было семь или девять эпизодов. Все они строились на том, что следствие подняло всю мою переписку, все черновики, все труды, все печатные статьи. Все это писалось, говорилось и печаталось в разное время, с разницей до шести лет. Вот представьте: пять лет назад я где-то выступал на митинге, сказал что-то, через два года я написал в интернете что-то, год назад я статью какую-то опубликовал. Причем все это были разные места города, разные сайты, а они все это собрали и объединили в один текст. Потом лингвисты все это прочитывают… И, знаете, действительно получается, что любого человека можно подвести под расстрельную статью, если проанализировать и собрать все, что он за свою жизнь сказал. Вот такими вещами склонна заниматься лингвистическая экспертиза в Российской Федерации. Я это не для себя говорю – у меня все это уже позади. Я хочу, чтобы люди в России это узнали, потому что это может повториться с каждым и закончиться может не так относительно хорошо, как у меня.
И еще надо сказать спасибо руководству партии, которая за своих людей борется, и журналистам, которые писали о моем деле. Без них последствия [могли быть] намного хуже. Я четко увидел, что в России, если нет огласки и за спиной человека нет никакой организации, [отстаивать свою невиновность] очень тяжело. В некоторых случаях, может, даже и до суда доводить не будут.
– Намерены ли вы дальше оспаривать приговор?
– Мы говорили с адвокатами. Следующая стадия – это апелляции в Краснодаре, а потом в Москве. Потом пойдем дальше, вплоть до Европейского суда по правам человека.
– Во время следствия вы находились под подпиской о невыезде. С какими бытовыми трудностями вы столкнулись, когда были под следствием, и сейчас, когда приговор против вас вступил в силу?
Вы нам подпишите всё, а мы вас не посадим
– Мне заблокировали банковские счета еще в 2017 году. Я не могу получать деньги в банке, не могу совершить ни один платеж, даже заплатить за квартиру. Принимают только пошлины в пользу Министерства юстиции. Еще одна проблема – найти работу. Меня дважды готовы были принять на хорошую работу по рабочим специальностям. Но в последний момент работодатели отказывали, потому что моя фамилия теперь значится в списке лиц, причастных к экстремизму и терроризму.
– Как вы считаете, было ли уголовное дело против вас политически мотивированным?
– Это было политическое заказное дело. Это было четко видно еще в ноябре 2017 года, когда меня задержали. Если бы на моем месте был другой секретарь регионального отделения партии, к нему точно так же пришли бы. Сотрудники ФСБ мне сразу же прямо сказали: "Вы нам подпишите всё, а мы вас не посадим. Четыре с половиной года условно получите, не пойдете на выборы, но зато сидеть не будете, будете на воле".
– У вас были намерения баллотироваться?
– Шла подготовка к выборам в законодательное собрание Севастополя. И у нас были четкие планы. Сначала мы с моими товарищами заявляли, что наша задача – это просто общение с людьми. Мы росли как партия и выборами не занимались. А потом, когда вспомнили историю, как большевики шли на выборы еще при царе, подумали: а что нам мешает организовывать людей и идти на выборы? Вопрос не стоял, что конкретно я буду выдвигаться. Но поскольку я числился секретарем регионального отделения, решили, что на выборы пойду я. И поэтому [в действиях силовиков] четко прослеживается удар по нашим планам в связи с выборами.
Я не думаю, что власти на местном уровне боялись нас как конкурентов. Их испугало то, что еще со времен Украины и по сегодняшний день у меня и у моих товарищей были конфликты с правоохранительными органами. В 2013 году произошло нападение на мою мать. Украина довела это дело до суда, но как только Крым и Севастополь оказались в российской юрисдикции, первое, что сделали российские силовые структуры, – закрыли дело. Объяснили тем, что якобы не установлена личность подозреваемого, хотя это полный бред. Эти "оборотни в погонах" заявили, что никакого проникновения [в квартиру, где находилась мать] и нападения не было. Я тогда этому лейтенанту в глаза сказал, что он мерзавец, который позорит честь мундира, занимается фальсификациями и покрывает преступников. Фактически Следственный комитет совершил кучу должностных преступлений – вранье, подлог. А это уже уголовная ответственность.
Партия у нас маленькая, мы никогда ни в чем не участвовали. Но когда местные [силовики] поняли, что мы идем на выборы и что нам будет предоставлено телевидение, они этого испугались.
– Боялись, что вы публично уличите их в нарушениях?
– Я вам больше скажу: они были уверены, что я их начну сажать, если окажусь у власти. Конечно, в Российской Федерации вся юриспруденция и силовые структуры устроены так, что, разве что когда кто-то с ума сойдет они своих силовиков отдадут под суд. Обычно все это заворачивается и спускается на тормозах, даже если грамотно писать заявления о преступлениях силовиков. Тем не менее прессы они боятся. Так что, когда нас не пустили на выборы и на меня завели уголовное дело, все эти "оборотни" смогли успокоиться и спать спокойно.
– Что произошло с севастопольским отделением вашей партии, которое вы возглавляли, после того как на вас завели уголовное дело?
– По большому счету все это началось для того, чтобы нанести удар по партии в целом. То есть получается двойная выгода. Во-первых, я не иду на выборы и не получаю трибуну для разоблачений. А во-вторых, власть получает возможность развалить наше региональное отделение.
Против меня даже [уголовные] статьи не смогли человеческие найти – прицепились с оскорблением социальной группы "терские казаки". Меня, интернационалиста, низвели до уровня какого-то фашиста. Это была пропагандистская кампания по дискредитации всей партии: смотрите, какие у них неадекватные секретари, как такой человек может вообще партией руководить.
После этого вмешалось Министерство юстиции. Прислали бумагу, чтобы я был переизбран. Мои товарищи по местному отделению партии единогласно высказали мнение, что они принципиально не собираются меня переизбрать, потому что это не их [чиновников] дело – мы сами решаем, кого выгонять, кого пригласить. [Из-за отказа переизбрать руководителя отделения] на нас наложили запрет на проведение митингов и на участие в выборах. Потом начались суды по поводу регистрации партии, в результате чего полностью запретили наше севастопольское отделение. Тем не менее мы продолжаем работать. Партию никакое марионеточное правительство закрыть не может. Можно меня посадить и убить, но запретить деятельность – нет.
– Вы находились в жесткой оппозиции к властям, еще когда Крым был украинским. Чем вы тогда занимались?
– Я почти всю жизнь работал в Севастополе на портовых предприятиях, одно время жил в Киеве. Примерно в возрасте 40 лет у меня появилась жизненная позиция. Я понял, что так жить нельзя, занялся общественной деятельностью. Примерно в 2003–2004 году я примкнул к Союзу рабочих Севастополя. Это была общественная организация, которая была основана задолго до меня. Мы боролись против Януковича и украинских олигархов. Считаю, что в отместку за мою политическую деятельность в 2013 году хотели убить мою мать и подставить под обвинение меня.
– После прихода России вас судили за антипутинские лозунги. В чем ваша главная претензия к действующей российской власти?
– Если не вдаваться в политическую философию и в глобальные темы противостояния коммунизма и капитализма, то я и мои товарищи находимся в оппозиции к властям по причине того, что власть представляет собой фактически марионеточное антинародное правительство. Из моей родины оно сделало сырьевую базу. Потому что это легче, чем поднимать производство, поднимать экономику, вкладывать деньги и потом пять-семь лет ждать, пока предприятия начнут приносить доход.
Такие люди, как Чубайс, Греф и другие, уничтожили промышленность и все время врали. Люди многое стерпели, надеялись, что власть построит что-то новое. Но по факту получается, что народ лишили природного достояния, которое президент и его окружение забрали себе. Путин, выходит, самый главный врун. Тут нет никакого оскорбления.
Второе: произошло отчуждение собственности. Люди должны платить государству за свое собственное жилье. Во многих странах народ получает долю от добычи полезных ископаемых вне зависимости от того, какой там строй. А у нас народ не получает ничего – только коммунальные платежки.
Третье: я считаю, что взять и отнять у людей пенсию, повысить пенсионный возраст, – это убийство.
– Как вы относитесь к тому, что шесть лет назад Россия забрала себе Крымский полуостров?
– Это самый тяжелый вопрос. Я родом из Советского Союза, и для меня все это [одна страна]. Когда я жил на Украине, я боролся не с Украиной, а с олигархическим режимом. Когда я оказался в России, я борюсь с тем же олигархическим режимом, с правительством. На Украине у меня осталось очень много товарищей. В России у меня появилось много новых товарищей. Но вообще все эти люди – из советского прошлого.
– В крымских событиях 2014 года вы принимали активное участие или были сторонним наблюдателем?
– Я был активным участником тех событий. Ну, мы, конечно, несли свою пропаганду, свои взгляды. Потому что каждый [боролся за] свою "весну". Но позже я понял, что настоящая "русская весна" еще впереди. Вообще, я никогда не заморачивался этим вопросом [чей Крым]. Я боролся за справедливость, поэтому совесть моя чиста. Что в одной стране, что в другой сидят враги народа, вот против них я и сражался. Придет время, и все встанет на свои места.
– Вы отчаянно критикуете Владимира Путина. При этом вы поддержали присоединение Крыма к России в 2014 году, которое было организовано Кремлем. Какие чувства вы испытываете по этому поводу?
– Ну, скажу, что заслуги Путина [в событиях 2014 года] никакой. Мое личное видение в том, что Майдан – это совместный проект Киева и Москвы. Там четко прослеживается совместный интерес. Многие не знают, но где-то в 2012–2013 году на юго-востоке Украины началось развитие левого движения. Это происходило в Харькове, Донбассе, Одессе, у нас в Крыму. Поэтому Майдан, на мой взгляд, случился частично из-за того, что была большая вероятность установления на Украине советской власти. Я не шучу. Мы уже на полном серьезе временами думали, как менять [государственное устройство на Украине]. Я уверен, что Служба безопасности Украины и прочие что-то об этом знали. И вот для Украины самое ценное, что в результате Майдана они задавили, так сказать, эту волну. Произошла декоммунизация, [снесли] памятники Ленину. Правда, Крым потеряли, но страна-то осталась.
– Если это были не действия Путина, то тогда каким образом, на ваш взгляд, Крым оказался под контролем России?
– Я уверен, что это произошло только благодаря севастопольцам и крымчанам, которые захотели быть в России. По факту основная масса [населения] Севастополя и Крыма – я тут не говорю "коммунисты", "капиталисты", "монархисты" – считает, что Крым – это русская земля. В этом никакой заслуги Кремля. Если бы мы не вышли на улицы здесь, в Севастополе, сюда бы ни один российский солдат не вошел. Именно местное население создало прецедент. А Кремль уже просто воспользовался этим движением, просто его возглавил.
Потом многие, кто в "русской весне" участвовал, пошли на посадку, под следствие. [Геннадия] Басова (глава севастопольского отделения партии "Русский блок" приговорили к трем годам заключения за покушение на мошенничество. – Прим. РС) посадили по уголовному делу. То есть революция "отблагодарила" своих детей, как и сто лет назад.
– Что изменилось в Севастополе в лучшую и в худшую сторону за последние шесть лет?
– В лучшую сторону – и это надо отметить – поменялось то, что центр города действительно сделали визитной карточкой. Может, даже Парижу и Лондону не уступит. Но это единственное, что сделано. А так, во-первых, медицина убита полностью, ее уже нет. Во-вторых, я не вижу четкого [плана] развития тяжелой промышленности. В-третьих, бюджетные работы даются кому попало.
Я не против, чтобы в Севастополь приезжали на заработки люди с материка, но временами доходит до того, что в городе очень много работы, а местных даже близко не подпускают, только разве что на нижние [должности]. В итоге кто-то сопьется, кто-то психанет и уедет, и в результате получается, что на юге страны создается такой депрессивный город Севастополь.
– Отсутствие независимой судебной системы и нарушение права на свободу слова, от которых пострадали лично вы, – это появилось при России или то же самое было и при Украине?
– При Украине у власти тоже находились и "оборотни" всякие, и ворье. Я не хочу сказать, что на Украине не было подонков. Я был возмущен их поведением, я был возмущен милицией, всем этим беспределом. Но при Украине я мог зайти чуть ли не в приемную МВД или правительства и все свое недовольство озвучить. Правда, мне бы начали угрожать, идеально бы не было, и последствия были бы тоже – могли посадить на пять суток. А в Россию как только мы вошли, полгода была тишина. Но потом я понял, что, если бы продолжал говорить с властью так, как говорил при Украине, я бы вам интервью уже не давал. Если меня ни за что, за правду судят, идут такие серьезные процессы, то, если бы я продолжил вести себя по-прежнему, меня бы за какую-нибудь ерунду посадили бы давно, дали бы большой реальный срок, и никто бы обо мне уже не знал.
