Александр Горянин: Году, наверное, в 1981-м, мой покойный друг Алик Сидоров сказал мне по телефону: "Приезжай, стоит того. Лучше прямо сейчас". Приехать действительно стоило. Оказалось, Алик купил у какого-то подпольного книжника альбом – в коже, огромный – из тех, что называют "подносными". На крышке было оттиснуто:

СТРОИТЕЛЬСТВО ДВОРЦА СОВЕТОВ
При Президиуме Ц И К
С.С.С.Р.

Имя адресата кто-то старательно выскреб с кожи, непонятно было даже количество букв. Мы долго ломали голову: кого соскребли? Это мог быть кто-то из московского или союзного руководства того времени. Вероятно, таких альбомов наделали с дюжину, и вот один выплыл.

Заголовок не отвечал содержанию альбома, запечатлевшего никакое не "строительство Дворца Советов", а разрушение храма Христа Спасителя. 172 фотографии с поясняющими подписями были пошаговым отчётом об этом вандализме. И ещё десяток картинок рассказывали о конкурсе проектов Дворца Советов.

Зная, о чём речь, мы всё равно были потрясены. Храм был скорбным монументом в память жертв Двенадцатого года, а это сожжённая, взорванная и ограбленная Москва, сожжённый Смоленск, огромные безвозвратные людские потери, примерно 300 тысяч раненых и увечных, осквернённые церкви, сгоревшая "Троицкая летопись", "Слово о полку Игореве", другие невозместимые утраты.

С лица земли был стёрт памятник народному подвигу, уничтожена работа замечательных живописцев и скульпторов. Не осталось и следа от мраморных плит с 22 тысячами героических имён и датами битв, именами кавалеров высших наград, сведениями о воинских частях. Забегая вперёд скажу, что большинство плит с именами героев Двенадцатого года раздробили, а крошкой посыпали аллеи в московских парках.

И ради чего? Ради Дворца Советов? Допустим. Для большевиков эта вавилонская башня была важна как символ их торжества. Но кто же ставит подобное, по сути, в низине? Это храму хорошо стоять у реки, но башнями венчают холмы. У большевиков было на выбор несколько холмов близ городского центра. В Москве есть Таганский холм, есть Сретенский холм, нависающий над Трубной площадью, есть холм между Хитровым рынком и Хохловским переулком, его добрым тихим словом поминают выпускники автошколы, сдававшие здесь экзамен на права. Дворец Советов на любом из них не подавлял бы Кремль своим соседством так безжалостно, как это бросается в глаза на масштабных рисунках и макетах 30-х годов.

Разбор храма, у которого толщина стен превышала 3 метра, был адской задачей. Вот подпись под одним из снимков: "Лом кладку не берёт, надо по одному кирпичу дробить в порошок и бить зубилом". Пояснение: "Попытка разбирать храм вручную по настоянию начальника Строительного управления при ЦИК СССР архитектора Крюкова". И заключение с намёком на вредительство Крюкова:"Группой отсталого в техническом отношении инженерного персонала было высказано опасение, что взрывной метод обрушит не только храм, но и всё окружающее. Вследствие поднятой ими паники были произведены пробы разборки храма вручную, давшие отрицательный результат".

В итоге храм был разрушен в декабре 1931 года серией взрывов, задокументированных на 15 фотографиях альбома.

Так совпало, что вскоре после этого взрыва хлебосеющие районы СССР накрыл страшный смертоносный голод, длившийся два года, и многие восприняли его как кару за убиение обетного храма. А зодчий Крюков Михаил Васильевич кончил свои дни в солнечной Воркуте. Правда, замели его лишь семь лет спустя. Как рассказывал покойный академик архитектуры Андрей Косинский, знакомый мне по Ташкенту, в НКВД кого-то задним числом осенило, что, настаивая на разборке храма вручную, вредитель Крюков, видимо, надеялся, что задачу сочтут невыполнимой и храм оставят в покое.

Когда мы с Аликом долистали альбом до конца, я уже знал, что не успокоюсь, пока не напишу об этом книгу – сразу с расчётом на издание за кордоном и под псевдонимом. Но даже если это не сбудется и мой труд останется самиздатовским гласом вопиющего в пустыне, не принять этот вызов я посчитал бы для себя бесчестием.

У Алика Сидорова были налаженные каналы отправки текстов на Запад. Это отдельная тема для другой, я надеюсь, передачи. Переснятые фотографии были отправлены сразу же, но где-то заблудились, дошли со второго раза. Этим каналом позже ушла и моя рукопись. Но сначала её надо было написать.

Время шло, безвременно усопшего Брежнева сменил Андропов Ю.В., присмотр за гражданами – чтобы они, как глупые дети, чего не натворили – сразу стал внимательнее. Раз уж пишешь под чужим именем, сказал я себе, раз уж скрываешь своё, скрывай его лучше. Псевдоним должен делать вид, что он вовсе не псевдоним, а реальное лицо. Но для надзирающих за тамиздатом малоинтересное. Пусть это будет женщина, давно живущая на Западе, попала туда по замужеству, в СССР училась на архитектора, отсюда интерес к храмовому зодчеству. В конце рукописи я дал об этой даме такую справку: Нина Ивановна Молинье, урождённая Потапович, родилась во время войны в Астрахани в семье эвакуированных партработников. С 70-х годов живёт с мужем и двумя детьми в Trois-Rivières (Québec), Канада. Справка вызывала зевоту, было понятно, что ничего больше эта добрая женщина не напишет.

Через полгода у меня был готов текст примерно в 230 тысяч знаков. Получалась уже книга, хоть и маленькая. А если с полным воспроизведением фотографий альбома и подписей к ним, то и не совсем маленькая. Помню, меня мучило, с чего начать. Сколь бы ужасным ни выглядело это задокументированное убийство огромного храма, человек, знакомый с темой лишь в общих чертах, вполне мог сказать: ну, таких историй тысячи, кому же не известно, что советская власть уничтожала церкви без счёта.

До читателя надо было донести и символический смысл национальной святыни, и символический смысл её уничтожения. Поэтому начать я решил не со сноса храма, а с рождения его замысла. С "высочайшего манифеста" Александра I, обнародованного в Вильне в день Рождества Христова 25 декабря старого стиля 1812 г. Русская армия стояла тогда на берегу Немана, готовая вступить в Пруссию вдогонку за остатками армии Наполеона. Манифест заканчивался словами:

"В ознаменование благодарности Нашей к Промыслу Божию, спасшему Россию от грозившей ей гибели, вознамерились Мы в Первопрестольном граде Нашем Москве создать церковь во имя Спасителя Христа. Да благословит Всевышний начинание Наше! Да простоит сей храм многие веки, и да курится в нём пред святым Престолом Божиим кадило благодарности позднейших родов, вместе с любовию и подражанием к делам их предков".

Победа в состязании множества проектов, доставшаяся вовсе не зодчему, а начинающему живописцу Александру Витбергу, описана Герценом в "Былом и думах": "Пришло время конкурса. Проектов было много, были проекты из Италии и Германии, наши академики представили свои. И неизвестный молодой человек представил свой чертеж в числе прочих. Колоссальный, исполненный религиозной поэзии проект Витберга поразил императора Александра. Он остановился перед ним и спросил, кем он представлен. Распечатали пакет и нашли неизвестное имя ученика академии".

Однако после 10 лет ещё даже не строительства, а сложнейшей подготовки к нему работы были остановлены и особая комиссия уже при новом императоре, Николае I, пришла к выводу о невозможности возведения тяжёлого трёхъярусного храма общей высотой в 235 метров на слабых грунтах Воробьёвых гор, а также о злоупотреблениях, допущенных не то чтобы Витбергом, но по недосмотру Витберга, которого и сослали за это на несколько лет в Вятку.

Построить храм, скорее всего, было можно, о чём говорит возведение на тех же грунтах 120 лет спустя главного здания МГУ (правда, подальше от реки). Смею думать, что главной причиной отказа от проекта Витберга стало запоздалое озарение, что столь грандиозный храм на таком удалении от тогдашнего города, да ещё за рекой, будет всегда почти пуст.

От идеи обетного храма Николай не отказался, однако новый конкурс объявлять не стал, а сам выбрал архитектора – им стал Константин Андреевич Тон – и место для храма вблизи Кремля. На строительство вместе с внутренней и внешней отделкой ушло 48 лет. Для торжественного открытия храма Чайковский создал свою знаменитую торжественную увертюру "1812 год" с колокольным звоном и пушечными залпами (пушки заменял большой подвешенный барабан).

Освящение храма состоялось 26 мая (старого стиля) 1883 года, десять дней спустя после коронации Александра III, став завершением коронационных праздников. До великого дня Константин Тон не дожил двух лет, но он видел своё детище внешне законченным. Четверть века он был "ректором по части архитектуры" петербургской Академии художеств и часто бывал в Москве ради авторского надзора. Туда и обратно отправлялся с вокзалов, построенных по его проектам. И, вероятно, навещал другие свои московские постройки – Большой Кремлёвский дворец, Оружейную палату, колокольню Симонова монастыря. Тон, к счастью, не дожил и до времени, когда началось высокомерное отрицание всего им сделанного как "ложнорусской безвкусицы". Капризные критики придумали называть тоновские формы "сухими" и "холодными", а живопись храма – "безжизненной" и "антихудожественной". Пустозвонство про сухие формы можно отбросить, но что сказать о живописи? Сам я её видеть, понятно, не мог, зато видел фрески Владимирского собора в Киеве, шедевра того же стиля. И там, и там работали равноценные команды художников, включавшие, среди прочих, в Москве Крамского, Сурикова, Литовченко, Корзухина, Семирадского, Маковского, а в Киеве – Васнецова, Нестерова, Врубеля, Пимоненко, Котарбинского, Сведомского. Так что всеми этими эстетскими уколами можно пренебречь.

Правда, эти давние уколы и ярлыки добавили смелости тонкошеим антирелигиозникам 1931 года, прославлявшим снос храма. Цитирую:"Чем объясняются всякие слухи о "ценном искусстве" в храме "христа-спасителя", особенно распускаемые в дни сноса этого бывшего храма? Надо давать отпор выпадам на тему о "разрушении исторических памятников"". А вот заход с другой стороны:"Вследствие торговых интересов эксплуататорских классов царская Россия вела войну с Францией... Для прославления массового человекоистребления царь Романов объявил, что в сохранение вечной памяти о войне будет построена в Москве особая церковь… Её строили на народных костях Николай Палкин и его сын Александр-Крепостник… Ни о каком "беспримерном усердии" со стороны рабочих и крестьян в эпоху русско-французской войны говорить не приходится. Как и о художественной ценности икон, на которых изображены святые эксплуататоры княгини ольги и александры невские".

О том, что на месте храма Христа Спасителя вырастет Дворец Советов, было объявлено, когда не было даже предварительного проекта. Но газеты уверяли: "Строительство должно быть закончено в конце 1933 года… Последний срок подачи проектов на конкурс 28 октября 1931 г. до 20 часов". Легкомыслие большевистских плановиков поражает.

Мособлисполком получил 10 дней на закрытие храма как культовой единицы, после чего начался тот самый, запечатлённый на фотографиях демонтаж, он занял 4 месяца. Было снято всё ценное – позолота (химический смыв дал 422 кг золота), тонны меди, свинца, бронзы (одни только высоченные бронзовые врата, числом 16, были по 800 пудов), десять тысяч квадратных метров мозаики из порфира, лабрадора, цветного мрамора, 300 тысяч квадратных метров полированного красного гранита, без счёта плит белого мрамора, другие детали наружной и внутренней облицовки. К моменту взрыва храм снаружи выглядел ободранным и ограбленным, но как здание почти целым. Ликвидация после взрыва Эльбруса обломков (из 40 миллионов одних лишь кирпичей крупнее нынешних, не считая всего остального) длилась почти до конца 1933 года, т.е. до момента, когда дворцу уже полагалось подпирать небеса. Для ещё не начатой постройки не жалели эпитетов. По словам наркома просвещения Луначарского, дворец задумывался, "чтобы дать Москве – красному центру мира, – зримый архитектурный центр". Центр центра.

Затем полтора года на будущей стройплощадке ничего не происходило: не было утверждённого проекта. После двух конкурсов был выбран проект Бориса Иофана, который 10 лет, до середины 20-х, работал в Италии у модного архитектора Бразини, а переехав в Москву, успел построить знаменитый "Дом на набережной".

В 1935 г. начали наконец рыть котлован. В сентябре 1937 был расстрелян начальник строительства Дворца Советов Василий Михайлов, а ещё через два года был завершён фундамент высотной части здания.

В постановлении, подводившем итог первому туру конкурса, читаем: "Желательно избежать в оформлении здания храмовых мотивов". С чего бы это? Проекты первого тура (Корбюзье, Гамильтона, Бразини, Гропиуса, Жолтовского, Алабяна, братьев Весниных, Щусева, Щуко, Голосова) не давали повода для таких предостережений.

Но вот передо мной вышедшая в Москве в 1940 году книга Николая Атарова "Дворец Советов", где будущее советское чудо описывалось словно уже высящееся над столицей. Автор выступает в роли экскурсовода: "Пройдём по площади, мимо скульптур провозвестников социализма – Сен-Симона, Фурье, Чернышевского и других – и поднимемся по широкой парадной лестнице к Главному входу, по сторонам которого стоят памятники Марксу и Энгельсу… На шести пилонах Главного входа во Дворец Советов высечены на камне шесть заповедей клятвы товарища Сталина…" Но это именно храмовые мотивы!

Раскрываю "Былое и думы". Александр Иванович Герцен ведёт читателя к виртуальному Главному входу в храм по проекту Витберга: "Колоннада, ведущая к храму, была украшена статуями ветхозаветных лиц. При входе стояли пророки. Они стояли вне храма, указывая путь, по которому им идти не пришлось". Как не пришлось утопическим социалистам и Марксу – Энгельсу идти путём Ленина – Сталина.

Если закрыть фигуру "Ильича", сразу обнаруживается сходство с Вавилонской башней, какой её изображали большие и малые голландцы. А что такое Вавилонская башня, помимо семи строчек в Ветхом Завете? Это реальное сооружение, доросшее, как установили археологи, до высоты в 91 метр, храм шумерского бога Мардука. Мардук победил мировое зло в лице богини Тиамат, ему помогал дракон Сирруш.

Замысел большевиков (осознанный или нет) состоял именно в сакральной замене Храма Господня своим коммунистическим храмом. И не рядом, и не где-то ещё, а именно на месте и вместо. Им позарез была нужна победа-символ. Начиная с 17-го года они искоренили остатки всех старых партий, с удушением НЭПа избавились от любых предпринимателей, а проведя коллективизацию – и от частного землевладельца. В стране больше не оставалось сил, экономически независимых от большевистской власти. Оставалось добиться ещё и полного духовного подчинения всех и каждого, но тут маячила проблема: большевизм был вынужден сосуществовать с совершенно иной идеологией – полностью (хотя и молча) его отрицавшей. Даже искавшие сотрудничества с большевиками "обновленцы" (признанные, кстати, константинопольским патриархом!) – а храм Христа Спасителя был в их руках – не переставали быть верующими. Вера оставалась непокорившейся силой. Не воинствующей, но непокорившейся.

Однако храмы может воздвигать лишь вера, атеистам за это лучше не браться. Циклопический (а кто-то находит, что инфернальный) Дворец Советов, будь он построен, остался бы не только безблагодатной, но и бессмысленной громадой. Просто постаментом для Ленина, который стоял бы в 14-метровых ботинках и указывал вперёд 6-метровым пальцем (отмерьте-ка шагами на полу!). Чем собирались заполнить чудовищное пространство ровно в сто этажей? Согласно Иофану, "Дворец Советов предназначен для обслуживания широчайших масс трудящихся, вовлечённых в непосредственное управление государством". Понимайте как хотите.

Книга "Дворец Советов" тоже темнит: "Здесь народ будет встречаться со своим вождём, с руководителями партии и правительства. Здесь будут работать сессии Верховного Совета. Знатные люди будут съезжаться в Москву со всех концов страны и обсуждать во Дворце Советов свои дела. В этом же здании расположится государственный документальный архив, в котором будут собраны материалы по истории возникновения и утверждения советской власти". И это всё! Никому не было позволено огласить подразумеваемый секрет: это здание на вырост, здесь будут принимать в Союз ССР всё новые республики, ведь в наш Союз рано или поздно вступят все страны мира. Кстати, книга Атарова была подписана в печать 17 августа 1940 г., через две недели после приёма в СССР Молдавии, Латвии, Эстонии, Литвы.

Я уже заканчивал текст, когда мой добрый знакомый, журналист Володя Война дал мне почитать английский перевод мемуаров Альберта Шпеера, личного архитектора Гитлера. Кстати, ныне есть уже три русских издания, рекомендую. Гитлер обожал архитектуру до дрожи, едва ли не главной его мечтой, пишет Шпеер, было возвести в Германии самые большие сооружения в мире: центр для партийных съездов в Нюрнберге на 160 тыс. чел., стадион на 400 тыс. мест, триумфальную арку, по объёму в 49 раз больше парижской. Но главной затеей Гитлера был "Зал народа" (Volkshalle) вместимостью до 180 тысяч стоящих людей. Шпеер иронично называет его, заметьте, "местом молений". Диаметр купола из патинированной меди над ним – 250 м, высота с навершием – за 300 м. Когда все чертежи и модели были готовы, заказаны гранитные колонны в Швеции, Гитлеру сообщили (можно понять, весной 39-го), что в СССР тоже строится огромное здание для собраний. Цитирую Шпеера:"Он был глубоко уязвлён, ощущал, что у него обманом похитили славу возведения самого большого монументального здания в мире. Рука об руку с этим шла крайняя досада, что он не может приказать Сталину остановиться".

Эта вспышка архитектурной ревности, не исключено, изменила ход истории. Гитлер не раз повторял, что война на два фронта самоубийственна для Германии, и пока она не имела общей границы с СССР, германо-советская война просто не была возможна. Соблазнив Сталина возвращением на российские имперские рубежи 1914 года (смысл пакта Молотова – Риббентропа для советской стороны был именно в этом), Гитлер получил протяжённую советско-германскую границу и возможность напасть. Причин для нападения у фашистского диктатора было немало, но не меньше было и причин в русский капкан не лезть. Архитектурная ревность могла поколебать эти чаши весов.

Снова цитирую Шпеера:"После начала войны с СССР я время от времени видел свидетельства того, что идея московского здания-соперника терзала Гитлера больше, чем он хотел признать.
– Теперь, – сказал он однажды, – это будет конец их громаде раз и навсегда".

Так оно и вышло, хотя войну проиграл не СССР, проиграла Германия. Но всемирный коммунистический проект закрылся. Штаб-квартира для него стала не нужна и нежеланна. Война послужила Сталину удобным предлогом для отказа от проекта. А если вопрос о штаб-квартире когда-нибудь вновь станет актуален, это будет уже другой дворец и украшать его сверху будет уже не Ленин.

Металл каркаса, поднявшегося до уровня 7-го этажа, извлекли во время войны на оборонные нужды. Много ли его наизвлекали из бетона, нигде не упоминается, но объяснение устроило всех. А между тем в Москве и во время войны продолжали строить метро (добавилось семь станций), и металла на это ушло неизмеримо больше.

Потом москвичи помнят четверть века пустого котлована. Его яма заполнилась водой, забор начал валиться, всё зарастало травой и кустами. Вслед за мальчишками за забор стали проникать алкаши. В котлованном озере завелись рыбёшки, их стали ловить. На каждом суку висел стакан. Уже при Брежневе котлован превратили в плавательный бассейн "Москва".

Но вернусь к своей рукописи. В 83-м году её тайно передали во Францию Игорю Сергеевичу Шелковскому, парижскому редактору и издателю журнала "А-Я", органа неофициального русского искусства. Игорь приложил массу усилий, чтобы издать книгу, но задача оказалась непростой и далась не сразу. Я какое-то время продолжал гореть темой, досылал через Алика вставки и замены, но на первый план всё больше выходили другие заботы. Шли месяцы, годы, жизнь становилась всё интереснее, в конце 80-х умерла цензура, и мне подумалось, что если моя рукопись никому не интересна ТАМ, она была бы впору ЗДЕСЬ, и уже без всякого псевдонима. Но эта мысль не породила действия. У меня, как и у почти всех вокруг, сменились приоритеты.

Году, кажется, в 90-м я встретил в Москве Ивана Толстого, он ещё не был штатным сотрудником Радио Свобода, но уже делал передачи как фрилансер. У него была с собой книжка горизонтального формата под названием "Разрушение храма Христа Спасителя". Далее цитирую страницу Ивана Толстого в фейсбуке: "Книжка вышла под псевдонимом Нина Потапович-Молинье (остроумная лже-биография авторессы прилагалась), с предисловием Ирины Иловайской-Альберти. Я готовил рецензию для Радио Свобода. Мой друг спросил, о чем будет мое выступление? Я показал ему труд Потапович-Молинье. Он стал листать, и ни один мускул на его лице не дрогнул. Он сознался в авторстве только после эфира".

Оказалось, книга вышла ещё в 1988 году в лондонском издательстве Overseas Publication Interchange, хозяйка которого Нина Карсов сделала это по просьбе Ирины Алексеевны Иловайской-Альберти, главного редактора парижской газеты "Русская мысль". Куски моего текста, аккуратно отмеченные то кавычками, то другим размером шрифта, были вплетены в предисловие Ирины Алексеевны. Увы, ей пришлось пожертвовать более чем 80 процентами написанного мной. Издательство посчитало, что главное здесь – фотолетопись разрушения.

Вскоре, уже в Париже, я познакомился с Ириной Алексеевной, у нас установились наилучшие отношения. Оказывается, в 70-х она долго была секретарём Солженицына в Америке, многолетняя дружба связывала её с римским папой Иоанном-Павлом. Я стал печататься в "Русской мысли", выступать в радиопередачах, которые Ирина Алексеевна вела из маленькой студии над журфаком МГУ на Моховой, прилетая для этого раз в неделю (кажется) из Парижа. Последний раз я видел её на Первом Всемирном конгрессе русской прессы летом 1999 года. "Поздравляю с храмом!" – сказала она. Как раз в эти дни в газетах замелькали фотографии воссозданного храма Христа Спасителя. Мне хотелось обсудить с ней символику события: взрывая храм, большевики как бы взрывали неправильный старый мир, но то, что им не дано было возвести взамен свой якобы правильный, совсем не случайно. Я думал спросить Ирину Алексеевну, что, по её мнению, может символизировать новое рождение храма Христа Спасителя, но, как бывает в кулуарах любого съезда, все говорили со всеми и внятная беседа не задалась.

Через полгода храм Христа Спасителя уже распахнул врата для верующих. Увы, вскоре после этого Ирины Алексеевны не стало.

Но я забежал вперёд. Второе рождение храма происходило удивительно быстро. Хотя призывы к его воссозданию просочились в советские газеты ещё в 89-м (первыми их озвучили Юрий Нагибин и Владимир Солоухин), но в реальной жизни как ни в чём не бывало действовал бассейн "Москва". Вскоре я с семьёй переехал в Малый Лёвшинский переулок и телефон там отличался от телефона бассейна на одну единицу. Не было недели, чтобы кто-нибудь не позвонил с вопросом: "Это бассейн "Москва"?" Если трубку брал я, мой собеседник слышал в ответ: "Как, вы не знаете? Бассейн "Москва" с сегодняшнего дня закрыт. Начинается восстановление храма Христа Спасителя". Порой в ответ звучали проклятья.

Последний то ли год, то ли полтора бассейн стоял уже сухой, и всё равно звонки редко, но продолжались. 1 июня 1994 года телевидение сообщило, что Московская патриархия и мэрия Москвы приняли решение о начале работ по воссозданию храма. Услышав это, моя семилетняя дочка Даша потом рассказывала кому-то из наших гостей: "Папа всё время настаивал и его послушались".