Александр Генис: В последнее время на поверхность медийного пространства всплыла тема сверхбогатых. В России этот сюжет разворачивался на примере так называемого "путинского дворца", фильм о котором посмотрели более ста миллионов человек. Главную роль в нем сыграли зал для стриптиза и позолоченный ёршик для унитаза, которые исчерпывали проблему: что делать с деньгами, когда их слишком много.
В Америке эта тема никогда не считалась маргинальной. Здесь, как и всюду, тоже не слишком любят богатых. Не зря Берни Сандерс, например, говорит, что хотел бы жить в такой Америке, где бы не было миллиардеров вовсе. Но пока они не только есть, но и играют огромную роль в обществе, помогая ему рывками двигаться вперед по пути прогресса. Жизнь в Америке, да и во всем мире была бы беднее и хуже без Стива Джобса, Билла Гейтса, Сергея Брина, Илона Маска или Джеффа Безоса.
Последний совсем недавно попал в прицел прессы, когда объявил, что отходит от непосредственного руководства "Амазоном", компании, которая, еще больше разбогатев в карантин, оценивается теперь в 1,6 триллиона долларов.
Состояние самого Безоса – 195 миллиарда долларов. И теперь, оставив другим повседневные заботы о бизнесе, он, как и другие магнаты его уровня, хочет предаться другому увлекательному делу: не зарабатывать деньги, а их тратить – на охрану среды, дошкольное образование, помощь бездомным, а главное – на свою любимую космическую программу.
В связи с этим решением ему на помощь пришли журналисты, в частности Маргарет О’Мара из "НЙТаймс", которая напомнила Безосу и читателям о других сверхбогатых филантропах прошлого – Рокфеллере, Карнеги, Фрике.
Сегодня мы с Соломоном Волковым обсудим этот сюжет, вставив его, как всегда, в исторический и российский контекст.
Соломон, как вы относитесь к американским магнатам? Сумели они отмыть филантропией свои немалые грехи?
Соломон Волков: Я не знаю их грехов в полном объеме и сужу об их грехах по книгам, по прессе. В частности, автор статьи, о которой вы рассказали в своем вступлении, не без ехидства указывает на то, что Джефф Безос, как и Билл Гейтс, занялись филантропией как раз в тот момент, когда к их бизнесам стали предъявлять некоторые и юридические, и этические претензии. Эта закономерность прослеживается в истории всей американской филантропии. Так в случае с Джоном Рокфеллером, когда государство и общественность обратили внимание на безжалостные методы ведения им своего бизнеса, он занялся филантропией. Так что тут есть некоторая закономерность.
Александр Генис: Я очень внимательно изучал биографию Рокфеллера, потому что она связана тесно с моей. Первую половину американской жизни я прожил на севере острова Манхэттен возле изумительного музея Клойстерс, который был построен на деньги Рокфеллера. Он перевез из Европы по частям средневековую архитектуру и скульптуру, чтобы соорудить музей. А потом я переехал на другой берег Гудзона и вторую половину своей американской жизни живу рядом с гигантским заповедником, который тянется на север от моста Джорджа Вашингтона, и этот заповедник существует благодаря деньгам Рокфеллера. То есть я прожил 40 лет в Америке, поделив их между двумя достопримечательностями, оплаченными Рокфеллером.
Но, как вы правильно сказали, и грехи его были немалыми. Одно время он был самым богатым магнатом в мире и самым ненавистным человеком в Америке. Его настолько мучила плохая репутация, что он заказал в казначействе 10-центовые монеты, ходил с мешком и раздавал детям деньги, чтобы его хоть кто-нибудь полюбил. В результате он постепенно стал одним из крупнейших филантропов за всю историю человечества и умер в 97 лет, ни в чем не раскаиваясь. Рокфеллер говорил: "Бог дал мне деньги, и я ими распорядился".
Мне кажется, это очень любопытная история еще и потому, что филантропы в Америке всегда примерно так и представляли себе вторую жизнь – после того, как они станут любой ценой миллиардерами, они эти деньги потратят так, как хотят. И это не так просто. Почему вместо того, чтобы, например, увеличить зарплату рабочим, как этого требовали от Карнеги, он вместо этого построил гигантскую цепь библиотек в Америке? "Потому, говорил он, что его рабочие предпочли бы больше денег, чтобы было на что пьянствовать, а я хочу, чтобы они стали умнее, читая книги". И вот это то, что отличает всех филантропов: они хотят распоряжаться деньгами лучше, чем с этим справляется правительство.
Соломон, что получится, если мы сравним прежних американских филантропов с дореволюционными отечественными благотворителями?
Соломон Волков: Я не встречал ни в каких других источниках сопоставления российских и американских знаменитых филантропов, а ведь между ними есть очень существенное сходство. Во-первых, это сходство хронологическое. Американские и российские филантропы родились приблизительно в те же самые годы. Например, тот же Рокфеллер, о котором мы сейчас говорили, родился в 1839 году, Эндрю Карнеги, другой знаменитый американский филантроп, о котором все (во всяком случае музыканты всего мира) знают благодаря Карнеги-холлу, родился в 1835 году, а, скажем, самый знаменитый российский купец-филантроп Павел Михайлович Третьяков, основатель Третьяковской галереи, которую знает буквально все население даже современной России, родился в 1832 году. Другой знаменитый филантроп Савва Иванович Мамонтов, основатель московской частной русской оперы, родился в 1841 году. То есть это приблизительно одногодки, они могли бы друг с другом быть знакомыми, если бы жили в одной стране.
Очень интересный другой аспект, о котором я тоже не встречал упоминаний в прессе и в трудах научных, у них ведь этика одинаковая. Кто были эти московские знаменитые филантропы, тот же Третьяков, Мамонтов, Савва Морозов? Они были старообрядцы со специфической этикой: труд, трезвость, честность в бизнесе. Это, в общем-то, протестантская этика, та этика, которой руководствовались и американские миллиардеры.
Александр Генис: Соломон, какие последствия русской филантропии для русской культуры? Про американскую мы знаем – Карнеги-холл, бесконечные рокфеллеровские начинания, включая наш Музей современного искусства. Но что получится, если сравнить американский вклад филантропов в культуру и русский?
Соломон Волков: Тут очень любопытная ситуация. Потому что в Америке государство практически никогда не было большим двигателем в области культуры. В Америке культура с самого ее начала была связана с деятельностью тех самых филантропов, о которых мы сейчас говорим.
В России же очень долгое время главным, если угодно, главным филантропом в области культуры было именно государство в лице монархии, в лице Романовых. И оперные театры, и галереи большие – это все были начинания императорского двора. Так бы продолжалось долго, наверное, без перерыва, может быть, вплоть до Октябрьской революции, но в Москве именно усилиями "протестантских", говоря на западный манер, или старообрядческих, каковыми они были на самом деле, предпринимателей возникла особая купеческая культура, альтернативная культура, которая противопоставила себя с самого начала официальной государственной культуре. Это имело колоссальное значение для всей истории русской культуры, именно благодаря во многом купеческим деньгам русская культура стала мировой культурой.
Александр Генис: Можно ли сказать, что она стала более демократической?
Соломон Волков: С одной стороны, более демократической, поскольку это были с самого начала устремления этих людей. Царская, императорская культура была рассчитана в основном на двор и на высшую бюрократию, то есть на население Петербурга. Москвичи так же, между прочим, как и американцы в этом плане, всегда настаивали на том, что они хотят, чтобы как можно больше народу приобщилось к культуре, чтобы искусство было бы общедоступным.
Но при этом парадоксальным образом оказалось, что культура, с одной стороны, становилась более доступной, нежели это было при императорском патронаже, но с другой стороны она же позволяла развиваться авангардным тенденциям, революционным тенденциям в искусстве и культуре. Именно эти новаторские аспекты в русской культуре и завоевали впоследствии весь мир, начиная, скажем, с Московского художественного театра и до экспериментов многих авангардистских художников. Кто был одним из самых первых коллекционеров западных авангардистов, Пикассо, Матисса? Московский купец Щукин. Это двунаправленное движение: культура становилась более демократической, но и более новаторской.
(Музыка)
Александр Генис: Соломон, а теперь у меня принципиальный вопрос: можно ли купить искусство? Русский ренессанс Серебряного века был во многом обеспечен поддержкой филантропов. Значит ли это, что можно повторить этот успех, вложив в искусство большие деньги? Вы верите в такую возможность?
Соломон Волков: Да, разумеется. Есть на эту тему известный афоризм Осипа Брика, друга Маяковского и теоретика футуризма, он говорил: "Что делает сапожник? Он изготовляет сапоги. Что делает поэт? Непонятно что, что-то подозрительное". Человек, который творит культуру, он ведь не творит никаких материальных благ. Для многих групп населения культура – дело вторичное. Мы можем себе вообразить, скажем, пещерные художники, первые известные нам образцы культурных манифестаций, что они делали? Он в свободное время рисовал, а его вознаграждали за это его соплеменники тем, что приносили ему еду. Они добывали еду, он эту еду употреблял и рисовал на усладу обществу свои наскальные рисунки. Вот так возникла, я думаю, культура. И всегда культура будет зависеть от того, что ее кто-то спонсировал.
Александр Генис: Насчет пещерных художников я с вами не согласен. Я был в пещерах в Пиренеях, где 40 тысяч лет назад появились первые художники. Мне объяснили там, что они добывали еду, потому что их искусство напрямую было связано с магией. Если они рисовали бизона, то и охота была удачной. Так что они работали на общество. Так оно и осталось. Бродский говорил: "Поэты настолько нужны обществу, что я не понимаю, почему они не грабят банки". Банки поэты и правда грабят редко.
Вопрос в том, могут ли деньги создать художника? Могут ли деньги помочь рождению новых направлений? Как и было в Серебряном веке, когда были передовые журналы, дерзкие издательства, замечательные, выставки – и все на деньги филантропов. Можем мы сегодня повторить такой успех, если сегодняшние олигархи вложат большие деньги не в золотые ёршики, а в новое российское искусство?
Соломон Волков: Когда встречаются денежный поток и одаренность у творцов, тогда возникает великое искусство. Это уже вопрос культурного везения, но первоначальным условием для абсолютно всякой культуры является ее финансовое обеспечение – это глубокое мое убеждение.
Александр Генис: Далеко не все можно купить деньгами. Сколько платили мастерам "барачной школы", да и всему Самиздату? С другой стороны, я помню, как в 1990-е появилась идея помочь оголодавшим русским художникам, освоить компьютерное искусство. Поставили в Россию много компьютеров. Потом была выставка. Один экспонат выглядел так: художник насадил несколько компьютеров на оглоблю.
Какой самый успешный вид филантропии для искусства – персональный, скажем, стипендии талантливым авторам, как это в Америке делает "Премия гениев", а в России делал Ходорковский, или институционный – основания галерей, журналов, музеев?
Соломон Волков: У меня лично опыт общения с филантропами и с олигархами минимальнейший, может быть, я мельком видел одного или двух олигархов в своей жизни. Представления о том, как практически такие вещи функционируют, у меня нет никакого. А вы как думаете?
Александр Генис: Я думаю о том, что каждый из нас мечтал о том, что бы сделал, если бы у него был миллиард. Давайте поиграем в эту игру.
Соломон Волков: Я думаю, каждого из нас во многом сформировали детские впечатления. И одним из самых запомнившихся, печальных, даже окрашенным в трагические тона впечатлением детства у меня было следующее. Во двор дома в Риге, где я жил, а мы жили на первом этаже, приходил один персонаж – бродячий скрипач, который вытаскивал свою скрипочку и играл "Сурок" Бетховена. Из окна я очень хорошо мог его разглядеть: он был убогий, истощенный, у него были красные руки от мороза. И он так жалостно играл "Сурка", что у меня слезы на глаза наворачивались. Конечно же, я из окна кидал ему какие-то монеты, бумажки даже, по тем временам для меня это было существенным даянием. И это врезалось в мою память. Мне очень жаль бездомных музыкантов, которые должны бродить по улицам и играть перед прохожими, часто они это делают либо в дикую жару, либо в ужасный холод. Видно, что это совсем несчастные, замученные существа. И если бы у меня были большие деньги, то я их бы дал на то, чтобы обеспечить такого рода деятелей культуры. Обыкновенно это люди, которые может быть даже в каких-то оркестриках играли, а потом они оказываются на улице в старческом возрасте и ни с чем. Чтобы обеспечить таких фрилансеров достойной, приличной старостью, я бы построил в каждом буквально российском городе, если бы мог, по дому ветеранов сцены. А вы, Саша, как бы вы поступили?
Александр Генис: Во-первых, хотел сказать, что ваша идея очень благородная. Это не только в России, но и в Америке можно увидеть бездомных музыкантов, среди них часто бывают русские музыканты, которые, кстати, великолепно играют, да и в Европе тоже я видал великолепных музыкантов, которые играли, русский репертуар – Хачатуряна, Шостаковича, Петрова, и в их шляпу сыпались деньги вовсю.
Но если говорить о другом размахе, то у меня был такой опыт. Однажды редактор "Новой газеты" Муратов спросил меня: "Посоветуйте, что бы сделать очень богатому человеку хорошего в области культуры?". Тут у меня разыгралась фантазия, я стал выдумывать, как потратить миллиард. Ну, например, я придумал премию "Самаритянин" человеку, который мог бы персонифицировать доброту, совершая поступки, которые описаны в Евангелии в истории про самаритянина. Первую (кандидат - Анна Политковская), к сожалению, посмертно.
Другая идея из вашей области: я бы дал деньги на Нобелевскую премию композиторам. У писателей, есть, а у них нет. При этом, я бы намекнул комитету, что первую премию хорошо бы дать Арво Пярту.
А потом я придумал Олимпийские игры телевидения, такой мировой конкурс интеллигентного телевидения. Поскольку мы живем сейчас в золотой век голубого экрана, то пусть разные страны и культуры покажут себя в этой области.
Но мой любимый проект – устроить с шиком регулярный международный фестиваль чеховских постановок. Я был на таком фестивале шекспировских спектаклей в Лондоне, в театре “Globe”, и это было неповторимое зрелище. Там были африканские постановки, китайские постановки Шекспира. Это безгранично расширяло наше представление о Шекспире. Вот я и подумал, как хорошо бы сделать то же с Чеховым. Другое дело, что такое надо делать в Ялте, а в оккупированный Крым никто не приедет. Короче, дело за малым - как достать миллиард.
Соломон, а как обстоят дела с филантропией в музыке. Как деньги помогли созданию музыкальных произведений?
Соломон Волков: Спасибо, Саша, это очень хороший вопрос, потому что именно в Америке именно в области музыки филантропия сыграла огромную роль. Чтобы далеко не ходить, укажу на один из лучших американских оркестров, лучших, а соответственно, и мировых оркестров. Это - Бостонский симфонический оркестр, который был основан в 1881 году американским магнатом по имени Генри Ли Хиггинсон, он родился в 1834 году и умер в 1919 году. У него интересная биография, он учился в Европе, там даже познакомился с Брамсом. Сражался на стороне северян, ушел в отставку в чине полковника, стал биржевым маклером, очень разбогател. 25 лет строил планы, как устроить “по образцу европейских общедоступные симфонические концерты наилучшего качества, так он это сформулировал, для широкой публики”. И действительно он это сделал, основав в 1881 году Бостонский симфонический оркестр. Причем билеты продавались по цене 25 центов, даже и тогда это была небольшая сумма, доступная для народа. Сам Хиггинсон покрывал ежегодный дефицит оркестра на сумму в 50 тысяч долларов и так продолжалось многие годы. К 1918 году он разорился из-за войны и уже сам единолично не мог оплачивать деятельность Бостонского оркестра, там уже присоединились другие меценаты, оркестр был поставлен на твердую ногу и стал одним из ведущих мировых оркестров.
Многие годы, а именно с 1924 по 1949 год, этот бостонский оркестр возглавлял Сергей Кусевицкий, выходец из России, сначала контрабасист, а потом дирижер, который сам стал большим меценатом. В 1905 году еще в России он женился на Наталье Ушковой из богатой купеческой семьи. Капиталы этой семьи в значительной степени были в западных банках, что им очень помогло, когда он покинул большевистскую Россию в 1921 году. Жил сначала в Париже, а затем перебрался в Америку и возглавил бостонский оркестр, где сыграл огромную роль. Он персонально поддерживал очень многие начинания этого оркестра из своих денег, из состояния Ушковых. Основал знаменитый фестиваль в Тэнглвуде, заказывал сочинения таким композиторам, как Стравинский, Прокофьев, Копленд. Среди учеников Кусевицкого - Бернстайн. Так что он очень много сделал важного для поддержки бостонского оркестра. Я о нем многое слышал от своих американских знакомых - от Николая Слонимского, дядьки петербургского композитора Сергея Слонимского, и от Ирины Грэм. Вы может быть помните Ирину Грэм?
Александр Генис: Конечно, она печатала в газете “Новое русское слово”, когда я там работал, замечательный цикл статей под названием "Забытые люди” - как раз о тех бездомных, которых вы вспоминали сегодня.
Соломон, это замечательно, что он заказывал музыку своим любимым композиторам. А если уж продолжить нашу игру “если бы у вас были миллиард”, то какому композитору вы бы заказали музыку?
Соломон Волков: Я бы присоединился к вашему предложению о Нобелевской премии Арво Пярту, пожалуй, Арво Пярт был бы моим первым кандидатом. Это один из моих самых любимых современных композиторов.
Александр Генис: А какая музыка, которую заказал Кусевицкий, оказалась особенно успешной для Бостонского оркестра?
Соломон Волков: Это целый ряд опусов, в том числе и американских. Но я хотел бы показать нашим слушателям в заключение нашей программы музыку Пауля Хиндемита, композитора с очень интересной творческой судьбой. Он работал в своей родной Германии, а потом перебрался в Америку, где стал крупной и успешной фигурой. Но началось это все с того, что именно Кусевицкий к юбилею - 50-летию Бостонского симфонического оркестра - заказал Хиндемиту сочинение, Хиндемит его написал, и этот опус оказалось переломным в его творческом пути. До этого он был эксцентриком, скорее, экспрессионистом, а это - интересная, живая музыка уже в постмодернистском, если угодно, стиле: - Бостонская симфония, концертная музыка для струнного оркестра и духовых, опус 50. Отрывком из этой музыки я хотел бы завершить нашу программу. “Концертная музыка” (“Бостонская симфония”) Хиндемита, дирижирует сам Пауль Хиндемит.
(Музыка)
