В России – привычная череда гендерных праздников. Подобно подснежникам из-под сугробов русской зимы, упрямыми бутонами прорываются навстречу весне День святого Валентина, День защитника отечества и как венец в этом букете – 8 марта, день прекрасных дам. Есть что-то архаичное в этом карнавале освобожденного пола, весенние земледельческие ритуалы, словно в первых тактах "Весны священной" Игоря Стравинского. Вот на сцену выходят мужчины, они воинственны и брутальны, вот выходят женщины, они хрупки и беззащитны, вот они сходятся в ритуале ухаживания – присвоенном массовой культурой и коммерциализованном: вся индустрия сервиса, торговли, подарков с середины февраля по середину марта заточена на конфетно-парфюмерный маркетинг.
Впрочем, в гендерных праздниках есть и высший государственный промысел: они обозначают и удерживают простой и понятный контур патриархального мира, где долг мужчины воевать, а женщины – рожать, в полном согласии с биополитикой государства. 23 февраля и 8 марта воспроизводят всю иерархию властных отношений, от семьи и брака до армии и патриотизма: гендер – дело политическое!
Присвоенные рыночной машиной и государственной пропагандой, эти праздники оторвались от своих изначальных смыслов. 23 февраля – профессиональный праздник военных, который по логике сексизма стал днём всех мужчин и вызывает множество вопросов. Почему надо проявлять свою маскулинность при помощи автомата Калашникова, а, скажем, не при помощи хирургического скальпеля или дирижерской палочки? Война – это искусство приносить смерть и принимать смерть, количество насилия в человеческой истории неуклонно падает, как показал Стивен Пинкер, но отчего-то мы должны доказывать, что мы – мужчины, при помощи символов убийства, как десять тысяч лет назад. С другой стороны, почему защитник отечества непременно мужчина? Как поздравлять 60 тысяч женщин, служащих в Вооруженных силах РФ? Как быть с тем фактом, что в Австралии, Испании, Ливане, Бангладеш и еще полутора десятках стран министры обороны – женщины? Архаика 23 февраля как мужского праздника делает его неисправимо устаревшим, рудиментом "совка", пережитком ХХ века.
Ещё более удивительная трансформация произошла с 8 марта. Пришедший к нам из революционной эпохи суфражисток и феминисток, от Клары Цеткин и Розы Люксембург, раздутый советской пропагандой как день восстания работниц против кухонного рабства, начиная с 1930-х, эпохи сталинской реставрации, он стал откатываться к традиционным представлениям о роли женщины как приза для мужчины, жены, матери и хранительницы очага. На излёте позднего СССР он превратился в набор пошлостей, стал праздником лести и лицемерия – единственным днём в году, когда женщинам принято посвящать стихи, дарить цветы, говорить комплименты и освобождать от "второй смены" (готовки, уборки и ухода за детьми), поскольку в остальные 364 дня это не столь и обязательно.
В итоге профессиональный праздник военных и политический праздник феминисток были перевернуты гендерной матрицей и превратились в музей сексистских стереотипов, в дихотомию "сильного пола" и "прекрасного пола". И льются сладким шипучим вином поздравления: "наши защитники", "крепкие плечи", "мирное небо", "украшение коллектива", "радуйте нас своими улыбками".
В реальном мире всё устроено сложнее. Американская философка Джудит Батлер ещё в далеком 1990-м писала о "гендерном беспокойстве": в эпоху постпатриархата прежние роли теряют свою определённость, маскулинность и феминность пересекаются, создавая новые текучие идентичности, возникает понятие агендера, "третьего пола", индивиды определяют себя вне гендерной парадигмы. Мужчины остаются по-прежнему привилегированным, но уже далеко не "сильным" полом.
Особенно это заметно в России, где навязанный обществом патриархальный императив "будь мужиком", идеал достижения и успеха оказывается для мужчин источником стресса, невроза и травмы – не в силах обеспечить требуемый уровень дохода, статуса, потребления, мужчины впадают в депрессию, алкоголизм. Уровень самоубийств среди российских мужчин в семь раз выше, чем у женщин. Положение усугубляется тем, что мужская культура в России не предполагает признания своих проблем, доверительного разговора, жалобы и какого-либо признака "слабости" (все это считается уделом женщин) и в итоге культ силы и самодостаточности становится главной мужской уязвимостью, еще глубже загоняя невроз, делая его неизлечимым.
Возможно, что социальное лидерство женщин – это ответ на саму структуру российского государства, одновременно патерналистского и репрессивного
Женщины, напротив, являются в России непривилегированным по статусу, но по сути сильным полом. На их стороне биология: женские зародыши более живучие, девочки меньше болеют, женщины дольше живут (в России на целых десять лет: средняя продолжительность жизни на 2019 год у женщин 78,5 лет при 68,5 лет у мужчин), меньше заболевают коронавирусом, реже кончают с собой, лучше переносят алкоголь и спокойнее воспринимают стресс: стоя в пробке на автомобиле, оглядитесь и посмотрите, кто из водителей бессмысленно жмёт на гудок, а кто невозмутимо красит губы, глядясь в зеркало заднего вида.
В России же биологическое превосходство женщин подкрепляется значительно более высоким уровнем социальной ответственности. На женщинах и их стратегиях коммуникации держится микрофизика общества – в семье, кругу друзей, в рабочем коллективе. Кто активнее всех в родительском чате, кому больше всех надо в очередях, кто собирает деньги на юбилей и организовывает встречи одноклассников, кто вернее помнит все дни рождения и годовщины? Треть из 17 миллионов российских семей – это матери-одиночки с детьми; отцов-одиночек в десять раз меньше, около 600 тысяч. Конечно, суды, как правило, принимают решения при разводе в пользу матери, но в целом задача воспитания детей даже в полных семьях ложится преимущественно на женщин; нередко бывает и так, что дети вырастают в "однополых семьях", состоящих из мамы и бабушки.
Возможно, что социальное лидерство женщин – это ответ на саму структуру российского государства, одновременно патерналистского и репрессивного. Одной рукой это государство занято мужской функцией кормления, распределяя ресурсы, лишая мужчин самостоятельности и инициативы. Другая рука государства – силовая и репрессивная: мужчины призваны на войну, составляют основное население тюрем; они же являются объектом главной политической технологии русской власти – водки. Обескровленные войнами и модернизациями, алкоголизмом и производственным травматизмом, высокими социальными ожиданиями и низкой самооценкой, российские мужчины в среднем едва дотягивают до пенсионного возраста и превращаются из сильного пола в вымирающий вид. Российским женщинам по необходимости приходится стать тем самым сильным полом и принять на себя бремя социального лидерства.
В эпоху репрессий роль женщин еще больше возрастает, как показывает пример соседней Беларуси, чью политическую модель во многом копирует Россия, – в 2020 году протест в этой стране обрёл женское лицо: речь идёт не только о выдвижении в лидеры оппозиции Светланы Тихановской, Марии Колесниковой и Вероники Цепкало, но и о субботних "женских маршах", и в целом о феминизации протеста, так что некоторые стали сравнивать выдвижение женщин на выборы за "своих" мужчин, посаженных в тюрьму, с участием женщин в Великой Отечественной войне.
А в России образец силы и мужества показывает Юлия Навальная. Впрочем, семейный союз первой четы оппозиции опровергает все гендерные стереотипы, наполняя понятия мужа, жены и любви простотой и благородством: когда Алексей рисует Юлии сердечко на стекле судебной клетки-"аквариума", это стоит многих валентинок и букетов роз. Возможно, эта новая нормальность, образ будущего: когда-нибудь в России мужской и женский дни освободятся от своих милитаристских и сексистских смыслов и станут праздниками разнообразия, уважения и достоинства каждого и каждой.
Сергей Медведев – историк, ведущий цикла программ Радио Свобода "Археология"
Высказанные в рубрике "Право автора" мнения могут не отражать точку зрения редакции
