Иван Толстой: Вышел дневник Надежды Платоновой, жены знаменитого историка Сергея Федоровича Платонова. Записи охватывают 30 с лишним лет, с 1889-го по 1921-й. 500 страниц убористого текста и 300 страниц примечаний и указателя, набранных сверхубористо. Все это смело можно умножать на полтора-два. Огромный том выпущен в Рязани частным издателем Павлом Трибунским. Господин издатель и сам известный историк и исследователь, публикатор и автор наших радиопрограмм. В Рязани Павел Александрович руководит серией "Новейшая российская история: исследования и документы". Дневник надежды Платоновой – это уже 12-й том в серии, существующей уже 20 лет, и не последний том.
Как пишет в предисловии к книге историк Алексей Цамутали, "дневник дает возможность не только заглянуть за кулисы российской исторической науки предреволюционной эпохи, но и почувствовать, чем жила и дышала российская интеллигенция Серебряного века".
"При царях нам хорошо жилось", – сказал пожилой извозчик весной 1921 года. На фоне царей, комиссаров и ежедневных переживаний растет дневник Надежды Николаевны.
В нашей программе участвуют ученые, подготовившие дневник к печати. Мой первый звонок – историку Евгению Анатольевичу Ростовцеву, готовившему текст к печати и автору вступительной статьи.
Евгений Анатольевич, расскажите, пожалуйста, о том, кто такая Надежда Николаевна Платонова и в чем значение этого ее оставленного для потомства дневника?
Евгений Ростовцев: Надежда Николаевна Платонова, урожденная Шамонина, известный человек начала 20-го века. Известна она, прежде всего, как супруга нашего знаменитого историка Сергея Федоровича Платонова, профессора Петербургского университета, долгое время декана историко-филологического факультета. Надежда Николаевна, помимо того, что была супругой историка, его помощником, была и самостоятельным ученым, который занимался разными проблемами. Она выпускница Высших Бестужевских курсов, женского университета начала ХХ века. Собственно говоря, она предстает в нашей памяти в двух ипостасях – как супруга и помощница знаменитого историка и как самостоятельный ученый, человек, который имел собственную позицию по отношению к тем процессам, которые в интеллектуальной жизни России, в ее общественной жизни происходили на рубеже 19–20-го веков.
Она предстает в нашей памяти в двух ипостасях – как супруга и помощница знаменитого историка и как самостоятельный ученый, человек, который имел собственную позицию
Иван Толстой: То есть у нее была некая своя мотивация для того, чтобы делать эти ежедневные записи?
Евгений Ростовцев: Да, у нее была своя мотивация, она воспринимала дневник как одну из важных вещей в своей жизни. Многие писали дневники, но для Надежды Николаевны это была не только задача личная. Очевидно, и это видно по тексту дневника, по тому, как он писался, что дневник был изначально, по крайней мере на протяжении большей части его составления, ориентирован на будущего читателя.
Иван Толстой: Какая же эпоха досталась Надежде Николаевне для описания? Когда она приступила к своему дневнику?
Евгений Ростовцев: Хронологические рамки дневника – 1889–1921 годы. Другое дело, что там есть определенные лакуны, в какие-то годы дневник писался чуть ли не в ежедневном режиме, в какие-то годы есть большие пропуски, но в целом это эпоха ключевая, интересная эпоха бурных социальных перемен в российской жизни. Конечно, дневник интересен в двух основных проблематиках. Во-первых, это интеллектуальная жизнь общества, все-таки профессор Петербургского университета в начале ХХ века это важная фигура в интеллектуальном мире. С другой стороны, на страницах дневника нашли отражение перипетии политической жизни периода революции, гражданская война, военный коммунизм, реакция интеллигенции на эти события. Вот эти две темы – основные.
Иван Толстой: Есть дневники, фиксирующие увиденное, услышанное, воспринятое, даже документы приводящие, а есть дневники осмысляющие. К какой категории относится этот дневник?
Евгений Ростовцев: Я бы сказал, что сочетает два эти жанра. Там есть рассуждения и есть фиксация. Она была ученым, а женщина-ученый в начале ХХ века это не такая частая вещь. Она – автор научных текстов, лауреат Ахматовской премии Академии наук. Изначально ее образование на Бестужевских курсах – это философское образование, она первоначально на философской стезе специализировалась, дальше перешла в своих исследованиях на исторические темы. Но она не просто фиксатор, она и аналитик, она пыталась, с одной стороны, изложить эмпирически то, что ей казалось важным, а с другой стороны, дать какие-то оценки. Дневник интересен как раз сочетанием разных подходов, разных взглядов.
Иван Толстой: Каким предстает ее знаменитый муж, Сергей Федорович, в этом дневнике? Что нового читатель узнает?
Евгений Ростовцев: Сергей Федорович предстает, конечно, центральной фигурой дневника. Многие события, о которых она пишет, со слов Сергея Федоровича излагаются. Понятно, что Сергей Федорович в восприятии Надежды Николаевны – это главная фигура и она разделяет вполне его общественно-политические и мировоззренческие взгляды.
Сергей Федорович воспринимается в рамках нашей историографии как лидер петербургской исторической школы, с одной стороны, человек, который создал целую школу историков. В определенном смысле эта школа историков противостояла или оппонировала, сосуществовала с московской исторической школой, школой Ключевского, Милюкова, Богословского. Это был несколько иной взгляд на историю России, на задачи историографии.
С другой стороны, Сергей Федорович Платонов несколько выбивался из общего университетского ряда профессоров начала ХХ века своей осторожной, консервативной позицией. Платонов традиционно относился к так называемой консервативной историографии, хотя, если говорить честно, ничего уж особенно консервативного не было, это, условно говоря, была такая прооктябристская позиция. Конечно, она отличалась от кадетского взгляда, либерального. И в дневнике эти позиции и по отношению к московской исторической школе, и по отношению к либеральному окружению, такое настороженно-критическое отношение, вот эти вещи очень четко видны.
Иван Толстой: Можно вас попросить привести какой-то пример из дневника, который показывает индивидуальный взгляд Надежды Николаевны и то, что именно благодаря дневнику теперь впервые вводится в научный, в читательский оборот?
Евгений Ростовцев: Интересен эпизод, связанный с ситуацией Первой мировой войны. Тут довольно ярко проявилась патриотическая позиция Надежды Николаевны и, конечно, Сергея Федоровича Платонова, и отразилось в определенной степени то противостояние, которое было в отношениях внутри российской интеллигенции. Надежда Николаевна многократно на страницах дневника очень критически относится к взглядам либералов, в частности, коллег мужа и по университетской корпорации, и такой институции, которая для Надежды Николаевны была центром либерализма, я имею в виду Академию наук, за их непатриотическое отношение к тем задачам, которые казались ей и ее мужу важными для интеллигенции во время войны.
Надежда Николаевна многократно на страницах дневника очень критически относится к взглядам либералов
Это восприятие науки как стоящей над задачами текущего момента кажется ей совершенно неверным, и в связи с этим критике подвергается Сергей Федорович Ольденбург, непременный секретарь Академии наук, другие деятели Академии. В частности, возмущение связанно с тем, что Академия наук пыталась противостоять общей тенденции, связанной с исключением немцев и подданных других стран, противников России в войне, из своих рядов. В конце концов, академикам пришлось это сделать. Вот эта непатриотичная позиция ярко критикуется.
Конечно, мы тут должны учитывать, что и внутри университетской корпорации Платонов находился, если хотите, в оппозиции к либералам, критикуются за их либерализм такие известные наши кадеты как Михаил Иванович Ростовцев, Алексей Александрович Шахматов и многие другие известные нам историки и профессора. Платонов предстает как один из лидеров патриотической партии в этом академическом и профессорском кругу.
Иван Толстой: Моя следующая собеседница – историк Виктория Валерьевна Андреева, участвовавшая в подготовке текста дневника и аннотированного именного указателя.
Словарей и справочников, которые описывают деятелей эпохи русской смуты – тьма-тьмущая, чего только не издано. Когда исследователь берется комментировать такой специфический документ как дневник той самой эпохи, революционных и послереволюционных лет, он сталкивается с необходимостью дать какие-то примечания и пояснить, кто был кто. С какими сложностями столкнулись вы? Насколько хватало, а насколько не хватало уже существующих справочников и сведений?
Виктория Андреева: Это хороший вопрос. Дело в том, что я настояла на том, чтобы делать аннотированный именной указатель, и там самая главная проблема была в количестве имен, которые упоминает мемуаристка. Это больше двух с половиной тысяч разных людей, которых она либо один раз упоминает, либо постоянно о них пишет. По некоторым, конечно, есть уже биографические справки, в первую очередь, по известным людям, по семье Романовых (она упоминает и великокняжескую семью), по профессорам университетов. Но также она упоминает и большое количество менее известных персоналий и не всегда поясняет, кем она являются, либо просто говорит о людях как о людях, которые занимают определенную нишу, играют роль. В частности, интересно было, что она, как представитель интеллигенции, дворянских кругов, пишет, в первую очередь, о людях своего круга, о них больше сведений, но практически нет сведений о женах тех мужчин, о которых она пишет. И была большая проблема для меня узнать, кто является супругами тех людей, о которых она говорит. Тем более, что она тоже, как правило, говорит, что это была жена такого-то и она сказала то-то.
Была еще одна проблема. Мы обсуждали, давать тут комментарий или нет, включать ли в именной указатель. В итоге, мы включили в именной указатель только тех людей, у которых хотя бы имя упомянуто. Она часто упоминает кухарок, сторожей, людей, которые занимали не очень высокое положение. И мы решили, что если имя не упомянуто, то мы тоже об этом человеке не пишем. Хотя с современным отношением ко всем этим вопросам мы можем видеть, что есть определенный социальный уклон современных исследований и хотелось бы установить и этих личностей. Очень хорошо, что мы так много лет работаем над текстом дневника. Даже я занималась им порядка десяти лет.
Конечно, не всегда можно было установить судьбу людей, которые эмигрировали. И если у нас были сведения о том, что человек находится в эмиграции, мы об этом писали. Там порядка 240 человек, это те, кто точно, мы знаем, эмигрировал куда-то заграницу, иногда установлена дата смерти этого человека, иногда мы о судьбе не знаем. Но тут довольно интересно, что такие известные люди как вторая супруга Сергея Юльевича Витте Матильда Витте, которая проживала заграницей, в справочниках про Витте нигде не была указана ее дата смерти. И я ее установила довольно легко. Выяснила, что дочь Матильды Вера написала в своих воспоминаниях, когда ее мать умерла, но почему-то это не входило в довольно известные справочники и комментарии к воспоминаниям Сергея Юльевича Витте.
Было очень много людей, которые были репрессированы, и это те люди, о которых мы знаем благодаря различным справочникам, интернет-ресурсам, вроде "Открытого списка", и мы тоже указывали такие сведения, если нам было известно о репрессиях. Было много расстрелянных. Если мы указывали "репрессированный", мы не всегда после этого указывали "расстрелянный". Не знаю, насколько это правильно, у нас много было в разные времена рассуждений о том как правильно это оформить, чтобы этот указатель не был слишком большим, хотя он все равно очень большой получился.
Часто мы не можем установить до конца годы жизни. И это большая проблема, связанная с особенностью работы с архивами в Петербурге, в том числе. Очень многие люди связаны с жизнью Петербурга в тот или иной период времени и, казалось бы, данные о смерти человека, если он здесь умер, можно было бы получить из архива ЗАГСа или, если эти данные дальше передавались, в других архивах. Например, архив ЗАГСа какое-то время мне давал такие сведения, а потом они получили другие инструкции и вообще исследователям перестали давать какие-либо данные, потому что считали, что это персональная информация, в том числе, дата смерти человека.
Архив ЗАГСа перестал давать какие-либо данные, потому что это персональная информация
Иван Толстой: Дневник Надежды Николаевны обрывается в публикации на 1921 годе, но она прожила еще семь лет. Она больше не вела записей?
Виктория Андреева: По крайней мере, такие записи не сохранились, не выявлены в фонде Платонова в РНБ. Вероятно, это связано с тем, что она уже совсем разочаровалась в том, что вокруг происходит. Если вначале она очень подробно пишет о происходящем, пересказывает все слухи, которыми можно как-то объяснить, что вот белые сейчас придут и нас кто-то спасет от советской власти, она очень в это верит, она все это пересказывает, она не знает, какие из этих слухов достоверны, но в постреволюционный период очень много таких слухов пересказывается с большой надеждой на изменение ситуации в Петрограде. Мне кажется, что к 1921 году эти надежды она практически утратила, может быть, появляется больше страха, потому что она видит как репрессируют людей вокруг, их знакомых, людей их круга.
Сам Сергей Федорович в это время встраивается в систему, но, как известно, это тоже продолжается только до конца 20-х годов, но уже Надежда Николаевна этого не застает. Кстати, у самого Сергея Федоровича были тоже дневники, но они обрываются на более раннем периоде, где он описывает свои гимназические годы, учебу в университете, а потом уже супруга вместо него начинает описывать семейный быт, научные события, общественно-политическую жизнь страны, свое видение этой ситуации. Это, наверное, был одновременно и страх за то, что дневник найдут, увидят эти оценки. Опять же, были известны случаи из их круга людей, которых арестовывали, у которых находили какие-то записи, и в архиве ФСБ, где тоже мне приходилось работать, часто можно было увидеть, что при обыске обнаружили какие-то записи, в которых можно было увидеть негативное отношение к советской власти, какую-то антисоветскую деятельность. Вот, наверное, такое разочарование, отсутствие больших надежд на то, что что-то поменяется в самой России.
Иван Толстой: И теперь – вопрос издателю дневника, историку, готовившему текст и комментарии, Павлу Александровичу Трибунскому. Как Вы оцените авторскую задачу и личность автора дневника?
Павел Трибунский: Надежда Николаевна – человек, безусловно, интересный, человек непростой. Мой коллега Евгений Ростовцев, я думаю, тоже сказал о ней пару слов. Ему, кстати, принадлежит и вступительная статья к дневнику. Все же хочу отметить, что Надежда Николаевна была человеком образованным, с широким кругозором и, естественно, это вело и к тому, что она интересовалась большим количеством вопросов, которые возникали в тогдашней литературе, науке, общественной жизни. Она много читала, это видно очень хорошо из того, как мы комментировали и как мы зачастую находили те публикации, которые были у Платоновой постоянно под руками. Человек она была, без всякого сомнения, образованный, и в какой-то момент, мне кажется, в ней начался такой небольшой конфликт, который она все-таки смогла преодолеть.
Дело в том, что, заканчивая Высшие женские курсы, у нее, вероятно, сложилось представление о своей будущей деятельности как о некоем научном предприятии, однако достаточно раннее замужество для нее поставило ребром вопрос: будет ли она замужем или будет все-таки человеком более или менее свободным? И в этом конфликте она выбрала некий средний путь. Надежда Николаевна – мать многих детей, опытный домашний педагог – тем не менее, все-таки сохраняла определенную автономию от своих жизненных и бытовых условий и пыталась все-таки вносить какой-то вклад в науку. Конечно, на первом плане у нее было создание идеальных условий для мужа, Сергея Федоровича Платонова, известного историка, но при этом она все-таки полностью не растворялась в муже.
И для нее этот дневник, возможно, стал ее лучшим достижением, лучшим вкладом в науку. Мы с коллегами не раз спорили о том, готовился ли этот дневник для публикации, читался ли он Сергеем Федоровичем Платоновым, вообще, кто с ним был знаком. И единого ответа не получили. Но то, что Надежда Николаевна рассматривала свой дневник как своего рода памятник эпохи, я думаю, тут сомнений нет. Памятник эпохи, в котором отразилась как сама очень турбулентная эпоха, так и личность Надежды Николаевны, человека сложного и неоднозначного.
