Известность украинскому фотографу Елене Фоковой принесли циклы социальных работ, в частности портреты детей с онкодиагнозами. Елена жила в городе Буча недалеко от Киева. Война вынудила ее покинуть Украину, сейчас она с дочерью находится во Франции, а ее муж, Сергей, был похищен в Буче российскими военнослужащими и, как и многие жители оккупированных территорий, вывезен в Россию. Связи с ним нет.
Елена Фокова в последнее время работает над двумя фотоциклами: "Дневник беженки" и "Гармония". В интервью Радио Свобода она рассказывает о своих работах, трагедии Бучи, опыте эмиграции и судьбе своего мужа.
– Проект "Дневник беженки" я делаю в первую очередь для себя. Когда я фокусируюсь на других людях, на том, что они чувствуют, мне становится легче. Когда я приехала во Францию, я никого здесь не знала и сперва снимала себя в этом проекте, потом уже начала снимать других. Хочется поддержать таких, как я, – украинок, оказавшихся в другой стране, в изоляции и оставивших всё самое дорогое в Украине.
В одной руке сумка, в другой – переноска с двумя котами
Это портрет Лены, мы познакомились в Париже на курсах французского языка. Она из Харькова, просидела под бомбами две недели, выезжала оттуда с двумя котами. Представьте: в одной руке сумка, в другой – переноска с двумя котами. Для меня это личная история, потому что, когда я выезжала из Бучи, у меня там оставалось три кота. Одну кошку убили оккупанты, второго кота мы потеряли, я не знаю, что с ним, а дочкину кошку мы нашли, она продержалась в оккупации, и мы ее перевезли сюда. Когда человек уезжает и спасает своих животных – это сильная история.
Мы с дочкой выехали 25 февраля в 5.20 утра. Буквально несколько часов, когда было тихо. Случайно выехали, я не была к этому готова, просто моя подруга из Польши сказала: "Приезжай". Я поняла, что должна вывезти дочку. Через два с половиной часа на том месте, где мы проехали, россияне расстреливали машины.
Они убили племянников моего соседа. Семья Чекмаревых, 4 и 10 лет мальчикам, их расстреляли в машине вместе с мамой, папа остался в живых, но с ампутированной ногой. Они ехали из центральной Бучи, где было очень страшно, в наш район, потому что у нас было чуть-чуть легче, пытались эвакуироваться.
Было чувство, что я уезжаю надолго и нужно взять всё, что дорого. Я взяла старые фотографии дедушки с бабушкой, фотоаппарат и ребенка. А мой муж остался в оккупации. Он гражданский человек, инженерной профессии, но россияне его забрали как военного, взяли в заложники.
Их охраняют, никого не пускают, никаких юристов, ни российских правозащитников, ни ООН, ни Красный Крест
9 марта люди решили выехать – это был первый "зеленый коридор". Мой муж тоже сел в машину, пытался выехать, потом соседи рассказали, что видели, как гражданских вели в сторону Гостомеля. У нас получилось связаться с волонтерами из Беларуси, и они выяснили, что документы моего мужа прошли через границу с Беларусью. Параллельно мы искали тело мужа в Буче. Потому что россияне только 29 или 30 апреля подтвердили, что он у них в списках на обмен, как пленный. Нам еще повезло, потому что есть люди, которые до сих пор не знают, где их близкие. Они пропали в то время в Буче или возле Бучи, и нет ни тел, ни подтверждения, что они в плену. 1 мая со мной вышел на связь Борис. Такой же гражданский человек, был забран из Ворзеля, его обменяли в апреле. Он в плену познакомился с моим мужем, нашел меня через соцсеть, рассказал, где они находились. Там их охраняют, никого не пускают, никаких юристов, ни российских правозащитников, ни ООН, ни Красный Крест. 1 сентября нам передали записку от мужа, написанную в конце марта или начале апреля. Буквально несколько слов: "Привет. Со мной все нормально. Жив, здоров". Это всё, что разрешают написать. Родственники других людей тоже получили такие записки, они все одинаковые. Были написаны в конце марта – начале апреля, а Россия их передала только в конце августа. Столько месяцев прошло, в каком состоянии они находятся? Мы вообще ничего не знаем. Несколько сотен человек вывезли вот так, это гражданские люди, есть и женщины тоже.
Мой муж до сих пор не знает, что с его детьми от предыдущего брака. У него под Киевом оставались несовершеннолетние дети, там тоже бомбили. Он пытался к ним доехать, но уже было сложно. Он 7 месяцев не знает, как его дети. Это такая жестокость россиян, что-то запредельное.
У меня есть серия работ, снятая перед войной, буквально за несколько дней: Буча, Гостомель, там, где потом было полномасштабное наступление, с первых дней стали бомбить.
В Лесной Буче буквально 12–14 домов, там вокруг сосны, белочки – это очень тихий район. Возле нашего дома сделали блокпост. Стоял БТР буквально в двух-трех метрах, россияне жили в соседнем доме у моей соседки, которая успела выехать.
Когда слышу российский акцент, у меня отторжение, страх
Они обыскали все дома. В моем доме была побита техника, все вверх дном, еще при муже проходил обыск. У некоторых соседей пропали вещи. То, что не смогли забрать, завести какой-то мопед, они просто раскромсали. Знаю, что россияне расстреляли мою кошку, соседка мне прислала фотографию. Не хочу на эту тему говорить, потому что очень больно.
Наши соседи, которые выехали 9 марта, рассказали, что там лежат трупы. Мы знали об этом еще до того, как туда зашли украинские войска. Поэтому, когда освобождали Бучу, мне было очень тяжело, ведь мы думали, что там и мой муж лежит.
Теперь, я когда слышу российский акцент, у меня отторжение, страх, отойти хочется. Я начинаю выступать, давать интервью на украинском языке. Сначала было ужасно тяжело, я понимала украинский, но долго говорить на нем не могла, плохой словарный запас. Но несколько месяцев, и уже гораздо лучше.
Россияне, которые выезжают сейчас, после мобилизации, для меня все равно агрессоры
К сожалению, сейчас для меня те, кто живут в России, общая толпа – агрессор. Я общаюсь с российскими правозащитниками, к ним, конечно, другое отношение. Есть люди, которые что-то делают, несмотря ни на что. Но я перестала общаться со своими родственниками в России, даже с теми, которые поддерживают Украину. Россияне, которые выезжают сейчас, после мобилизации, для меня все равно агрессоры.
Ты выехал, чтобы не попасть в оккупацию, а тут опять
Я сталкивалась с агрессией россиянина во Франции, моя дочка в школе с первого дня столкнулась с агрессией русского мальчика во французском классе. Страшно становится: ты выехал, чтобы не попасть в оккупацию, а тут опять. Думаешь: куда дальше бежать?
Мои самые любимые напечатанные работы – как раз серия, снятая в Буче, в Гостомеле, была отправлена в Мариуполь. 5–6 марта в Мариуполе должен был проходить большой фестиваль фотографий, меня пригласили как финалиста международных конкурсов. Когда все это началось, мой куратор из Мариуполя написал: не беспокойся о работах, мы их спрятали в музее Куинджи. Я думаю: о, я так люблю Куинджи, как классно. Но музей Куинджи тоже разбомбили. Поэтому мои лучшие работы сгорели в Мариуполе.
Я первым делом подумала о моих героях – детях, которые лечились в Институте рака
Я работала с детками с онкозаболеваниями, с подростками, детьми с комплексными нарушениями психики и с людьми с инвалидностью. Когда всё началось, я первым делом подумала о моих героях – детях, которые лечились в Институте рака. Представляете, у них капельница стоит, они настолько немобильны. Организация, которая социализирует детей и подростков с комплексными нарушениями психики, находились буквально через дом от большой высотки, в которую прилетела первая ракета в Киеве. Их получилось эвакуировать, но я даже не представляю, что родители пережили. Два моих героя из онкоцентра умерли во время войны. Танюша 6 марта в Киеве и Игнат: его перевезли в Польшу, он в Польше лечился. Это очень больно.
То, что мы видим в других людях, – это отражение нас самих
Все герои этого проекта – люди, которые сталкивались с буллингом, с онкозаболеванием, с инвалидностью. Мне было важно показать их не как обычно показывают, чтобы хотелось пожалеть, нет, мне хотелось показать их красиво. В нашей стране такие люди сталкиваются с не очень приятным вниманием. Но когда вы смотрите мои фотографии из этой серии, вы не увидите, какая проблема у этого человека, потому что это неважно. Цель этой серии была в том, что все абсолютно такие же. Я фотографировала их с зеркалом, потому что оно отражает действительность. То, что мы видим в других людях, – это отражение нас самих.
В Украине сейчас много хороших фотографов. Например, Михаил Рай, он находится в Херсоне, в оккупации, он такой сильный проект делает, мурашки по коже. Я хочу украинскую культуру, в том числе фотографов, показывать в Европе. Мои знакомые французы думали, что Борис Михайлов – россиянин, потому что говорит на русском языке, живет в Германии. Я говорю: как? Он из Харькова, вы что! Это тоже важный момент для нас, потому что сейчас мы будем разделяться.
Возник Союз украинских женщин-фотографов. Я тогда находилась в Польше, муж был еще в оккупации – сложное время. Мы начали продавать свои работы, первые две мои фотографии продали за 600 долларов, и деньги пошли в Украину. Мне тогда полегчало. Это был первый шаг к себе. Ты чувствуешь себя беженкой, а когда начинаешь помогать, тебе становится легче. Я очень благодарна этой организации женщин-фотографов, они молодцы.
Я учу французский язык, потому что мне нравится Франция. Но что будет дальше? Невозможно планировать что-то надолго, особенно прикрепляться к месту. Есть две вещи, которые я не хочу делать больше никогда. Первое: заводить животных, потому что ты с ними очень уязвим, это очень тяжело и больно. Второе: пускать корни в каком-то месте.
