Михаил Талалай: Город Верчелли, где идет эта интересная выставка, не на слуху, туристы туда не добираются. Тем не менее, это очень симпатичный средневековый городок, которых много в Италии, но и Верчелли среди них, пожалуй, выделяется. Он стоит на перепутье между Ломбардией и Пьемонтом, хотя официально находится на территории Пьемонта. И это – столица риса. Город обязан своим Средневековьем, Ренессансом и современностью именно рисоводству. Это трудоемкое, но достаточно прибыльное занятие, которым местное население занимается с XIII века. Монахи принесли сюда эту культуру, и в XIX-XX веках рис нашел здесь свое пространство – тут влажные и ровные земли.
В итоге, городок успешно стал вкладываться в культуру. Лет тридцать тому назад здесь появился и свой собственный университет. Обычно местные молодые люди ездили либо в Турин, либо в Милан учиться. Это всего час езды, тем не менее, отцы городка решили, что надо завести свой собственный университет. Он называется Университет Восточного Пьемонта и основная его база – именно Верчелли.
И здесь начались серии важных выставок. Верчелли прославился лет десять тому назад серией экспозиций из собрания Пегги Гуггенхайм. Приезжали целые электрички из Турина и Милана смотреть в Верчелли «Пегги Гуггенхайм».
Не каждый город, не каждое учреждение может позволить себе такую роскошь, тем более, скульптуру одного из самых знаменитых итальянских скульпторов ХХ века
И вот теперь – дорогостоящая выставка. Скульптура – это мрамор, бронза, страховки, не каждый город, не каждое учреждение может позволить себе такую роскошь, тем более, скульптуру одного из самых знаменитых итальянских скульпторов ХХ века Джакомо Манцу. Афиши этой выставки повсюду висят в Милане – и на соборной площади, и в метро – да и в Турине тоже.
Сам Джакомо Манцу – персонаж известный, в первую очередь, итальянцы его знают и любят, но даже и в нашей культуре о нем неплохо знали и, думаю, сейчас многие помнят. О нем вышли монографии, книги, была целая серия выставок в Эрмитаже, в музее Пушкина в Москве, в Киеве. И он стал лауреатом Ленинской премии за укрепление мира между народами в 1966 году. Естественно, после такой награды его слава в Советском Союзе стала расти еще больше.
Биография Манцу не блестит особыми моментами, и вкратце расскажу. Он родился в 1908 году в скромной семье башмачника из Бергамо. Двенадцать детей, бедное детство, три класса начальной школы. Он, кстати, часто, когда к нему приставали с разного рода каверзными политическими вопросами, ответствовал, что у него три класса церковно-приходской школы, мол, «я ничего не знаю и не понимаю ни в политике, ни в марксизме, ни в религии, отстаньте от меня».
В 30-е годы Джакомо начинает свой творческий путь. Он самоучка, но, конечно, самородок. Поначалу работал ремесленником и часто говорил, что он не художник, не артист, а именно ремесленник. Мне кажется, что в Италии повсеместное искусство настолько высокого уровня, что такой чувствительный и талантливый человек, как Джакомо Манцу, на родном материале и сформировался, выпестовал свой стиль, весьма узнаваемый, – в некоем классическом ренессансном духе, без особого авангардизма. В его стиле присутствует и легкая эскизность, вроде бы недоработка, незаконченность. Он – узнаваемый, увидев раз его зрелые работы, человек, даже далекий от искусствоведения, узнает Манцу.
В 1930-е годы он получает работу в Церкви. Скульпторам нужны крупные заказчики. Это обычно богачи, аристократы, государство, а в Италии это, конечно, Церковь. Поэтому первые его произведения – в Милане, в капелле Католического университета. Он продолжает работать во время Второй мировой войны и делает серию распятий трагического содержания и достаточно натуралистического. Это истязание Христа, где палачи напоминают нацистов, а сам Христос напоминает жертв из замученного гражданского населения или партизан. Надо сказать, что Католической Церкви эти его работы поначалу не очень нравились, нельзя сказать, что он сходу прогнулся под Ватиканом, ему даже грозили отлучением. Папа Пий XII спас его от этого, но его звездный час пришелся на понтификат Иоанна XXIII.
Иоанн XXIII тоже из Бергамо, тоже из простой семьи: «папа-крестьянин», как его называли
Мне кажется, что здесь сыграло свою роль землячество, потому что Иоанн XXIII тоже из Бергамо, тоже из простой семьи: «папа-крестьянин», как его называли.
На основе общей биографии они стали близкими друзьями. Манцу сделал ряд его удачных портретов, потом сделал его посмертную маску. И он получил от Иоанна XXIII свой известнейший ватиканский заказ – сделал Врата Смерти для римского собора Святого Петра. Представляете, какой это ответственной и почетный заказ… Естественно, после него Манцу стал очень известен. Работал он над Вратами долго, почти двадцать лет, и теперь все посетители собора Святого Петра видят эту замечательную работу.
Можно упомянуть здесь и о том, что Игорь Стравинский, когда побывал в Риме, был так впечатлен Вратами Манцу, что пригласил его сделать сценографию для своей оратории «Царь Эдип». Скульптор это сделал с большим успехом.
Кроме того, он изваял популярную серию кардиналов. Это загадочная серия – сидящие статуэтки, типа истуканов, запоминающиеся фигуры кардиналов. Одного из таких кардиналов посадили и перед выставочным залом в Верчелли.
Поэтому, конечно, в Европе и в мире он был известен как ватиканский, церковный скульптор, что несколько предопределило его маршруты в Советском Союзе. В 1967 году он приехал получать Ленинскую премию – год спустя после награждения. Его сопровождала блестящая переводчица и замечательный человек Юлия Абрамовна Добровольская.
О ней рассказывало Радио Свобода, вы, по-моему, брали у нее интервью. И в ее книге воспоминаний «Жизнь спустя» есть пара страниц, посвященных визиту Джакомо Манцу в СССР. Она в юмористической форме описывает его поездку в Московский патриархат, в тогдашний Загорск, Сергиев Посад, где его с большим пиететом встречали советское священноначалие.
Иван Толстой: Из воспоминаний «Жизнь спустя» переводчицы Юлии Добровольской.
«На другой день предстоял важный визит в Загорск. Манцу жаловался: “Кто бы мог подумать, что я приеду в красную Москву и попаду в объятия к попам?”. Жаркие объятия Московской патриархии объяснялись просто – она видела в Джакомо Манцу, возрожденчески полнокровном жизнелюбе, не верившем ни в бога, ни в черта, только создателя скульптурных портретов кардиналов, автора бронзовых барельефов «Адам и Ева», «Давид», «Распятие Христа».
День в Загорске начался с завтрака в монастырской гостинице. Обслуживали монашки. Последовал осмотр музея, где нас настиг прорвавшийся наконец сквозь министерский заслон Илья Глазунов. Пройдоха был тогда нон-конформистом и подвергался гонениям. Кульминировал этот день в трапезной Духовной семинарии, где монастырским начальством был дан обед. Еда была точно такая же, какую накануне подавали в Кремле – цековская. Запомнилось: поднимаясь наверх, в трапезную, Манцу обратил внимание на то, что лестничные проемы зарешечены: “Не в результате ли семинарских самоубийств, иначе – зачем бы?”».
Михаил Талалай: Я о Джакомо Манцу услышал еще до своего похода в собор Святого Петра, когда я стал обосновываться в Италии, лет тридцать тому назад, и получил свое первое задание – перевести путеводитель по Капри. Это был первый мой труд на этой ниве и, кстати, я потом перевел еще три-четыре гида по Капри для разных издательств.
И уже тогда я в эти путеводители, автором которых я не являлся, дописывал какие-то вещи от себя. Скажем, о Горьком в каприйском гиде уже упоминалось, но я, конечно, там что-то уточнял. Но в исходном тексте не упоминался памятник Ленину, о котором я знал, что он существует и, конечно, я вознамерился написать об этом памятнике.
«Да, Микеле, конечно, помню, на этом памятнике написано “Ленину – Капри”»
Понятно, что если упоминать этот памятник, надо указать, что на нем написано. Но я по доступным мне тогда источникам никак не мог этого найти. Ехать на Капри специально, чтобы прочитать эту надпись, накладно, поэтому я предпринял необыкновенные усилия, чтобы обнаружить написанное. Это было тридцать лет тому назад, никаких изображений, доступных ныне через новые средства, не существовало, и в итоге я по разным каналам нашел одного каприйского краеведа. Я до него дозвонился, представился, объяснил свой интерес и спросил, помнит ли он, что написано на этом памятнике. «Да, Микеле, конечно, помню, на этом памятнике написано “Ленину – Капри”».
Памятник этот появился в 1970 году, к столетию со дня рождения Владимира Ильича, и уже сейчас, готовясь к передаче, я решил узнать, кто был инициатором. Сведения путаные, в основном указывают, что главным заказчиком стало советское посольство в Риме. Это не так. Я нашел современные каприйские источники, которые указывают, что в 1969 году, накануне столетия Ленина, один из членов местной мэрии, представитель от компартии, сообщил, что на Капри в 1908 и 1910 годах кратко, но плодотворно побывал вождь пролетариата и что желательно это как-то увековечить.
Надо сказать, что на Капри, богатом острове, левые идеи не очень проходили, поэтому с незначительным числом голосов (но это 1970 год, еще атмосфера благодушная) этот памятник было-таки решено установить. И даже существует решение каприйского горсовета об установке памятника Ленину. Для него было выбрано место на так называемой вилле Крупп, где жил «пушечный король», не буду сейчас углубляться в его печальную судьбу: вернувшись с Капри, еще до Первой мировой войны, он покончил жизнь самоубийством. Фридрих-Алфред Крупп любил этот остров, подарил ему целую новую улицу, которая так и называется виа Крупп, вместе с виллой. Не надо думать, что это отдельное здание, вилла, в данном случае, – это просто зеленая зона, часть этих садов музеифицирована, вход платный, называются Сады Августа, бывшие Сады Круппа (имя Круппа убрали во время Первой мировой войны, когда итальянцы воевали с немцами), а примыкающая небольшая площадка, куда есть свободный общественный доступ, и была избрана для памятника Ленину.
Памятник никому не понравился, ни правым, ни левым
На открытие этого памятника приезжал советский посол, и, возможно, это мне не удалось установить, что советское посольство какой-то гонорар Джакомо Манцу выплатило или же оплатило материалы. Это пятиметровые мраморные глыбы, поставленные в несколько футуристическом виде. Памятник не очень удачный, для тонкого, даже нежного мастера это почти халтура – брутальная надпись, грубые черты Ленина, на каком-то треножнике. Памятник никому не понравился, ни правым, ни левым, и он изначально попал даже в центр некоей полемики, потому что уже спустя год на Капри был скандал – на монументе появились граффити крайне правого, почти фашистского содержания.
Тем не менее, он стоит, хотя после развала СССР были попытки у каприйского муниципалитета его снести. Кстати, это единственный памятник на Капри, поставленный иностранцу.
И вот еще один момент, о котором я узнал не так давно. Этот памятник и эта площадка избраны восточными гастарбайтерами как место для воскресных встреч. Там каждое воскресенье встречаются выходцы из России, Украины, Молдавии, Грузии, которые обмениваются всевозможными адресами трудоустройства, новостями и прочими важными для них сведениями. Это поучительное зрелище для историка: у монумента основателя государства победившего рабочего класса и крестьянства собираются бывшие граждане этого государства, покинувшие их отечество в поисках работы, в поисках выживания. Собираются они там не ради Ленина, а ради удобной, как сейчас говорят, локации.
Божья Матерь здесь стоит, чтобы изгнать злых бесов нечестивого Тиберия
И последняя деталь, которой со мной поделился один каприец. Он сказал, что возможно, когда каприйские коммунисты в 1970-м году избрали виллу Крупп для помещения туда памятника Ленину, это была некая идея изгнания бесов капитализма и империализма (пушечный король!). Потому что на Капри уже существует такая традиция экзорцизма: там есть вилла Юпитера, на которой роскошествовал Тиберий, где проводил свои оргии, вроде бы, гнусные, и обычно к нему прилепляют эпитет «нечестивый Тиберий»: своих жертв он якобы сбрасывал со скалы, за что этот крутой обрыв получил название Прыжок Тиберия. Так вот, на вилле Юпитера каприйцы поставили скульптуру Божьей Матери – Божья Матерь Скоропомощница. И тогда было официально заявлено, что Божья Матерь здесь стоит, чтобы изгнать злых бесов нечестивого Тиберия.
Иван Толстой: Михаил Григорьевич, а все-таки как быть с Ленинской премией, которой был удостоен Манцу? За что он ее получил?
Михаил Талалай: Вот это для меня загадка. Я все свои инструменты употребил, чтобы понять, за что он нее получил, но так и не понял. Она называлась «За укрепление мира между народами». Как укрепляют этот мир – не объяснялось. Существовал комитет, который раздавал эти премии, понятно, что Манцу был близок Советскому Союзу, был симпатичен, было известно, что он эту премию примет, не отвергнет, но кто его порекомендовал и какая была официальная формулировка, мне неизвестно. Ну, укреплял мир и укреплял. Советские премиальные деньги, кстати, он отдал в Фонд помощи Вьетнаму.
Думаю, это мое личное предположение, что в тот момент, это середина 60-х годов, еще до Праги, Манцу олицетворял новое явление в мире, когда возникло некое потепление посреди Холодной войны и некоторое культурное сближение Запада и Востока. Манцу, с одной стороны, – ватиканский скульптор, известный друг Папы Иоанна XXIII, но при этом он – марксист. Он не был членом Компартии, но его друзья были все коммунисты, его лучший друг – Ренато Гуттузо, который был в составе правления Компартии. Поэтому мне кажется, что Манцу в тот момент стал удобной фигурой, чтобы продемонстрировать добрую волю с обеих сторон, со стороны западной, немножко католической, немножко ватиканской, и со стороны советской. В тот момент Манцу и для Запада представлял собой образец художника-интеллектуала, общественного деятеля, который, будучи марксистом и коммунистом, все-таки имел человеческое лицо, был прекрасным творцом, который умел искренне ладить и с Западом в лице Ватикана, и с Востоком в лице Кремля.
Этот американец написал книгу «Художник и Папа» о человеке, умевшем ладить и с Ватиканом, и с Кремлем
И в этом ключе характерна книга о Манцу, появившаяся как раз в момент присуждения ему Ленинской премии. Ее написал, это уже говорит о многом, американский журналист и литератор Кертис Билл Пеппер, который преимущественно писал о Ренессансе. Известна его книга о Леонардо да Винчи. Этот американец, живший в Италии, написал книгу «Художник и Папа», где преподнес западной общественности фигуру человека, умевшего ладить и с Ватиканом, и с Кремлем.
При этом Манцу действительно не подлаживался под Москву – об этом вспоминает Юлия Абрамовна Добровольская, которая сопровождала ваятеля во время разного рада приемов и его встреч с тогдашним министром культуры Фурцевой.
Иван Толстой: Из воспоминаний «Жизнь спустя» переводчицы Юлии Добровольской.
«Манцу не был обтекаемым, он резал правду-матку в глаза, этот приземистый, ширококостный господин из Бергамо.
– Вот вы во многих странах создали замечательные скульптуры, а нас обошли, – пеняла его министр культуры СССР Фурцева на обеде в его честь в Кремле.
– И впрямь, – подхватил Манцу, – пора бы и вам воздвигнуть памятник партизану.
(“Смерть партизана” на вратах собора Святого Петра – барельеф его работы.)
– Прекрасная мысль! Вам и карты в руки! Только условимся – идея скульптуры должна быть понятна народу.
– Знакомая ждановская песня! – стукнул кулаком маэстро.
Его жена Инге напряглась, выпрямилась. Сопровождавший чету Манцу влиятельнейший итальянский искусствовед Бранди поспешил замять неловкость, отшутиться. Кстати, эту “песню” завел вовсе не Жданов, а Ленин со слов Клары Цеткин, перевранных, может, умышленно в переводе: “Искусство должно быть понято народом”, – писала немецкая основоположница. Как бы там ни было, вопрос о памятнике советскому партизану отпал.
На выставках Манцу в Музее имени Пушкина и в Эрмитаже побывало несметное количество италопоклонников. Хоть и избалованный славой, мастер растрогался – такого с ним не было нигде. На вернисаже в Москве Фурцева, блюдя советское целомудрие, рванулась было проскочить зал под названием “Любовники”, но ей вовремя дали понять, что там всё прилично – любовники из сплава бронзы с серебром были одетые. И она снизошла. Эта пантомима вызвала у Манцу понимающий смешок».
Михаил Талалай: Юлия Абрамовна Добровольская бежала из Советского Союза через фиктивный брак, и уже став итальянской гражданкой, продолжала свою дружбу с Манцу, ездила к нему в гости, и существует небольшое свидетельство уже о его последних годах.
Иван Толстой: Из воспоминаний «Жизнь спустя» переводчицы Юлии Добровольской.
«Во время моих римских каникул в 1980 году он позвал меня к себе в Ардеа, от Рима – меньше часа езды на машине. Повидаться и заодно посмотреть будущий музей. Скульптуры, рисунки, ювелирные изделия, медали, резьба, театральные декорации – глаза разбегаются! Манцу был притихший, понурый. Пришли беды – открывай ворота. Погиб в автомобильной катастрофе взрослый сын от первого брака, Инге от него ушла, уехала с детьми в Германию. После стакана вина он снова стал вспоминать, как впервые увидел ее в балетном классе, где делал наброски, как она торжествовала, взяв верх над подругами, поголовно влюбленными в итальянского художника, каким трудным и прекрасным был их союз.
Постскриптум: Двое моих коллег обломали зубы об очерк Бранди – вступление к каталогу выставки Манцу. Вердикт был – непереводимо!
Мне, утверждавшей, что непереводимых текстов не бывает, отказываться не пристало и я взялась. Извела тонну бумаги, иссушила мозги, но всё же нечто более или менее адекватное родила. То был первый опыт перевода современного западного искусствоведческого текста в моей практике. Мой совет молодым коллегам – таковых избегать».
Михаил Талалай: Конечно, вопрос, как скульптору удавалось благополучно и плодотворно существовать между такими полярными мирами, вставал часто, его прямо спрашивали о его марксизме, о его коммунизме, он опять отнекивался, говорил, что у него три класса церковно-приходской школы и что для него марксизм - это его внутреннее самочувствие, которое сформировалось во времена фашизма как негативная реакция на режим Муссолини. К нему, конечно, приставали с последующими вопросами: верит ли он в Бога, как получается, что он и там, и сям? Он тоже уходил от ответа, хотя и не скрывал, что неверующий, несмотря на дружбу с Папой римским, отговариваясь такой прибауткой: “Бога мне не удалось повидать, но ангела во плоти я видел, это – Юрий Гагарин”».
